Который снова радостно бил его по щекам крупнокалиберной свежестью за очередную попытку от него уйти! Пытаясь доказать ему, что он единственный его самый настоящий и беззаветно преданный ему друг! Пока он стоял на баке и уверенно смотрел вперед.

Ведь мягкотелый Ганеша с детства привык всё делать исключительно «из-под палки», не садясь за уроки, пока не получит ремнём по заднице. И между гулянием по улице и выполнением домашних заданий, если это было возможно, всегда выбирал гуляния. Хотя и чувствовал, что кара в виде ремня в руке Парвати уже висит над ним. Как только та придёт с работы. Постепенно понимая, что у ума – ременной привод. И что тело будет сильнее цепляться за ум только убедившись в том, что одному ему уже не выжить. Когда оно окончательно выживает из ума. Став торопливым делателем, одержимым своей жизнедеятельностью. Только таким вот образом тело может перестать жить исключительно ради жизненных удовольствий и начать жить по уму и развиваться, совершенствоваться. До Аполлона. Вместо того чтобы и дальше деградировать, как все. Становясь всё угрюмей и брутальней. Как Пелей.

И поскольку в тот период ни о какой оседлости толком-то не было и речи, то и сам Банан, сублимируясь в диалогах со Сфеной о высоком, прекрасном и пониманием прекрасного, сам всё более проникаясь его природой, постепенно превращался в Аполлона. Как его наглядным воплощением – прекрасного. Принца. Её мечты! Поэтому она постепенно, по мере его трансформации на её изумленно-измененных глазах в это божество, и начала в него влюбляться. Непроизвольно подстраиваясь и мутируя вместе с ним в высокое. Чтобы хотя бы отчасти стать столь же совершенной, как и он сам.

– Проблема учёных (котов) и всей научной братии вообще в том, что умные, как они себя считают, переоценивают головной и недооценивают спинной мозг. Проблема экзистенции разрешается не тем, что ты там, себе на уме, думаешь: о том, что вокруг тебя происходит. А в том, что ты со всем этим реально делаешь, адекватно или же с меньшей пользой, чем мог бы, реагируя на происходящие вокруг тебя события. Не просто отвлечённо регистрируя происходящее, но активно вмешиваясь в процесс и внося в него коррективы.

– Это подобно тому, как пассивно смотреть фильм, тупо наслаждаясь картинкой, или же самой играть в шутер, активно изменяя происходящее своими действиями! – поняла Сфена.

– Именно поэтому в играх я никогда и не следовал сюжету, а всегда ходил туда, куда вздумается и делал то, что хотел. Головной мозг может лишь подсказывать нам идеи, тогда как спинной – их воплощать. Ну, а то, что большинство из нас никакими идеями и вовсе не пользуются, а просто рефлекторно реагируют на изменяющиеся вокруг них события, вообще делает их головной мозг избыточно дорогим украшением.

– Как заметил это ещё Маяковский в стихе «Красавицы»: «Эх, к такому платью бы да ещё бы… голову». – усмехнулась Сфена.

– Сильно развитый головной без не менее развитого спинного мозга это и есть «искусственный интеллект», который наивно пытаются получить «головастики» при помощи своей вычислительной техники. Уже обладая им в полной мере. Так и не став полноценным организмом.

– Лягушкой? – усмехнулась Сфена.

– Лягушкой-царевной! – возразил он. – Начав реально жить в Сказке! О самих себе.

В тот самый момент, когда Сиринга начала подводить Ганешу к тому, что пора объявить Сфене, «что между вами всё кончено», Банан наконец-то понял (красноречиво молча дав это понять), что у него всерьёз решили отобрать его игрушку, наивный предмет его грязных манипуляций, которую он неспешно вовлекал в свои долгие брачные игры камышовых енотовидных собак. И начал искать другое поле активности, всё чаще и чаще распаковываясь в чаще общения Ганеши и Сиринги. Про-являясь поначалу в виде кратких за-явлений на сцену в устной мыслеформе о её внешних качествах. Постепенно погружая свой похотливый взгляд всё глубже и конкретнее в её телесность. На что Ганеша неизменно отвечал ему: «Да, она прекрасна!» Непроизвольно втягиваясь в диалог и через это, методом обратной тяги, затягивая в сферу общения с Сирингой и самого Банана. Всё более уплотняя в ней его образ.

Но сколько бы Банан ни врывался с саблей своего непосредственного воздействия, сколько бы ни пытался покорить или обжить её открытое пространство, холодное в своей глянцевой открыткости, «ни мытьём, ни катаньем» на коньках Банану всё никак не удавалось заместить Ганешу. Сиринга бессознательно искала видеть в нём только одного Ганешу. А когда Банан пытался его браво заслонить, лишь недоумевала, проникая в него обострённым коготком внимания: куда же тот делся? И всем своим поведением настойчиво требовала вернуть ей её (мягкую) игрушку.

– У тебя есть девушка? – спросила Сиринга, глядя ему прямо в глаза на кухне.

– Есть! – гордо ответил Ганеша. – И она предо мной!

– Я имела в виду другое.

– Другую? Есть, – печально вздохнул Ганеша. Ведь Сфена так и не стала его женщиной.

К тому же, даже Банан отлично понимал, что никому ненужный парень не нужен никому. Не внося во взаимодействия соревновательного фактора, дух интриги. А потому и ответил на этот вопрос положительно. Тем более что Сфена действительно так и продолжала оставаться для него чистой и невинной девушкой-ромашкой в венке его иллюзий. Которые он для неё сплел, заплетаясь в метафорах, периодически гуляя с ней по высокому лугу их общения. Заставляя её утопать в этом Лукоморье своих воспоминаний из «Кассандры»: