Вслух же Лор говорит:

– Имоджен подслушала, как солдаты Данте обсуждали чудесное возвращение командора. Мы его еще не видели, но можно смело предположить, что он в Изолакуори.

От этого известия у меня сжимаются сердце и все внутренности.

– Хорошо, – бросаю в конце концов.

– Хорошо? – Лоркан произносит это так, будто у слова отвратительный привкус.

– Да. Хорошо. – Я сжимаю кружку, чтобы проверить, насколько она твердая. Твердая, как камень. – Потому что я хочу собственноручно пронзить его сердце железным клинком.

Отец резко вдыхает.

– Он тебе навредил, инон?

Инон?

«Дочь» на вороньем.

От перевода Лоркана слово не становится менее грубым. Грубым, но также… приятным. У меня есть отец. Он настоящий. Не совсем такой, каким я его себе представляла, но ему не все равно. Или, по крайней мере, создается впечатление, что я ему важна.

Кахолу очень важна семья.

Я кошусь на Лоркана, и мой гнев слегка утихает.

– Сильвий Дардженто – отвратительный человек, который угрожал убить всех дорогих мне людей.

Отец продолжает сжимать несчастную кружку, которая еще больше сплющивается под натиском его когтистых пальцев.

– Он… когда-нибудь… к тебе прикасался?

– Нет. Не осмеливался, боялся последствий. Еще несколько дней назад я была внучкой генерала и подругой принца.

Тень находит на лицо Лоркана, и хотя мне не слышно его мыслей, догадываюсь, что они имеют отношение к одному или обоим вышеупомянутым фейри.

Отец говорит что-то на вороньем, и Лоркан отвечает, его золотистые глаза за струйками черного дыма вспыхивают. Хотелось бы мне понимать их язык!

Лоркан переводит свой все еще прищуренный взгляд на меня.

Утром я пришлю к тебе учителя.

Я хочу понимать, я не сказала, что готова его учить.

Лоркан подается вперед и кладет локти на стол.

Значит, убить Сильвия ты тоже не готова?

Как же ты пришел к такому выводу?

Ты сказала, что «хочешь» собственноручно пронзить его сердце.

Я скриплю зубами: ненавижу, когда против меня используют мои же слова.

Отец не замечает нашего мысленного разговора, его взгляд прикован к луже вина вокруг покореженной кружки.

Как сказать «отец» по-вороньи? – спрашиваю я.

Дайи.

– Дайи? – Обращение непривычно перекатывается на языке, но не то чтобы неприятно.

Черные глаза Кахола взлетают от красной лужицы и останавливаются на моем лице.

– Что вы с Лорканом обсуждали?

Целую минуту он молчит: либо потрясенный тем, как я к нему обратилась, либо обдумывает, чем именно со мной поделиться. Наконец выпускает кружку из рук и хватает скомканную салфетку. Вытирая руки, говорит:

– Я предложил привести командора сюда, чтобы исполнить твое желание, но Лоркан не поддержал мое предложение.

Я оглядываю каменные стены и фонари вокруг. Может, для меня эти гроты и стали тюрьмой, но для остальных это место – надежное убежище.

– Не следует пускать Сильвия в Небесное Королевство, – говорю я. – Следует выпустить меня.

Ногти Лоркана вонзаются в эбеновое дерево.

– Что ж, увы, тебе выходить нельзя.

– Почему? Почему ты меня здесь держишь? Я тебя освободила. Вернула к жизни.

– Пока мы не избавились от барьера, только ты будешь способна освободить меня от обсидиана в случае, если Данте не сможет управлять своими подданными. Или собой. – Темная броня на груди Лора скрипит от глубоких вдохов и еще более глубоких выдохов. – Мне нельзя рисковать и позволить проклясть свой народ в третий раз.

Мне по-прежнему ненавистно мое положение, тем не менее, по крайней мере, теперь я понимаю, почему меня заперли.

– Значит, как только падет барьер, я буду свободна?

Мужчины обмениваются напряженными взглядами, от которых у меня позвонки вытягиваются по струнке.

Не держи меня в неведении. Не после всего, что я для вас сделала. Это не только несправедливо, но и жестоко.

– Как только ты снимешь проклятие целиком, ты будешь… свободна.