— Прекрасно, но это удивительная бесцеремонность!

— …Признаюсь, что не раз слышал от параноиков мысли настолько разумные, что испорченная среда отвергала их как слишком правильные. Если осмыслить обвинительную речь Опа Олоопа, следует признать: его подход кажется нам неверным, но, может статься, все дело в том, что, увлекшись обманчивыми внешними проявлениями, мы утратили ощущение реальности. Поэтому ни слова!

— Как скажете. Но это удивительная бесцеремонность.

Это слово качалось в голове Пеньяранды подобно маятнику.

За время ужина гости, не двинувшись с места, изменились: разговоры, табак и спиртное возбуждают человеческий разум и заставляют личность смещаться. Сам человек не замечает этого. Шарнир, на котором вращаются чувства и рычаги, приводящие в движение ум, вырываются из-под контроля собственного «я». И теперь гости являли собой совсем другую картину, в чем-то отличную от начальной, в чем-то схожую с ней. Эрик стал мил, Пеньяранда — желчен. Единственным, кто не изменился, был сутенер. Фасад его характера, пусть и покрытый легкой патиной раздражения, как всегда, блистал золотом и спокойствием.

В чрезвычайных обстоятельствах пространство, занимаемое плотской оболочкой каждого из нас, расширяется и искажается. Выходя из привычных берегов, безумствующее астральное тело зеленовато-желтого цвета с фиолетовыми прожилками бьется в эктоплазматическом припадке в форме, которая до того плотно облегала наше «я». Не нужно быть ясновидящим, чтобы догадаться, что душа представляет собой домашний костюм материального. Костюм, меняющийся в зависимости от интеллектуальной моды и климата темперамента, не зависящих от нашей воли. Костюм, который изнашивается, обновляется, а порой и вовсе исчезает. Костюм, который приглушает наше франтовство или помогает мириться с нашей бедностью и меняется в зависимости от сезона: ненависти, любви, презрения, снисходительности.

Комиссар путей воздушного сообщения дрожал в лохмотьях от этого костюма. Он чувствовал ледяной холод упрека. И потому резко, вложив в свои слова весь доступный ему сарказм, вновь настойчиво повторил:

— Я не согласен со всем сказанным! Это удивительная бесцеремонность!

Оп Олооп, сменивший за несколько часов немало психических одежд, был абсолютно обнажен в одиночестве погружения в себя. Но несколько раз произнесенное слово наконец достучалось и отозвалось в нем. Стоило внутренним барьерам рухнуть, как происходящее внутри ринулось наружу. Сначала Оп Олооп открыл один глаз. Затем разгладил ладонью морщины на лбу. И на челе под нимбом спокойствия вновь всплеснули крыльями брови. Он осторожно изменил позу, сев поосновательнее. И заговорил:

— Бесцеремонность… Вы когда-нибудь задумывались над красотой этого слова? Бес-це-ре-мон-ность! Кто его сказал? В нем великолепно сочетаются аллитерация и эвфония. Оно настолько прекрасно, что прямо хочется совершить какую-нибудь отвратительную бесцеремонность!

Пеньяранда прикусил губы. Его желчность и нервозность смыло приливом крови, наполнившей его стыдом. Он изобразил жест раздраженного отчаяния, проглотив слова, готовые картечью сорваться с языка.

Гастон Мариетти украдкой поаплодировал ему:

— Отлично, дорогой друг. Отринув обиду на Опа Олоопа, вы освободили его дух. Посмотрите на него. Как он возвышен! Вы пытались обидеть его, а он вернул вам ваши слова завернутыми в непорочную невинность. Только сумасшедший, страдающий обширным поражением характера и доброты, способен на такое.

Тем временем Оп Олооп достал перьевую ручку. И, охваченный творческим зудом, набросал несколько прямоугольников и формул, потаенный смысл которых наполнял его неясной радостью.

— Бесцеремонность! Что за удивительное слово! С его помощью можно плести логогрифы, криптограммы и сложнейшие математические вычисления. Кому пришло в голову произнести его?

— Мне, — отважился признаться несколько испуганный виновник.

— Поздравляю вас от всей души! Подобно дегустаторам вин, существуют дегустаторы слов. Слово — это Божественная эманация. Сефирот. Вы в этом понимаете. Не просто же так я сказал, что вы чертовски хорошо образованны. Это же надо было подарить нам такую высокодуховную вещь, как слово «бесцеремонность»!

Кто-то с шумом заерзал на стуле, сбив с Олоопа энтузиазм: это был Робин.

— Прошу прощения, — тут же поднялся второй, Эрик.

И оба направились в мужской toilette.

Хозяин вечера сидел поджав губы и молча глядел им вслед. Внезапно его охватило жгучее предчувствие чего-то неминуемого. Он резко вскочил, напугав гостей. И помчался куда-то огромными шагами, раскачиваясь с не менее пугающей резкостью.

Оказавшийся у него на пути maitre угодливо поклонился. Не удостоив его даже взглядом, Оп Олооп все же отметил этот факт.

И уже в дверях крикнул ему:

— Несите счет!