Я же прохожу мимо Ткаченко и, даже не глянув в его сторону, решаю пойти к маме. Нам надо ехать домой. Планирую вызвать такси и довезти её на кресле до машины, потом как-то усадить внутрь, дальше дотащить до нужного этажа. И всё это двумя пальцами.

Задача не из лёгких.

— Почему она молчала семь лет? — возникает из ниоткуда доктор Зло и, поравнявшись со мной, начинает никому на фиг не упавший разговор по душам.

— Я не знаю.

— Странно это как-то. Отчего не пришла ко мне сразу?

— Я в ваши любовные перипетии, Константинович Леонидович, желания лезть не испытываю. У неё и спрашивайте.

Он хрипит.

— Можете хоть раз поговорить нормально?

— А почему вы считаете, что я с вами ненормально разговариваю, Константин Леонидович? — Поворачиваюсь и тут же ловлю на себе прямой, как угол в девяносто градусов, взгляд.

— Ну какие к чёрту любовные перипетии, Ульяна Сергеевна? У нас практически ничего не было.

— Было или не было, но результат налицо. Уже сто сорок сантиметров и тридцать килограмм.

— Хватит! Совсем не обязательно, что этот мальчик — мой сын.

— Боитесь? — И снова переплетаемся взглядами.

Из-за высокого роста ему приходится чуть наклоняться, чтобы заглядывать мне в лицо.

— Чушь не несите, Ульяна Сергеевна. Если пацан мой, я скрываться не стану.

Усмехаюсь.

— Какая интересная, однако, штука жизнь: одно неловкое движение — и ты отец.

Возле маминого кресла возникает заминка. Я пытаюсь и так и эдак. Но, учитывая гипс и два рабочих пальца, я могу лишь толкать коляску ногой или задом. Доктор Ткаченко понимает, что мы с ней сами не справимся. По крайней мере, добраться до дома будет сложно, поэтому он вызывается нам помочь. У него ведь закончилась смена.

Я этого не хочу.

— Ждите тут, я сейчас переоденусь и помогу вам.

— Спасибо, Константин Леонидович, мы как-нибудь сами, — объявляю ему вслед.

Но он не реагирует. Надеюсь, Майка просто поедет домой и не наделает глупостей, так-то у неё две ноги и рука в запасе. Нам же нужна помощь, поэтому я, изловчившись, звоню Шурику. Он живёт недалеко отсюда. На работу ему долго, а здесь пять минут пешком. Вот он и поможет нам с мамой.

Кстати о Наталье Викторовне, как только Константин Леонидович возвращается в свой кабинет, она хватает меня за руку.

— Уля! Хватит! Прекрати огрызаться! Ничего ещё не упущено. У нас есть шанс! Посмотри, как он распереживался, что ты про него плохо подумаешь.

— О боже, мама, какой шанс? Естественно, он разволновался, я единственная женщина младше сорока в этом коридоре, кому он ещё не делал детей, — тяжело дышу, пытаюсь двигать её коляску. — Полное разочарование! Это же надо, заделал и забыл, как звать. Ребёнок семь лет рос без отца!

— Глупости какие-то несёшь. Может, Майка придумала. Ну было у них, и что? Ты так-то тоже не девственница, — попрекает меня мама моими двумя половыми партнерами. — Мало ли у кого, чего и с кем было?! Пока теста ДНК нет, мы не будем называть Костю отцом её сына. А то, может, у Майки кто последний, тот и папа.

— Так, всё, я готов. — Вылетает из кабинета Ткаченко.

Одетый во всё тёмное и облегающее, он опять выглядит лучше всех встреченных мною за тридцать пять лет мужчин.

— Спасибо, доктор, но всё-таки не стоит. У вас, Константин Леонидович, наверняка полно послебольничных дел. Собака опять же невыгулянная.

Перед глазами тут же встаёт девушка-собачница.

Мама таращится и беззвучно рыкает. Машет кулаком, когда он, отвернувшись, расписывается в журнале, сдаёт ключи. Медсестра просит его разобраться с картами и, пока он теряет время, в травматологию, запыхавшись, влетает мой верный Шурик.

Слава богу! Кидаюсь ему на шею. Как могу обнимаю гипсом. Сама не знаю, что творю. Он в шоке. Но мне так надо. Понятия не имею зачем. Просто надо, и всё.

— Помоги нам с мамой, пожалуйста.

Мама продолжает таращиться, мол: «Какой на фиг Шурик? Ты вообще, что ли? Как ты могла? Нам нужен настоящий мужик, а не дешёвенький суррогат!»

— Да-да, конечно. Я так рад, что вы меня позвали, Ульяна Сергеевна. Ну не в смысле, что я радуюсь, что ваша мама повредила ногу. Имею ввиду: я счастлив, что вам понадобился. — Прыгает он вокруг коляски, как юный козлик, не зная, с какой стороны к ней подступиться.

Мама ставит локоть на ручку инвалидного кресла и с негодованием вздыхает. Недовольно подпирает щёку. Шурик, резко её развернув, быстро катит к выходу, неловко суетится. Извиняется за неаккуратность. Жутко воняет туалетной водой, явно вылил на себя полфлакона.

Мама, не удостоив его даже словом, лишь поднимает руку, мол: «Да ладно».

Больничные двери разъезжаются, а я оборачиваюсь.

Ткаченко всё так же стоит у регистратуры. Замер, не двигается с места. Больше на своей помощи не настаивает. Его лицо — ещё одна мамина простынь, на этот раз серенькая, цвета бледной поганки.