– В каком смысле?
– ступая на тонкий лед, спросил художник.

– Я не в том смысле, как вы, быть может, подумали, я в смысле судьбы. Сколько Барков прожил?.. Дай бог памяти...

– Тридцать шесть, - сказал командир роты уверенно. Капитан Федоров знал не только стихи Баркова, но и его подноготную.

– Командир всегда подскажет. Спасибо. Так вот о чем хочу вас, Юрий, спросить. Большую часть своих произведений, как известно, Барков создал после смерти, в том числе и знаменитую поэму о Луке, но не евангелисте, - как бы предупреждая вопрос Елены, поспешил уточнить старший лейтенант.
– В поэме стих уже не восемнадцатого века, сравнения, эпитеты... А что ж говорить о подражаниях Лермонтову, Фету, если сам-то он умер уже как бы сто лет назад? Как ни крути, а получается, что Барков умер, а дело его живет. И творческое его наследие растет и приумножается. С этим и Федоров согласен, не философ, а наш, из разведроты. Вопрос в чем: есть ли такой же фенбомен у художников, чтобы какой-нибудь прославленный живописец, график предположим, умер, а произведения под его именем все продолжали бы появляться?

– Считайте, что я к вопросу полностью присоединяюсь, - сказал капитан Вальтер.

Увидев, что Юрий затрудняется с ответом, Лена поспешила с вопросом:

– Михаил, я вижу, вы любите поэзию, скажите, а какой вам лично Барков больше нравится - Иван или Дмитрий? И где их можно почитать? Меня ваш рассказ очень заинтересовал, - увлеченно сказала молодая женщина.

– Дмитрий хоть и не поэт, но он мне, Леночка, ближе. Почему? Наш брат военный, кадетский корпус окончил, в лейб-гвардии служил. А Иван что? Сын священника, а беспутный, его из университета выставили. За дисциплину. Ну что такое: напился, пошел к ректору отношения выяснять, драться. И стихи его, знаете, на любителя, как вы считаете, товарищ капитан?

– Капитану Федорову нравится, а замполиту не нравится, - сказал капитан Вальтер.

– Это при том, - подхватил командир взвода, - что замполит у нас умнейший человек. Шутите! Два "поплавка". Калининский педагогический институт и Высшее львовское политическое училище, - то ли с завистью, то ли с гордостью произнес старший лейтенант.

– Леночка, а вы рыбу любите?
– вдруг спросил капитан.

– Очень. Только у нас ее готовить, честно говоря, не очень-то умеют, обрадовалась перемене темы разговора раскрасневшаяся женщина.

– А мы рыбой объедаемся. Вот товарищ старший лейтенант напомнил, что народ у нас разный. У нас даже великие люди есть в полку. У нас на кухне в офицерской столовой срочную проходит парень из ленинградского лучшего ресторана "Метрополь". Рыбу делает как бог! А почему старается? Мне, говорит, нельзя квалификацию терять. Если, говорит, я здесь себе руку испорчу, меня обратно не возьмут. А в столовую идти, по третьесортным ресторанам - это он никогда не согласится. Я, говорит, лучше с голоду умру, чем буду в каком-нибудь ресторане третьего разряда треску майонезом украшать. Повар с большой буквы, можно сказать. Мастер. И во фритюре делает, и на вертеле. Это на нашей-то кухне, где кашу-то толком сварить не могут, а он держит свой фасон.

– Вот закончите позировать, - подхватил старший лейтенант, - и прав товарищ капитан: Ленинград далеко, в рестораны там очередь... А у нас свой "Метрополь". Как до танкистов на автобусе доехать, наверняка знаете, а там встретим. Это серьезно. И Юрий вас поймет. Это я же открытие сделал, что в полку на кухне настоящий мастер появился. Они ж ели и ели, даже не понимая, что им подают. Вот товарищ капитан не даст соврать. А я как первый раз за ужином попробовал - и за второй порцией, и за третьей. Ты кто, спрашиваю повара, ты ж гений! Вот он и признался тогда. Если б вы знали, как ему нужны люди понимающие! Пианист может в одиночку днями и ночами тренироваться, но ему надо хоть раз в месяц, чтобы зал ахнул, чтобы люди заплакали. Мы воины, мы не художники, но понимаем, что каждый мастер - это личность. А в армии как раз личность попридерживать надо. Устав. Дисциплина. Котловое довольствие. У художников этого нет. Художнику где развернуться?

– Юрий, а вы в какой школе работаете?
– спросил капитан.

– В школе я ни в какой не работаю, а если вы имеете в виду направление, манеру, то вопрос поставлен, извините уж меня, не очень правильно, неграмотно. Грамотно было бы: к какой школе принадлежите. Правда, это немножко торжественно.

– А к корзуновской школе вы не принадлежите?
– Анатолий попробовал было обжигающую солянку и отложил ложку.

Лена, отлавливавшая в тарелке ускользающий каперс, подняла глаза на художника, но уже с любопытством, во взгляде не было той тревоги, того подчас едва уловимого напряжения, с каким женщина невольно обнаруживает свою душевную солидарность. Ученые спорят до сих пор, отчего это люди краснеют. Но отчего покраснел Юрий, капитан Вальтер не то чтобы догадывался, а просто знал наверняка. Речь шла о школе в поселке Корзуново.

– Да, в корзуновской школе моя работа, я им там делал...

– Налейте, пожалуйста, товарищ старший лейтенант. Тесен мир, черт возьми!

Старший лейтенант с готовностью исполнил приказание командира и снова предложил Юрию:

– Может быть, под соляночку?

– А-а, давайте, - махнул рукой мастер.
– Вы так аппетитно пьете.

– Леночка, может быть, и вам? Мы еще закажем.

– Нет, нет, нет...
– Предчувствие какой-то важной перемены насторожило женщину.

– Я почему говорю "мир тесен", - пояснил капитан Вальтер.
– Я же с вашей корзуновской фреской, или панно, знаком. У нас там 23 февраля встреча была со школьниками. А я смотрю на этих ребят, и в малице, и в каске с фонариком, думаю-думаю, где я их видел, до боли знакомые лица... Только там, в школе, этот, в малице, нарисован летчиком. Верно? А тот, что здесь в шахтерской каске с фонариком, там вроде ученый, что-то, не помню, у него в руках, что-то умное. А вот девушка там как раз другая!

– Естественно, - поспешил подтвердить Юрий.

– Там вам десятиклассница позировала, старшая дочь штурмана полка, стала местной знаменитостью, вы ж ее так прославили...

– Товарищ капитан, - подхватил старший лейтенант, - поскольку это тост, как бы тост, можно, и я скажу?
– Капитан кивком передал эстафету.
– За почерк мастера! Художник всегда имеет возможность выбора. У нас какой почерк? Куда ткнут, там и кувыркайся. А художник всегда выбирает и остается при этом самим собой. Грубый пример. Все тот же Рембрандт. Вроде, с одной стороны, Саския, а с другой стороны, Хенрике, а все равно - Рембрандт! Так что, как у нас в роте говорят: за флорентийское кватроченто!