— Нужно завершить зачарование забора, — встретил меня внизу ворчанием Оливарес. — Другой вопрос, имеет ли это смысл? Похоже, нам надо отсюда убираться.

— Донна Ортис де Сарате слуге не поверила.

— Может, не поверила, может, поверила. У этой донны в голове корпия вместо мозгов, никогда не знаешь, что оттуда вылезет. Но за башней она будет следить еще пристальней.

— Куда уж пристальней? И так каждый день наведывается. А иногда даже ночью.

— А будет отслеживать все: и кто приезжает, и куда письма отправляют, и сколько продуктов закупается. Ты же понимаешь, что на меня одного нельзя списать все, что ешь ты и донна Болуарте.

— Не так уж много мы едим.

— Много, не много… Пять человек едят больше трех почти в два раза. Это не может долго оставаться незамеченным. Карраскилья не торопится сообщать о том, что нас ждут в столице, поэтому нам нужно рассмотреть варианты, куда мы могли бы временно перебраться.

Что характерно, свой дом Оливарес не предлагал, а у него наверняка недвижимость была не только в столице. Похоже, считал проживание там не менее опасным, чем тут.

— Думаете, затянется надолго?

Не могу сказать, что меня такой вариант расстраивал — король мне заранее не нравился, как наверняка и я ему, так что чем позже мы встретимся, тем лучше. К сожалению, вариант не встречаться вообще был не слишком хорош, потому что предполагал, что меня все же решат пустить в расход. Ради блага государства, разумеется.

— Не знаю. Его Величество хочет восстановиться до состояния, при котором будет не стыдно показаться в народ. Целители над этим работают, но ничего не мешало вызвать тебя заранее, — пояснил свою неуверенность Оливарес. — Здесь мне неуютно. Дахена слишком близко расположена к границе, а на нас уже нападали.

— Тогда действительно имеет смысл зачаровать забор, дон Уго. Никто лучше вас этого не сделает, — льстиво сказал я, подхватил ящик с плафонами и потащил в лабораторию.

Оливарес лишь злобно пропыхтел мне вслед нечто невнятное.

Из лаборатории можно было с удобствами наблюдать, как Оливарес ковыляет вокруг ограды, что-то бормоча себе под нос. Со стороны казалось, что это ругань и проклятья, но в чародейском зрении было видно, как под его руками расцветали охранные чары и оседали на металл и камень.

— При всем своем сволочизме Оливарес неплохо разбирается в деле, — одобрил разворачивающееся действие Шарик. — Виден опыт и нестандартный подход. Слабость компенсируется изворотливостью, поэтому результат весьма занимателен.

— То есть его методы тебе не знакомы?

— Не совсем так. Дон Леон использовал совсем другие принципы, но он не был ограничен в силе чар и не был столь искусен в проклятьях. При наличии последнего не исключаю, что дон Леон использовал бы и такую методику защиты. Впрочем, в последнее время ему хватало своей. В тайном убежище добраться до него врагам было невозможно.

— Жаль, что с о смертью дона Леона его убежище схлопнулось.

— Если бы оно схлопнулось, балбесина, мы бы с тобой сейчас здесь не разговаривали, а давным-давно предстали бы перед Всевышним.

Шарик выглядел на редкость агрессивно: встопорщенный, размахивающий передними лапами и шипящий для постороннего наблюдателя нечто невразумительное. Я подозревал, что это были ядреные ругательства из языка ками, но перевода Шарик не делал ни разу, приходилось догадываться по контексту.

— Я имел в виду, что со смертью создателя со временем рассеиваются чары, поддерживавшее это убежище, — пояснил я, удивленный горячностью ками.

— Вовсе нет, при определенном уровне энергии убежище консервируется.

— Зачем? — удивился я. — Какой в этом смысл, если туда никто не может попасть?

— С чего ты взял, что не может? — недовольно заскрежетал жвалами Шарик. — Наследник может попасть через определенное время, достаточное, чтобы смерть создателя посчиталась необратимой.

— То есть я мог бы туда проникнуть, еще будучи в Сангреларе? — вкрадчиво уточнил я, понимая, почему злится ками. За двести лет любая смерть посчитается неотвратимой.

— Да! — рявкнул Шарик. — Согласен, балбесина я. Но сообразил я это только сейчас, когда ты заговорил о возможности схлопнуться для убежища. Я его давно считал потерянным для себя, и вообще я за эти двести лет много о чем напрочь забыл. Радуйся, что не забыл про тебя и чары.