Век, определивший новый отсчет времени (10), начался с человека, который, по всей видимости, лишь по чистой случайности стал божеством. Поскольку самые первые Евангелия были написаны спустя десятилетия после его смерти на Голгофе, и даже свет не может разогнать тьму гробниц прошлого, разглядеть его в деталях сложно. Ученые, пытающиеся определить, какое место в истории занимал этот диссидентствующий проповедник из Назарета, решительно бросивший вызов римским правителям и богам, установили его причастность к политике тех дней. Вместе с Иоанном Крестителем он практиковал обряд крещения на берегах реки Иордан, называя его избавлением от греха и кабалы империи, которая на тот момент оккупировала Иерусалим. Подобно многим другим своим современникам Иисус предрекал апокалипсис, утверждая, что действующий мировой порядок с его угнетением и несправедливостью скоро падет и сыны Израилевы восстановят свое царство. За это пророчество его и арестовали, обвинив в государственной измене. При этом исследователи в целом согласны с тем, что в Евангелии от Марка, наипервейшем письменном источнике, Иисус никогда не претендовал на божественность, не называл себя ни Богом, ни Его Сыном. В священных писаниях более раннего периода в ответ на вопросы о том, можно ли считать его мессией и помазанником божьим, он постоянно уклонялся, отмахивался и открещивался от этого титула, а мессией всегда называл кого-то совсем другого, чье время еще не пришло. Одновременно с этим без особой охоты творил чудеса, то и дело почти упуская поводья нарратива из рук. Марк говорит, что, исцелив глухого, Он «повелел им не сказывать никому, но, сколько Он ни запрещал им, они еще более разглашали».

В последовавшие за его распятием десятилетия, когда были написаны и распространены первые Евангелия, уподобление римских императоров богам приобрело столь рутинный характер, что Веспасиан, лежа в 79 г. н. э. на смертном одре, смог язвительно заметить: «Ничего себе, я, кажется, становлюсь богом». Отказывая в почтении боготворимым римским диктаторам, ранние христиане лишали их дарованных им титулов «Бога», «Сына Божьего», «Господа» (11), «Божественного спасителя», «Искупителя» или «Освободителя», наделяя ими человека, которого Рим казнил как преступника. В Писании апостола Павла, ярко живописующем образ воскресшего Христа, Иисус выступает в роли космического существа совершенно нового вида – вечного Сына Божьего. Если языческие политики возносились на небеса, круто взмывая на крыльях орла, то Иисус попросту сам спустился оттуда на землю, по словам Павла, вселившись в тело крестьянина (12). Павел хоть и пришел в ужас, когда его по ошибке приняли за языческого бога, но все же проповедовал мистическую возможность, позволяющую всему человечеству разделить божественность Христа. Возвысившись над земной политикой, этот диссидент превратился в божество, которое превзошло всех божков Рима. Когда Всемогущий облек его в плоть, Иисус стал силой, способной завоевать империю – что в итоге и случилось. По Евангелию от Иоанна, написанному одним из последних, накануне своего распятия Христос сравнивал себя со змеем сродни тому, которого Моисей закрепил на шесте, когда Бог приказал ему спасти от мора народ. По примеру этой рептилии, Иисус указывает путь к божественности, свернувшись клубком внутри каждого из нас. Во II веке существовала секта офитов (13), которая поклонялась Иисусу в образе змея, ссылаясь на то обстоятельство, что на этих пресмыкающихся чем-то похожи человеческие внутренности. Существуют письменные свидетельства того, что во время причастия они запускали на стол змею, которая сворачивалась кольцами вокруг буханки хлеба. К III веку греческий неофит Климент Александрийский смог заявить, что «божественностью теперь в равной степени пропитано все человечество». Всем последователям учения Христа предстояло «быть сотворенными по образу и подобию учителя – стать земным богом во плоти» (14). Богословы неистово спорили по поводу самой возможности теоза, то есть превращения в Бога, – сам термин был придуман специально для того, чтобы не путать его с апофеозом (15), что в переводе с греческого означает обожествление в языческом понимании этого слова. Во II–III веках среди христиан повсеместно бытовало мнение, что у каждого человека где-то есть божественный двойник, этакий близнец (16), с которым когда-нибудь можно будет встретиться.

В 325 г. н. э. император Константин созвал Никейский собор, собрав на него две тысячи епископов, чтобы впервые за все время официально определить божественную природу Христа. К числу тех, кто отстаивал представления о нем как о Сыне Господнем, сотворенном Им самим, представляющем собой само совершенство, но в определенной степени все же остающимся человеком, принадлежали и епископы, считавшие его воплощенным Словом, равным Богу-Отцу и состоящим из той же субстанции, что бы эта субстанция собой ни представляла. Все остальные гипотезы о сущности Христа объявили еретическими, а евангелия, выходящие за рамки этих представлений, теперь основополагающих, подверглись уничтожению. Решения Никейского собора упразднили бытовавшие до этого представления о божественности как о некоем подобии жизни простого смертного. Работы таких богословов, как Августин, формировавших христианские каноны в последующие столетия, еще больше углубили пропасть между человеческим и божественным началами.

Хотя мистики, может, и стремились к единению с божественным, что явно проглядывает в их метафорах, сама мысль о том, что человек может стать истинным божеством, стала абсурдной. Теологи стояли на том, что мы совсем не такие, как Бог, отчетливо проводя грань между Ним и его творениями. Вразрез с языческой доктриной о родстве между божественным началом и земной жизнью, со всеми ее тленом и суетой, христианское учение установило непреодолимое расстояние между подлунным миром и небесами. «Я спросил море (17), бездны и пресмыкающихся, живущих там, и они ответили “мы не бог твой”, – пишет в своей «Исповеди» Августин. – И сказал всему, что обступает двери плоти моей: скажите мне о Боге моем – вы ведь не бог, – скажите мне что-нибудь о Нем».

Моя история начинается огоньком, мерцающим во тьме на далеком, чужом берегу.

Он был «похож на маленькую восковую свечу (18), свет которой то поднимался, то опускался», – записал моряк, после пяти недель в открытом море узрев сушу, а на ней костер. А когда днем его корабль встал на якорь, на песчаном берегу собрались толпы любопытных аборигенов. 14 октября 1492 года Христофор Колумб записал в своем дневнике, что «когда они бросились в море и подплыли к нам, мы поняли, что они спрашивают нас, не явились ли мы к ним с небес», хотя не знал из их языка ни единого слова. «Один их старик поднялся на борт, другие громко кричали ему… посмотреть на посланцев небес». Адмирала окружили несколько сот человек, умоляя взять их на корабль, полагая, что боги вскоре вернутся на небо. Неделю спустя Колумб записал, что его опять чествовали как бога, теперь уже на острове с таким количеством попугаев, что они буквально застили небо. «Для аборигенов, уверенных, что мы спустились с небес, наше прибытие стало невероятным чудом», – говорил он о народе, представители которого носили в носу золотые кольца, на его взгляд огорчительно маленькие.

Намереваясь отплыть в Китай, но в действительности отправившись совсем не туда, адмирал так и не понял, где сошел на берег, и поэтому недооценил размеры моря, которое пересек. Эта его ошибка стала отправной точкой, вплоть до того, что в 1982 году один историк даже написал: «Мы все – прямые потомки Колумба (19), именно с него начинается наша генеалогия, в той степени, в какой слово “начинаться” вообще обладает каким-то смыслом». Встав в начале этой истории на якорь в зеленой лагуне, Колумб впоследствии написал, что убил змею (20). «Ее шкуру я везу Вашим Величествам», – пообещал он Фердинанду и Изабелле это чешуйчатое жертвоприношение. После завоевания новой земли его уподобили богу. На каждом обнаруженном острове его встречали толпы народа, ошибочно принимая за божество, и этот новый клочок земли переходил во владения испанской короны. Зачитав невнятную декларацию, он умолкал, ожидая возражений, которых просто не могло последовать. «Я не встречал ни малейшего сопротивления», – писал Колумб (21).

Я поведаю вам не об одном боге, а о многих.

Расскажу о заблудившихся первопроходцах, о капитанах и воинах, об офицере, умершем на далеком от дома холме. О президентах и премьер-министрах, об антропологах, об оптометристе, о подростке, который пришел искупаться на пляж. Я сложу песнь о самых незначительных божественных воплощениях, о безуспешных религиозных сектах, о пустой преданности и о богах, ставших таковыми лишь на короткое время, да и то не во всем. Хотя мысль о том, что человека можно уподобить богу, может показаться архаичной и непонятной теологической загадкой, этакой мечтой из магического прошлого, за ненадобностью выброшенной за борт, после истории, по общему признанию провозвестившей начало новой эры, стала нарастать настоящая волна канонизаций.

На первом этапе, начавшемся в XV веке, моряки, миссионеры и переселенцы, ринувшиеся по следам Колумба, собрали бесчисленное множество свидетельств того, как европейцев по ошибке принимали за богов – в виде побочного эффекта их миссии, призванной принести аборигенам цивилизацию. На пике имперской эпохи, когда Европа в поиске богатств распространила свое влияние на всю землю, как из рога изобилия посыпались истории о колониальных офицерах, солдатах и чиновниках, которых донимало стремление туземцев поклоняться им как живым божествам, мешавшее надлежащим образом исполнять свой долг. Они удивлялись, что их умерших коллег хоронили в настоящих усыпальницах, а в виде даров клали туда сухари и джин. Когда в XX веке стали набирать силу национально-освободительные движения, пришел черед политиков и активистов, атеистов и модернистов, приходивших в ужас и замешательство, когда их возводили в ранг богов, по той простой причине, что россказни о творимых ими чудесах противоречили их политическим программам. Случайные боги – призраки современности. Он – а это всегда «он» и никогда «она» – вступает в XXI век, озадаченно глядя по сторонам, стремясь к земной власти, но вместо этого, к своему смущению, превращается в божество. Их можно найти на любом континенте, в любой точке земли – во времена колониальных захватов, национально-освободительной борьбы и политических потрясений.