— Так ты, сука, укуреный? — До меня, наконец, дошло, чего это мой корефуля давит такую широкую лыбу.

— Да не… — пропихнув в глотку гигантский кусок булки, мотнул кудрявой шевелюрой Патлас. — Маленькая пятка была — на пару хапок… Только-только чердак в порядок привести… — словно оправдываясь, произнес он. — Ты не думай, что я тебя кинул… Вот, — он засуетился и вытащил из сумки, с которой заявился ко мне, бумажный кулек, набитый «зеленкой». — Растворитель есть, — продолжая улыбаться, заверил он меня, тряхнув сумкой, — 646-ой. Не ацик[1], конечно, но сойдет… Беломору взял, миска есть — ща химки[2] сварим, и подлечим твою больную башку!

— Ты, блядь, себе башку сначала вылечи, дебил! — накинулся я на него. Голова вновь начала болезненно пульсировать. — Ты чего ко мне со всем эти говном приперся? Ты ж знаешь — не курю я эту хуету! И тебе не советую! Спалишься, сука, и еще меня за собой потянешь, урод!

— Сержик, ну чё бушуешь? — И не подумал обижаться Патлас, убрав «набор туриста» обратно в сумку. — Я ж как лучше хотел — на тебе вона, лица нет! А от одной хапочки никакого вреда не будет! — уговаривал он меня. — Вот если бы мы вчера не бухали на выпускном, а просто бы накурились — ты бы сегодня с похмелья не подыхал!

— Твою медь! — Пульсация в голове достигла своего апогея, аж в ушах начало отдавать. — Я упал на табуретку и схватился руками за голову. — Как хреново-то! Не, ну его нах больше, такое веселье!

— Ну, а я о чем? — тут же подключился Патлас, принимаясь опять выкладывать содержимое сумки на кухонный стол. — Ща-ща, подлечим…

— Ну, ты, Кучерявый, внатуре идиот, или прикидываешься? — Кричать сил больше не было, и я просто уничтожающе посмотрел на друга.

— А че я? — не понял Алеха.

— Ты прямо у меня варить свою бурду собрался? — конкретизировал я свои претензии.

— А че такого-то? — пожал плечами Патлас. — Родоки у тебя на работе, к их приходу все выветрится…

— И не вздумай даже! На улице сваришь!

— Блин, не люблю я на костре, — делая вид, что он прожженный химковар, буркнул Алеха. Но я-то прекрасно знал, что это его «увлечение» проявилось совсем недавно, когда он накоротке сошелся с Андрюхой Волковым — чуваком, на семь лет старше нас с Алехой и негласно считающимся в Новокачалиске королем шпаны. Вот он-то, действительно, был «славным трубадуром», ну, и забухивал при этом тоже не слабо.

— Переколотишься! — резко осадил я его. — Ибо нефиг гадить там, где живешь!

— Ладно-ладно! — Алеха примирительно выставил вперед ладони. — Давай тогда, ускоряйся! — произнес он. — Нехуй в труселях тут стоять — нас ждут великие дела! — пафосно произнес он и неожиданно фальшиво запел:

— Ускоряюсь я в 16 лет, ускоряется колхоз «Рассвет», ускоряется моя страна —

вот такие, брат, дела-а-а! Я буду жить теперь по-новому-уу, мы будем жить теперь по-новому-уу, а любе-любе, любе, а любе-любе, любе, а любе-люберцы мои-ии!

От громких звуков его голоса мой личный внутренний молотобоец с новой силой принялся фигачить своей неслабой кувалдой по моей черепушке:

— Кучерявый, млять! Завали фонтан! У меня ща башка лопнет!

— Ну так одевайся быстрей! — Поторопил он меня. — Есть тут у меня на примете одно местечко — буквально пять минут ходу…

— Ща… — Я махнул рукой, голова растрещалась так сильно, что никакие таблетки не помогали! Я уже готов был отдать что угодно, лишь бы эта боль прошла. Вот никогда больше не буду мешать в одну кучу всякую шнягу! Я подобрал разбросанные со вчерашнего вечера мятые и грязные вещи и запихал их в корзину для грязного белья. И где я только умудрился так жутко уханькаться? Мамка опять будет пилить… Ладно, недолго уже осталась терпеть — скоро я отсюда свинчу! Прощай школа — здравствуй институт и свобода! Кое-как под насмешливым взглядом Патласа я нацепил на себя треники и футболку, и мы вместе с ним вышли из квартиры. Алеха сразу потянул меня к дырке в заборе, что разделяла мой двор стандартной хрущевской пятиэтажки и территорию новокачалинского леспромхоза.

С началом перестройки дела у леспромхоза явно пошли в гору. Японцы охотно скупали лес, щепу и прочее сырье у наших доморощенных дельцов. Все леспромхозовское начальство, да и местные райкомовские бонзы обзавелись крутыми японскими тачками — «Сафарями», «Крузаками», «Паджериками» и «Патролами». Но со временем интерес у узкоглазых капиталистов к обычному древесному сырью охладел — видимо, забили лесом все закрома. Теперь они готовы были покупать более технологичную продукцию, но наши умники, конечно, «не догадались» вложить полученные прибыля в производство — карманы-то разные, и поэтому, как следствие, потерпели полное фиаско. Леспромхоз стал загибаться, затариваясь никому не нужным лесом. И, наконец, пилорамы, работающие в леспромхозе еще со времен царя гороха, встали. Теперь там, лишь время от времени слонялись никому не нужные работники, зарплата которым неимоверно задерживалась — ибо платить было нечем, потыривая остатки леса для личных нужд.

Мы пролезли в дыру, пересекли безлюдную территорию «былого величия» поселка, и вышли к реке.

— Вон там, — Палас указал на небольшую протоку, заросшую густыми кустами, — нам никто не помешает!

Продравшись сквозь заросли колючего шиповника, мы вышли на небольшую вытоптанную прогалину метров пяти в поперечнике, со всех сторон окруженную кустарником. Здесь нас точно никто не заметит. Невооруженным взглядом было видно, что сие местечко пользуется спросом у некоторых озабоченных товарищей, типа Патласа. Деревенских укурков, если по-простому. Нет, я не осуждал своего безбашенного друга, поскольку хорошо знал его неуемный характер и патологическую тягу ко всему запретному.