— Начинаем, Алексашка. Гонцов разошли. И чтоб земля под ногами у шведа горела.

Из-под Смоленска, где держал ныне Пётр Алексеевич ставку, вскоре поехали по дорогам Малороссии нарочитые глашатаи — верные казаки с царскими грамотами. И писано в тех грамотах было про измену батуринского полковника, коего шведский король против всякого закона объявил гетманом обеих сторон Днепра, и про верность гетмана Мазепы, и про то, что русский царь обещает за каждого пленного шведа по пяти рублей, а за мёртвого по три, и что подати после победы будут снижены в землях гетманщины… И призывал царь православных подданных не оставлять шведам-лютеранам ни зёрнышка, чтобы прокормиться, ни полена, чтобы согреться.

Ну, а о том, чтобы в лесах Северской земли стихийно возникли и начали действовать партизанские отряды, шведы позаботились сами.

Взгляд со стороны

Карл Шведский прочитал послание уже в третий раз подряд. Он попросту не верил собственным глазам, и потому требовалось лишний раз убедиться, что он не пьян, не грезит и не спятил. Причём, одновременно.

— Рука гетмана, — он протянул письмо канцлеру Пиперу. — Его печать, его собственноручная подпись. Однако у меня сложилось впечатление, будто писано сие иным человеком. Ознакомьтесь, граф.

— Господи помилуй… — Карл Пипер, прочитав письмо, предложенное его величеством для ознакомления, тоже не поверил собственным глазам. — Неужели его так переменило осознание того, что он сидит за прочными стенами и с большим гарнизоном?

— Как вы думаете, чего он хочет на самом деле?

— Полагаю, ваше величество, этот человек счёл ваше прежнее предложение…м-м-м…не слишком щедрым. Громкий титул и немного подвластной земли… Вероятнее всего, он посчитал, что этого будет недостаточно.

— Я готов удвоить его личное состояние — сверх уже предложенного.

— Отписывая вам в таком тоне, словно он суверенный государь, гетман явно рассчитывает на нечто большее.

— Не слишком ли много он возжелал? — озлился король. — Кто он такой, чтобы ставить мне условия?!

— Он по меньшей мере владетель этой страны, ваше величество.

— Я поставлю его на место!.. Но прежде отпишите этому наглецу, что я предлагаю ему полмиллиона талеров, титул и земли, с теми же правами, что и у герцога Курляндского.

— То есть, с единственным правом — служить вашему величеству? — усмехнулся Пипер.

— Я сказал — отпишите, — Карл вернул ему усмешку, изрядно разбавив её желчью. — Но не стоит в том письме упоминать, что я даю своё королевское слово. Зарвавшегося холопа следует крепко высечь.

1

— Как же вы его приложили, пане гетман, — смеялся Дацько, когда я читал ему своё сочинение на вольную тему. — Но ведь не уберётся он, не таков.

— А я и не думаю, что он повернёт назад, — я аккуратно свернул письмо и запечатал его по всем правилам дипломатической почты. — Скорее, напротив — озлится и примется разносить всё вокруг. Тем скорее под мою руку собираться станут, кто ещё не уразумел, с кем дело имеет.

«…Не должно Вашему Королевскому Величеству пятнать своё имя делами разбойными, что Вы изволите учинять в землях, подвластных моей гетманской булаве. Не холоп я Вашему Королевскому Величеству, а суверенный владетель. И пусть род мою древностью и знатностью уступает Вашему, однако пред Господом мы с Вашим Королевским Величеством суть равны в ответе за подвластные земли… Ежели не изволит Ваше Королевское Величество покинуть гетманские владения по обе стороны Днепра, то объявлю я Вас и войско Ваше захватчиками и богохульниками, и пойду на Ваше Королевское Величество всею силою, какой располагаю…»

Я блефовал, как записной картёжник. Не было у меня достаточно сил под рукой, чтобы грозить Карлу. Но зато имелось в письме кое-что, чего он не сможет не заметить: я ни разу не помянул Петра как своего покровителя и защитника. Да, Карлуша начнёт бушевать и ломать всё, до чего сможет дотянуться. Но моё письмо он расценит… да, совершенно верно: как послание самостийного господаря, который желает подороже продать эту самую самостийность. Ибо мало предложил, жмот эдакий.

Маеток и титул. Мазепа повёлся на эти погремушки, сочтя, что синица в руке дороже журавля в небе. А я рискую и ставлю на журавля — по крайней мере, Карлу так должно казаться. Что ж, отправляем гонца и ждём ответа.

Иван Степаныч в глубинах моего сознания бессильно молчал, глядя на то, как я повышаю ставки. Образно говоря, он за голову хватался бы, если бы мог. Но когда я отправил копию своего шедевра эпистолярии Алексашке, да ещё сопроводил своим комментарием, Мазепа не выдержал.

«Седалище треснет — на двух стульях сразу усидеть, — гневно заметил он. — Я и то не решился. А ты полез! Пожалел бы старика!»

«А чего тебя жалеть, урод? — ответил я, отправив гонца в ставку Петра. — Ужом изворачиваюсь, чтобы твои косяки успеть хоть немного выправить. Тебе вообще-то меньше года жизни осталось. Забыл?»