— Мы должны соединиться с Верховным штабом, — отрезал комиссар Фича.

— Да, но почему для этого нужно идти на юг? — упроствовал Слободан.

— Верховный штаб не мог раствориться в воздухе, — медленно начал Коча, разглаживая лежащую на столе карту.

Вокруг нее тут же собралась толпа, задние вставали на цыпочки, чтобы заглянуть через плечи и головы передних. А поскольку никто и не подумал перестать курить, в куполе из тел над столом немедленно повис топор.

— Вот смотрите. Части немецких 342-й и 718-й дивизий соединилсь под Хан-Песаком и взяли Соколац, дорога на север и в Сербию закрыта. Верховный штаб был восточнее нас, но мимо не проходил, растворится в воздухе он не мог, значит, отступил на юг.

— Но на юге Сараево!

— Обошли, через Подроманию и дальше, на Горажде.

— Надо идти следом! — потребовал Принцип.

Коча отрицательно помотал головой, расправил усы и терпеливо объяснил:

— Если их преследовали, то на Романийском плато сейчас войска противника. Кроме того, связные из Сараево сообщили, что немцы расчистили дорогу на Рогатицу и могут в любой момент направить подкрепления наперерез.

— А на север?

— Там немцы преследуют Озренский отряд, мы попадем в клещи.

— На восток нельзя, на север нельзя, на западе усташи, — раздумчиво протянул Слободан, — а на юге Сараево. Получается, друже Коча, мы в западне? Значит, надо продать свои жизни подороже!

Все-таки зря компартия свои краевые комитеты преобразовала в Главные штабы. Одно дело верховное политическое руководство, и совсем другое — командование войсками. К товарищу Тито, кстати, тоже навалом претензий в военной области, это его широкие планы по контролю над рудничным районом накрылись мокрой. И поганее всего, что я даже не мог сказать «Я же предупреждал!», прото потому, что промолчал. Чего уж сейчас изображать шакала Табаки, лучше поддержу Кочу, у него, похоже, есть план.

— Вот что я предлагаю, другови…

План у Кочи имелся, предельно наглый и авантюрный — обойти Сараево с запада, через населенку, а Босну пересечь по мосту в Семизоваце или Релево. Там нас ждали меньше всего и гарнизоны по пути стояли минимальные, а если удастся проскочить равнину Сараевска поля, то при выходе на Игман противника не будет вообще.

После того, как Коча облек решение в форму приказа, участники совещания расходились оживленные, обсуждая что нужно успеть сделать до начала похода. И только Фича придержал Поповича в углу и тихо спросил:

— А если штаба на юге нет?

— Значит, соединимся с Черногорской бригадой и будем держаться в Санджаке, — отмел последние возражения Коча и подтолкнул Кляича к двери. — Давай, тебе еще комиссаров инструктировать.

А мне с командиром Черногорского батальона, бывшим горным стрелком, выпало носится по бригаде и проверять подготовку — у него был опыт действий зимой в горах, а меня назначили, поскольку русский и Сибирь. Мерзнуть очень уж не хотелось и напуганный организм буквально сам выдавал на-гора рецепты, выработанные народом в многовековой борьбе с холодом. Привычные и понятные мне, но непривычные и непонятные местным: многослойную одежду, дыхание носом (а если ртом — то обязательно с прижатым к небу языком), стельки войлочные или даже подкладки из газет, натирание рук и лица любым жиром…

Жир и сало собирали по деревням не только для рук, но и для обуви, выкупали и реквизировали одежду… Батальоны, вернее, то, что от них осталось после двух недель боев, стягивались к Висовице, но все равно набралось почти три тысячи человек, поскольку к нам примкнули и остатки других отрядов. Их пришлось готовить буквально на ходу — разъяснять задачу, скидывать лишнее снаряжение, перековывать хотя бы часть лошадей на шипы, добывать попоны…

Альбина и Живка, после укомплектования медицинского отделения, по большей части лошадьми и занимались. Сестра Арсо вообще хорошо управлялась со звериками — каждый кот, например, считал своим долгом подойти и потереться. И получить свою долю почесываний, мне оставалось только завидовать, меня-то даром что тряпками не гоняли.

После взятия Плевли наступил период благосклонности и я потихоньку развивал отношения, добиваясь их перевода в горизонтальную плоскость, но в некий момент Альбина резко переменилась и все мои поползновения отсекала. Что характерно, охладел и Арсо — но ему-то с чего? И середине января, когда только началось наступление немцев, я отловил начальника Верховного штаба и припер к стенке вопросом — а что, собственно, происходит?

Ответ меня без малого убил. Действовать в качестве командира штурмовой роты под именем Владимира Сабурова или Иоганна Вайса никак невозможно, и я не придумал ничего лучшего, чем взять в качестве псевдонима свою реальную фамилию, Мараш. Но это там, в Москве, в XXI веке всем пофиг, Мараш я, Сабуров, Ганжа, Каценелинбойген или вообще Фуфлачев, а тут в Черногории кланы. И между кланами, точно как у басков, сицилийцев или чеченцев, кровная месть.

Вот Йовановичи с Марашами и резались уже почти сто лет, оттого Арсо и Альбина от меня и шарахнулись. Рассудком они все понимали, но если тебе с детства талдычат, что Мараши — враги и злобные твари, то это неизбежно проявляется в отношениях. И хорошо хоть не ножом под ребра, а просто отстранением. Монтекки с Капулетти, иху мать, шекспировские страсти.

Хотя Аля могла и убить, стоило мне лишь заикнуться о наличии исподнего у медицинского отделения. И вовсе я не собирался проверять лично, меня вполне устроило заверение Живки, что все получили и надели мужские кальсоны, ботинки шипованы, балаклавы и варежки имеются. Но Альбина все равно не удержалась и саркастически бросила: