Тот потом побежит в посольство — англичане первые додумались до строительства национального государства с национальными интересами — и через пару дней в Лондоне все уже будут знать о моих планах и примутся их давить в зародыше.

В каюту вошел Андреич:

— Георгий Александрович, все обещали быть.

— Спасибо, Андреич, — поблагодарил я.

— Рад стараться! — привычно ответил он. — Каюта Николая Александровича…

— Останется пуста до конца путешествия, — перебил я, сразу же поняв суть. — Я привык к этой.

— Слушаюсь, Георгий Александрович, — поклонился камердинер и помялся с ноги на ногу.

— Андреич, мы с тобой шестнадцатый год знакомы, — напомнил я. — Если есть что сказать — сейчас и в будущем — я прямо запрещаю тебе мяться и тянуть время. Если есть что сказать — просто говори.

— Слушаюсь, Георгий Александрович! — подобрался старик. — Мы, ваши преданные слуги, готовы уступить должности тем, кто достоин вашего нынешнего положения!

Тут что, за старшими братьями простолюдины донашивают одежду, а аристократия — прислугу? И непросто эти слова камердинеру дались — опять глаза на мокром месте.

— У меня есть камердинер, три лакея, гардеробщик, рейткнехт, писарь и секретарь, — перечислил я. — Недостающих повелеваю набрать из оставшихся без хозяина. Что делать с лишними… — я подумал и развел руками. — Что предложишь?

— Отправить кораблем в Петербург, Георгий Александрович, — ловко переложил ответственность Андреич.

Правильно — я что, с лакеями должен лично возиться? В столице таких «двор» быстро расхватает — самому цесаревичу служил, значит кадр ценный. Сами слуги такое «понижение» воспримут болезненно, но мне все равно — и не потому, что лакей не человек, а быдло, а потому что большая часть моих подданных питается хлебом с лебедой, и это когда урожай хороший.

— Георгий Александрович, я за вас костьми лягу! — плюхнулся на колени Андреич.

— Ты же пожилой, колени поди ноют, — стало мне жалко старика. — Зачем ты на них падаешь? Если нужно — опускайся аккуратно. Но мне не нужно. А тебе?

— Про это сказать и хотел! — закивал Андреич. — Сами велели прямо говорить, — на всякий случай подстраховался.

Время еще оставалось, поэтому я решил послушать — не просто же так он этот разговор завел.

— Значит садись нормально и говори, — указал я ему на диван.

— Слушаюсь! — камердинер поменял позицию, я устроился в кресле. — Вы, Георгий Александрович, голова.

Я согласно кивнул — голова имеется.

— Но так не делают! — продолжил он, заламывая руки. — Негоже из матросов да казаков прислугу набирать — этого не одобрят!

— Пока Его Императорское Величество не скажет мне об этом лично, я не вижу смысла что-то менять, — пожал я плечами.

— И не только в Остапе да двуперстом дело! — продолжил Андреич. — Вы ранга не чувствуете, Георгий Александрович.

Не чувствую, спору нет — в мои времена «чувство ранга» стало строго добровольным, применялось как инструмент карьерного роста. Был у моего отца знакомый, так он в конце девяностых две спутниковые тарелки купил. Себе оставил поменьше, а ту, что побольше, подарил начальнику. Итог не заставил себя ждать — в фирме появился новый заместитель директора.

— Чувство ранга — это когда я тебе за нарушение приказа не вставать на колени и такие вот разговоры по зубам дать должен? — предположил я.

— Так, Георгий Александрович! — обрадовался пониманию старик.

Так-то прав: Николай держался со всеми вежливо, но расскажи ему Кирил грустную историю, цесаревич бы участливо повздыхал и выкинул ее из головы. Остальные «ВИПы» не снизошли бы и до вздохов, сразу погнав посмевшего жаловаться наглеца взашей. Ну а я… А я не вижу проблемы, потому что помню две идеально подходящие к моей ситуации поговорки: «Царь хороший — бояре плохие» и «Жалует царь, да не жалует псарь». Аристократия меня пугает, но они такие же хрупкие существа, как и я, а значит не мытьем, так катаньем я с ними потихоньку разберусь, если папенька корону не решит кому другому отдать. А вот доведенные до ручки народные массы — с ними разбираться я не хочу совсем, а значит нужно сделать так, чтобы они меня обожали до слез умиления при взгляде на мое фото.

— Я подумаю, — успокоил я Андреича и поднялся на ноги.

Грядет первое серьезное испытание для нового цесаревича.

Уверенным шагом направляясь в кают-кампанию, я вспоминал собственный ролик из прошлой жизни про «язык тела». Уверен, в этом времени хватает толковых физиогномистов, но здесь и сейчас я в этом настоящий мастер — за моей спиной полтора столетия развития всего мира. Нынешних европеоидов — даже тех, кто держит «покерфейс», читать вообще легко. Может это из-за моего положения? Робеют, и броня рушится? Или просто в эти времена «покерфейсом» считается отсутствие трясущихся от страха рук?