Работая в Свердловске на Уралмашзаводе, Кузнецов продолжал совершенствовать свое знание немецкого языка.

До недавнего времени обстоятельства перевода Николая Ивановича Кузнецова из Свердловска в Москву оставались под грифом «секретно». Теперь они открыты для всех, правда, за исключением тех страниц из его жизни, которые по определенным причинам до сих пор окутаны завесой тайны – вот что такое разведка и контрразведка. В ней много тайн длительного, а иногда и вечного хранения.

Да, он стал часто общаться с германскими специалистами. В Свердловске Кузнецов адаптировался к нормальной городской жизни того времени: получил жилплощадь – комнату в коммунальной квартире, купил патефон, приобрел пластинки, в том числе с немецкими песенными шлягерами. Обставил комнатушку: железная кровать, письменный стол, два стула, книжная полка, этажерка, вешалка и зеркало. На стену повесил большую административную карту СССР. Увлекся туризмом, плаванием, лыжами и альпинизмом. Слыл местным театралом. Большой библиотеки не приобрел – не позволяли материальные возможности и ограниченная жилплощадь. Стал одеваться экстравагантно, по-европейски, носил «бабочку», при этом во многом подражал иностранцам. Однажды его начальник даже заметил:

– Почему вы так часто встречаетесь с иностранцами? Они на удочку вас не подцепили? Смотрите, товарищ Кузнецов, как бы плохо не кончилось… Всякое может быть…

– Не беспокойтесь. Я не зря голову ношу на плечах. Я лишь практикуюсь в немецком языке. Вы же видите, что отношения у нас с Германией не самые приятные. Дело может дойти и до войны – большой, нет, очень большой войны. Знание немецкого языка пригодится. Я молод, и воевать с врагом мне наверняка придется, – откровенно с прицелом на будущее ответил Николай Иванович своему старшему коллеге.

В январе 1936 года он уволился из конструкторского отдела Уралмаша и с тех пор нигде не работал. Но в то же время числился в органах госбезопасности СССР как нештатный оперативный сотрудник с соответствующим окладом. Неумолимо приближалось время всесоюзных репрессий. Аресты и расстрелы коснулись и Свердловской области, в том числе и чекистов.

Оперативники, курирующие Кузнецова, видели его будущее именно в сфере разведки во вражеской среде, возможно, в качестве нелегала в Германии. Нужно признать, что предложение работать на негласной основе с ОГПУ он принял вполне в духе того времени – с глубоким патриотизмом, комсомольским задором и юношеским романтизмом. В характеристике на «Ученого» (такой псевдоним он носил в Свердловске. – Прим. авт.) говорилось: «Находчив и сообразителен, обладает исключительной способностью завязывать необходимые знакомства и быстро ориентироваться в обстановке. Обладает хорошей памятью».

Уже тогда некоторые оперативные работники местной контрразведки верно оценивали его возможности: хорошая память, способность к быстрому перевоплощению, прекрасное знание немецкого языка и прочее.

А тем временем алкоголик и кровавый карлик Николай Ежов принялся не только чистить политические конюшни, но и вырубать чекистский аппарат, созданный Генрихом Ягодой. Под репрессии попало много честных и добросовестных оперативников – разведчиков и контрразведчиков. После ареста и расстрела первого секретаря Свердловского обкома ВКП(б) Ивана Кабакова и других аппаратчиков, арестовали и Николая Кузнецова – за некоторые ошибки в работе и честные высказывания.

В подвалах внутренней тюрьмы Свердловского управления НКВД он провел несколько месяцев. И тут судьба его приголубила и даже, возможно, спасла от казни, сведя с новым наркомом НКВД Коми АССР Михаилом Ивановичем Журавлевым (1911–1976), которому по линии ГУЛАГа для заготовки леса потребовался специалист в области лесного хозяйства. Именно в качестве такого специалиста в поле зрения Журавлева и попал Николай Кузнецов, которого он вытащил из уральского каземата.

Работали успешно. Центр высоко оценил его деятельность, поэтому Журавлев справедливо полагал, что успехом он обязан своему новому энергичному и деловому помощнику Николаю Ивановичу Кузнецову, которого он рекомендовал московским коллегам…

Н епонятно, какому государю российскому украинский гетман хотел преподнести переделанную Украину, если того, кого он охранял, уже не было на этом свете – он тлел вместе с семьей в уральской земле. Поначалу все было вроде бы логично: гетман из родовитого семейства, гвардеец при высоком воинском звании генерала-адъютанта царя Николая Второго. Он хотел «вылечить» Малороссию, но ее дети, навоевавшиеся за четыре года на полях Первой мировой, накормившие своей кровью вшей и напоившие красным живительным соком землю, хотели мира и независимости – и от Германии, и от России. Так постепенно формировался украинский национализм с трезубцем, на котором читалось слово «воля».

Поэтому Павел Скоропадский лицемерил, опираясь на острые немецкие штыки. Доказательства – пожалуйста. В мае 1918 года на Украину прибыла делегация от Всевеликого войска Донского. В ее состав входил генерал-лейтенант Михаил Андреевич Свечин. Скоропадского он знал еще по службе в Северной Пальмире. Встреча двух гвардейцев, двух генералов была довольно-таки теплой. Михаил Свечин не мог не обратить внимания на то, что в кабинете гетмана висела свежая административная карта его державы. К великому удивлению гостя с Дона, в ее состав входили не только малороссийские губернии, но и Донбасс, Таганрог, Новороссийск, Ростов-на-Дону, Крым и вся Кубань.

Скоропадский очень гордился этой картой. Так что, как видит читатель, аппетиты у малороссов уже того исторического периода были дьявольскими. Особое место в головах украинских политических деятелей занимала Кубань. И все же гетман понимал, что не по зубам Украине такие территории – она их не переварит! Через некоторое время Скоропадский писал, что «…какие-то молодые люди в украинских костюмах в Ялте и окрестных городках убеждали публику сделаться украинцами. Это не имело, конечно, успеха, но и никому не вредило».