— Никки, давай выхлопотаем этим ненесчастным подданство Империи? — спросил я Николая.

Просто поражаюсь религиозности окружающих меня людей. Ладно Никки — под присмотром православного радикала Победоносцева другим он вырасти и не мог, но мракобесие англичан стало для меня настоящим открытием. Вы же опиумом торгуете, ало! Вы что, не знаете про психозы? Вы что, реально верите, что жертвоприношения открывают доступ к магии?! Так притворяться невозможно.

Прежде всего, покинув дом, мы вразнобой помолились. Потом мистер Эдвардс словесно выпорол «трусливых сукиных сынов»-полицейских и отправил их искупать грехи, вытаскивая из подвала тела. Попов прислать тоже попросил именно он — нам всем предстоит пройти ряд душеспасительных ритуалов. К сатанинской мебели прикасаться брезговали все, поэтому мы с Никки по-простецки сидели на жердине забора и расслаблялись курением папирос.

— М? — шокированный пережитым цесаревич посмотрел на меня мутными глазами.

Ну стреляет человек по воронам, ну и что? Мы и по чайкам стреляли, с корабля. Вполне приличный досуг в эти времена — когда каждый десяток лет одна только Европа кладет на полях сражений сотни тысяч человек, гуманное отношение к птицам выглядит откровенно странно. Николай — хороший, «домашний», очень строго воспитанный мальчик. Извлекаемые из еще живого человека кишки он сегодня увидел впервые, не говоря уже обо всем остальном. Я тоже в действующих сатанинских притонах раньше не бывал, но я хотя бы умею мыслить рационально — это ж просто наркоман!

— Никки, это же морфинист, — развел я руками. — Ну какой Сатана?

Цесаревич перекрестился, я продолжил:

— Он тут в глуши живет, считай — полновластный хозяин. У него бесконечные наркотики, почти абсолютная власть над дикарями…

— Господь тебя исцелил, — недоуменно посмотрел на меня Николай. — А ты не веришь, что Враг проникает в сердца людей?

Твою мать. С другой стороны, про физиологию и психологию ему и остальным рассказывать бесполезно — этим наукам еще предстоит развиться. Переобуваемся:

— Имею ввиду — морфий, опиум, кокаин и прочее помогают бесам проникать в сердца людей. Если человек крепок в вере, его сердце — чисто, а жизнь он посвещает добродетельному труду, бесов его сердце не впустит, даже если он выпьет или покурит табаку, — для наглядности я выпустил пару колечек. — Если пить, курить, нюхать и вкалывать дурман каждый день, бесы ключик найдут быстро.

— Можно ли исцелить этих несчастных? — завороженно спросил Николай.

Такая внушаемость в моих глазах приравнивается к профессиональной непригодности. Что ж, значит «внушать» дожен только я.

— Одними молитвами и экзорцизмами — нет, — покачал я головой. — Этот кусок дерьма, — указал на дом. — Всего лишь немного очухался — он же предпочел покаянию взятки и ложь, значит бесы — или демоны, тут как угодно называй — в нем остались. Если человек жаждет исцеления, ему больше никогда нельзя притрагиваться к дурманам. Силком тащить смысла нет — наделает дел, получит свое на каторге: таких уже не спасти, но мы же просвещенные, православные, сердобольные люди, и уподобляться инквизиторам не может.

Николай грустно усмехнулся:

— Если каждого пьянчужку сажать в лечебницу насильно…

— Половина страны будет в них сидеть, а вторая — стеречь, — покивал я.

Никки фыркнул — отходит.

— Нужно папе телеграмму сочинять, — решил я направить мысли в конструктив. — У нас такой же падали, — снова указал на дом. — Уверен, тоже хватает. Оккультные и спиритические кружки по всей Европе цветут и пахнут, сектанты придурошные бродят — то скопцы, то тюкальщики. Мир погружается во тьму — это ни для кого не секрет.

Грядет Апокалипсис, муа-ха-ха!

— Так! — перекрестился Николай.

Продолжаем:

— А значит раскол между людьми Книги на руку врагу. Нам всем нужно объединяться — православным, католикам, мусульманам, буддистам, конфуцианцам, евреям…

— Евреям? — уныло перебил Никки.

— Ты прав, — ободряюще улыбнулся я ему. — Дело трудное, долгое, поговорим о нем с папой, когда вернемся домой. Но запретить оккультистов можно уже сейчас — это поддержат все добрые люди Империи.

— Я очень устал, — вздохнул Николай. — Хочу в нашу часовню. Могу ли я взвалить на тебя телеграмму?

— Конечно, Никки, — улыбнулся я ему. — Тьма надвигается, но света пока больше. Мы обязательно его сохраним и загоним тьму туда, где ей и место!

— Обязательно! — улыбнулся в ответ цесариевич. — Спасибо, что спас нас.

— Ты бы сделал то же самое для меня, — улыбнулся я во всю ширь. — Отдыхай, брат — ты будущий Помазанник, и грязь этого мира бьет по твоему сердцу сильнее, чем по другим. Клянусь — я всегда буду рядом.

Николай от избытка чувств сгреб меня в объятия, мы похлопали друг друга по спинам, и он отправился к каретам, а я — к князю Ухтомскому, попросить помочь сочинить телеграмму Александру.