Дверь с улицы вела через тамбур в крошечный внутренний дворик, куда смотрели окна большинства комнат. Сейчас многие помещения дома пустовали, Архимед жил в нем один с немногочисленной прислугой. Каменная лесенка слева от входа шла на галерею второго этажа. Напротив располагалась дверь парадной комнаты для встреч с друзьями — андрона, размещавшейся в правой одноэтажной постройке. Тут же был широкий проход в сад. Пологая двускатная крыша торцевой части дома с нарядным фронтоном опиралась на пару стройных колонн и выступала вперед, образуя перед входом широкую затененную нишу — пастаду. Как в большинстве греческих домов, она была обращена на юг, позволяя низкому зимнему солнцу проникать в торцевые помещения, но защищая их летом от знойных отвесных лучей.

Гераклид разместился в угловой комнате второго этажа. Три ее небольших окна были забраны узорными решетками из обожженной глины. Дом стоял в Ахрадине, старой части города, которая была отделена от остальных районов собственной стеной, построенной больше двухсот лет назад при первом Гиероне.

Из боковых окон, выходивших к морю, Гераклид видел деревья сада, крытый черепицей забор, спускающиеся по склону дома соседей с такими же двориками и навесами, и за ними широкую мощеную площадь, примыкавшую к крепостной стене. Издали стена казалась игрушечной, но Гераклид хорошо различал два яруса ниш и ровный ряд прямоугольных зубцов, ярко белевших на темном фоне воды. Прямо напротив Гераклидовых окон из стены выступала массивная башня, которая называлась Львиной — по фигурам львов, изображенным по сторонам ее широкого входа. В башне помещался знаменитый подъемник — первая из построенных Архимедом машин.

Из торцевого окна, выходившего под навес пастады, был виден овал Большой гавани и правее ее на холме — храм Зевса, напоминавший Гераклиду об афинском акрополе.

Обстановка комнаты была простой — широкая деревянная кровать, стол с двумя стульями, небольшой ларь для вещей. В углу стояла высокая старинная ваза, красная с черным рисунком, изображавшим бой Геракла с Антеем.

_____

Гераклид надел тонкий вышитый хитон, обернулся светло-оранжевым гиматием[6] и спустился вниз. В конце дворика Архимед встречал окруженного слугами Зоиппа. Муж Гераклии, младшей дочери царя, был толст, лыс и невелик ростом. Но его добрые, чуть сощуренные глаза и дружелюбная улыбка полных ярких губ сразу располагали к нему.

— Вот и Одиссей наш вернулся! — воскликнул Зоипп. — Ну-ка дай взглянуть на тебя… — Зоипп принялся с беспокойством разглядывать Гераклида. — Так, нос как будто в порядке, уши…

— В чем дело? — не выдержал тот.

— Слава богам, все хорошо! Я боялся, что ты хрюкнешь. Мало ли какая Цирцея могла поймать тебя в сети во время странствий!

Тревога и облегчение были разыграны Зоиппом с такой непосредственностью, что Архимед и Гераклид расхохотались.

— Хочу похвастать своим новым приобретением, — сказал Зоипп и позвал: — Ну-ка, Парис, подойди сюда!

Появился мальчик, круглолицый, с черными кудрявыми волосами, маленьким ртом и огромными темными глазами, спокойно глядевшими из-под длинных ресниц.

— Красив? — спросил Зоипп. — Он происходит из Вифинии, поэтому я и назвал его Парисом. Настоящее имя его Тигран. Разумный мальчик, сейчас его учат читать, и он делает большие успехи. Ты не будешь, Архимед, против того, чтобы он прислуживал нам во время ужина?

Принесли стул и серебряный сосуд с теплой водой. Зоиппа усадили, сняли сандалии, вымыли ноги. Босиком трое, вошли в андрон, освещенный вечерним солнцем. На мозаичном полу были искусно выложены изображения рыб, осьминогов, ракушек, водорослей, и вошедшие ступали словно по поверхности вдруг затвердевшего моря. Вдоль стен просторной комнаты, как берег, шло небольшое мраморное возвышение, на котором стояли три пиршественных ложа — клине с гнутыми ножками и резными возвышениями изголовий. Зоипп занял почетное среднее место, Архимед расположился справа, Гераклид сел на свое ложе, подложив под локоть подушку, и привычно подогнул ноги.

Юный Парис внес один за другим три маленьких уставленных яствами столика — трапезы и поставил их около лож. На небольших серебряных тарелках лежала мелко нарезанная, удивительно вкусная рыба, кусочки овощей, стояли чашечки с острыми приправами. Ели руками, вытирая испачканные пальцы хлебным мякишем.

— Сегодня ко мне заходил Ганон, наш проксен[7], человек, близкий к совету Карфагена, — сказал Зоипп, когда похвалы в адрес его повара иссякли, — он полагает, что Ганнибал начал войну, не получив на это разрешения у своего правительства.

— Значит, власти Карфагена еще могут его остановить? — спросил Гераклид.

— Сомневаюсь, — покачал головой Зоипп. — Ввязаться в войну значительно легче, чем из нее вылезти.

Какое-то время они говорили о войне, о шансах на победу того или другого из могущественных соперников, об опасности для Сиракуз, которая может возникнуть, если война перекинется в Сицилию.

Стемнело. На изящных бронзовых торшерах зажгли масляные лампы. После мытья рук Парис заменил трапезы. Теперь на столиках лежали фрукты и стояли широкие на низких ножках глиняные сосуды для вина — килики. Мальчик наполнил их разбавленным вином, доставая его черпачком — киафом из широкогорлого кувшина.

— Великое счастье, — сказал Гераклид, отпивая глоток, — проводить время в неторопливой беседе с людьми, которых любишь и понимаешь.

— Постой, — обернулся Архимед, — не ты ли совсем недавно признался мне, что не понял моих «Плавающих тел»?

— Будь снисходителен, Архимед, — заступился за Гераклида Зоипп. — В математике ты превзошел всех, и я, например, восхищаюсь тобой отчасти именно оттого, что не в силах понять!

— Тебя, Зоипп, прощаю, его нет.

— Быть прощенным прекрасно, — облегченно вздохнул Зоипп. — Проси же прощенья, Гераклид, а ты, мудрый, прости его. Ведь прощать еще приятнее, чем быть прощенным.