Утром на следующий день он должен был отвезти Николая в аэропорт, но Лидочка, накануне оставшаяся без Лени на целый день, ужасно раскапризничалась и наотрез отказалась его отпускать.

— Ничего страшного, — сказал Дима. — У меня все равно выходной. Вы оставайтесь, а я отвезу Николая Ивановича.

— Спасибо вам, — благодарно кивнул тот.

— Хорошо, — согласился Леонид. — Но сначала мы на пять минут заедем к нотариусу.

— Я не хочу никаких доверенностей, я не хочу, чтобы ты с ними связывался! Ты не понимаешь, Леня, ты до сих пор не понял, насколько эти люди опасны. И на что они способны.

— Я как раз очень хорошо это понимаю, а ты пока проверь свои счета.

— Что?

— Проверь свои деньги. Потому что мне кажется, что ты тоже до сих пор не понял, что, если я не вмешаюсь, они никогда от тебя не отстанут! Пока не выжмут все до капли! И не выбросят подыхать где-нибудь в старом хлеву.

— Леня, ну хватит. Все и так в порядке. Я же сбежал, с Геной и Женькой ты говорил. Акцию ты не отдашь. Просто береги себя, и компанию мы отстоим. Может быть.

— Просто проверь счета. Мне нужно знать, что с ними. Кстати, рабочие счета твои заблокированы. По дороге в аэропорт позвонишь Геннадию по видео, а пока подпиши вот эти бумаги. Вот тут и вот тут.

— Да что ты за упрямый баран! В счета мои как они могли залезть? Рабочие заблокированы, остальные в порядке. У меня карточка в брюках осталась от моего личного счета. Тамара про него ничего не знает. А я могу на него перевести средства с других.

— Коля, пожалуйста.

Николай выругался и достал телефон. Надел очки, ввел пароль. Поморщился. Снова стал нажимать на экран. Потом присел на стул, выключил телефон, включил и проделал все заново. А потом снял очки и вытер со лба выступившую испарину.

— Меня обокрали, — сказал он. — Они меня обокрали. Все пусто. Нигде ничего.

— Поехали делать доверенность, — сказал Леонид. — Немедленно.

Всю дорогу до аэропорта он молчал. Дима тоже не лез с разговорами, просто тихонько включил радио. Они почти доехали, когда он сказал:

— Куда я лечу? Кому я там нужен? Нищий старик…

— Ну, это как посмотреть, Николай Иванович, — бодро отозвался Дима. — Мне вот хотелось бы верить, что каким бы старым и нищим я ни был, моя Вера все равно ни за что меня не бросит. Хотя, конечно, я хорошенько получу от нее по башке за то, что куда-то промотал все наше состояние. Но не бросит, нет. Дело-то не в возрасте. И не в деньгах. Жуткая банальность, я знаю. Но так и есть. А вы не переживайте, пожалуйста, ладно? Все будет хорошо.

— Почему? — спросил он.

— Потому что так всегда бывает. Вы уж послушайте меня, сопляка. Все будет хорошо. Рано или поздно. Но лучше все-таки не опоздать.

У стойки регистрации петляла очередь. У Николая уже был посадочный талон, заботливо распечатанный Милой, но ему нужно было сдать в багаж чемодан, он пристроился в конец и стал рассматривать пассажиров, прижимая к себе рыжий потрепанный портфель. Когда он начинал с ним карьеру, купил его на первую серьезную зарплату и ходил с ним на первые серьезные встречи и переговоры, это был портфель-талисман, и он вцепился в него как в последнюю надежду. Больше всего ему хотелось навсегда забыть то, что случилось с ним в эти дни, но в голове до сих пор время от времени возникали крики Тамары и зависали многократным эхом: «Парализует, и отлично!», «На пол его свалите просто!», «Старая свинья, тут и сдохнешь», «Смотрите как следует, он где-то здесь!» Последняя фраза прозвучала как-то очень назойливо и как будто совсем рядом. Он инстинктивно повернул голову и обомлел — по залу аэропорта вышагивала Тамара под руку с Виктором, рядом шла Вика и вертела по сторонам головой. Вмиг его как будто парализовало. Ему не показалось, это точно были они. И они приехали за ним. Как они могли догадаться? Выписка с карты, осенило его! Он расплатился за билет, а они проверили выписки. «Ну, нет, — сказал он себе, — ни за что! Беги, старый пес! Беги!»

Он бросил чемодан и, расталкивая людей, стал быстро пробираться к выходу на паспортный контроль, он лавировал, наступал кому-то на ноги, сначала побежал не в ту сторону, но вовремя развернулся. Они были совсем рядом, они шли прямо к нему, кто знает, какие справки от каких врачей или ордер от прокурора могли у них быть. Он мог ожидать от Тамары чего угодно. Ну вот, выход уже совсем рядом, еще буквально два шага.

— Он там! Вон, смотрите! — услышал он за спиной и бегом рванул за зеленую черту к окошкам пограничников.

Он успел. Ему быстро поставили штамп в паспорт, в старом потертом портфеле не было ничего подозрительного. Он вышел в свободную зону и опустился на пластиковое кресло. Чего же ей надо? Чего ей еще было надо? Добить его? Утащить с собой его труп, ведь так поступают стервятники? Ради того, чтобы отобрать последнее — его компанию? Он огляделся по сторонам — а вдруг она проберется сюда? Наплетет что-то охране, полиции, службе безопасности. Он встал и пошел в туалет. Закрылся в кабинке и просидел там, пока не объявили посадку на его рейс.

В самолете ему вдруг стало плохо. Не успел он даже зайти в самолет, переступить этот металлический порожек, который должен был стать границей, навсегда отрезать его от старой жизни. Странно, но вся старая жизнь уместилась в рыжем потрепанном портфеле. Он думал об этом, пока стоял в долгой очереди в пластиковом рукаве, облепленном жизнерадостной рекламой. Он прижимал к себе рыжий портфель, сердце стучало радостно, как в юности, а легкие как будто раскрылись, развернулись. Он жадно дышал. Жадно и свободно. Ему так хотелось скорее зайти в самолет, но, как только он переступил через железный порожек, в глазах у него вдруг резко потемнело, а под левой рукой предательски закололо. Он заставил себя улыбнуться стюардессе, показал ей посадочный талон с номером кресла, не расслышал, что она ответила, и пошел по проходу, уже почти ничего не видя. Сердце теперь не стучало, а испуганно билось в ушах, воздуха отчаянно не хватало. Он ухватился за спинку кресла и остановился, мысли неслись в голове как бешеные. Почему-то он вспомнил могилу своей бабушки, жаркую выжженную землю, потом разговор с Тамарочкой, ледяной взгляд Виктора, в котором было столько ненависти… Он быстро отогнал от себя мысли, кто-то постучал его сзади по плечу и сказал по-английски, что его место еще дальше; «Вот тут, присаживайтесь, сэр». Он опустился на кресло, беспомощно оглядываясь по сторонам. Ему захотелось в туалет, умыться холодной водой. Он быстро встал, но опять сел. Туалеты наверняка были еще закрыты. Или нужно выпить таблетку? Да, у него где-то был валидол. Он лихорадочно стал шарить по карманам, не выпуская из рук портфель. Почему-то он держался за него как за спасательный круг — старый рыжий портфель с парой рубашек и носками. Таблетки никак не находились, хотя обычно вечно лезли в руку, если он искал в кармане ключи или платок. Что делать? Может, попросить что-нибудь сердечное у стюардессы? У них ведь есть аптечка. Нет! Его как будто ударило током и тут же прошиб пот. Ужасно заболела голова. Нет. Если он скажет, что ему плохо, его высадят, его непременно высадят — кому нужен на борту мертвый старикашка, никто не станет брать на себя риск. Его высадят, и он умрет прямо тут, в аэропорту, умрет только ради того, чтобы не видеть глаз этих своих детей и не слышать больше ни слова, ни единого звука от Тамарочки. Он должен был долететь. Во что бы то ни стало. Он натужно улыбнулся стюардессе и вцепился в портфель так, что побелели костяшки пальцев.