Вышеописанная «причина нежелания» пронизывает историю всех сносов, утрат и вандализмов России последнего века (и Кремля, разумеется). Но откуда берется это нежелание? Позволим себе старинную цитату из рукописи человека, который заплатил за охрану памятников собственной свободой и жизнью.

«Русская революция… позволяет на основе разрушений и вандализмов построить целый психико-социальный этюд. Страсть к разрушениям на известной ступени развития есть, в сущности, не что иное, как творчество со знаком минус… Как и во всяком творчестве, в нем наблюдается желание проявить себя, причем с наибольшим эффектом и по линии наименьшего сопротивления. Характерно, что такое творчество не продиктовано соображениями материального характера. Разрушение ради разрушения соответствует идее „искусства для искусства“… „Отрицательное“ творчество обросло хищничеством, величайшим обогащением и стремлением рассчитаться с „проклятым прошлым“. И в результате слияния этих трех элементов, как в некоем химическом соединении, произошел тот взрыв, от которого запылали дворцы и дома с колоннами, рухнули церкви, загорелись костры с книгами, старинной мебелью».

Алексей Николаевич Греч, председатель Общества изучения русской усадьбы, написал эти строки в 1930-е годы, в лагере на Соловках. Кажется, что они несколько устарели, что объясняют лишь вандализм первых послереволюционных лет. Но это только на первый взгляд. Свидетель гибели старой культуры и ее памятников, Греч подметил крайне важную связь разрушения и творчества. «Отрицательное» творчество со временем оттеснялось на задний план «созидательным», но суть оставалась та же: ценности, связанные с прошлым, легко приносились в жертву творчеству нового. Социальному, культурному, архитектурному, идеологическому. История Москвы и XX столетия, и начала XXI века, к сожалению, богата примерами неравной борьбы «творцов» и хранителей наследия.

Конечно же, Кремль, ставший в 1918 году замкнутой цитаделью и резиденцией коммунистических вождей, жил по иным законам и правилам, чем окружавшая его «красная столица». Здесь не было коммунальных квартир, хлебных очередей, трамвайных звонков и толкотни на оживленных улицах. Сюда не заглядывали экскурсанты, и простые москвичи не могли уже, как в проклятые царские времена, гулять по кремлевским садам и осматривать старинные храмы и терема. Храмы, естественно, были затворены в том же 1918-м, и кремлевские колокола надолго умолкли.

В Кремле делалась большая политика, решались судьбы страны и мира, в кабинете Сталина горело всю ночь окно, воспетое поэтами.

Но трагедия исторического Кремля неотделима от московской трагедии. То, что произошло с памятниками Кремля в XX веке, было прямым следствием сознательной политики новой власти по отношению к истории России, к московской старине и ее памятникам. «Социалистическая реконструкция» Москвы в 1920–1930-е годы и ее продолжение в последующие десятилетия, вплоть до нынешнего — это, конечно, тема отдельной книги. Поэтому здесь мы лишь кратко обрисуем, как и почему «красная Москва» постепенно, но планомерно уничтожала Москву историческую.

«Москва не музей старины… Москва не кладбище былой цивилизации, а колыбель нарастающей новой, пролетарской культуры». Так писал в 1925 году столичный журнал «Коммунальное хозяйство», давая отповедь тогдашним защитникам московских памятников. «Улица, площадь не музей. Они должны быть всецело нашими. Здесь политически живет пролетариат. И это место должно быть очищено от… векового мусора — идеологического и художественного». Цитата из статьи некоего В. Блюма в «Вечерней Москве» 1930 года.

То, что кто-то «политически живет» на улице, — не пропагандистский бред. В этих словах выражено агрессивное мировоззрение эпохи, в которую столичный город стал ареной ожесточенной борьбы двух культур — условно говоря, «старой» и «новой». Последствия этой борьбы до сих пор у всех перед глазами.

Имеющий очи да видит, и пусть не дает обманывать себя расхожими объяснениями, что памятники Москвы пали жертвой некультурных хозяйственников, которым надо было расширять улицы или строить жилье и заводы. Десятки школ в центре Москвы построены на месте снесенных храмов. Дворец культуры завода имени Сталина воздвигается именно на месте взорванного Симонова монастыря, хотя стройплощадку на тогдашней окраине можно было организовать с меньшими эффектами; рабочие ходили на субботники по разборке монастырских руин с примечательным лозунгом: «Построим на месте очага мракобесия очаг пролетарской культуры!» Дворец Советов проектируется и начинается строительством опять-таки на месте храма Христа Спасителя. Символы прежней России сменяются новыми, Третий Интернационал заступает место Третьего Рима — это далеко не случайные совпадения.

Творчество новой Москвы на руинах старой — вполне сознательно и заранее оправдано высшим руководством. Вот, например, какие вещие слова обронил товарищ Сталин по поводу сноса Сухаревой башни: «Советские люди сумеют создать более величественные и достопамятные образцы архитектурного творчества». Иногда новые «образцы творчества» и не требуются — достаточно того, что старые уничтожены. На месте прославленных московских храмов Успения на Покровке и Николы Большой Крест до сих пор пустыри. Когда не хватает времени и средств на снос — символ прежнего мира «нейтрализуют»: ломают колокольню, снимают главы или хотя бы кресты, сбивают декор, перестраивают под жилье, цех, склад, коровник, скотобойню — сотни таких примеров были весьма наглядны еще пятнадцать лет назад.

Почему коммунистическая Россия объявила войну архитектурному наследию прежнего режима? Причем не только храмам, что можно было бы списать на происки воинствующих безбожников. Раздражение вызывает, например, Китайгородская стена, «кирпичные кости Ивана Грозного». Мемориальный памятник на Бородинском поле до того, как его в 1930-е годы сдали в металлолом, был украшен призывом: «Довольно хранить наследие рабского прошлого!»

Один из активных деятелей реконструкции города в 1930-е годы Коробов «проговорился» в августе 1934 года на I съезде советских писателей: «Нет Китайгородской стены, нет Сухаревки, нет той старины, которая нам мешала переделывать Москву старую в Москву социалистическую». А почему, собственно, старина «мешала»? Потому что стояла на пути творческих замыслов создателей новой Москвы — политиков и архитекторов.