Катя вспомнила маленького Георгия. Белокурого очаровательного мальчика, над которым тряслись оба родителя (наследник же!), стоило ему разок чихнуть. Озорного требовательного подростка, которому нанимали лучших учителей по военным искусствам, танцам и прочим необходимым в высоком обществе вещам (залезая в долги, но не желая экономить на единственном сыне). Высокомерного, самовлюбленного юношу, пытающегося копировать поведение отца, но делающего это пока довольно неуклюже. На долю сестер никогда не выпадало столько внимания и заботы, сколько уделялось Георгию. Ему с детства все прощалось. Прихоти наследника исполнялись с особым рвением. Причем часто за чужой счет — так место в Великокняжеском корпусе ему было куплено за деньги Евстафия. Можно ли было положиться на подобного человека, способен ли он оказать помощь родственнице из бескорыстных побуждений и вопреки указам матушки и отца? Нет. Увы, Георгий вырос копией родителей, и ждать от него помощи было просто глупо. Катерина иногда очень завидовала своей подружке Лизе, что у той есть любящий старший брат, готовый всегда подставить плечо. Как же повезло Лизавете! Она всегда так торопилась из пансионата домой! А вот Катерина вела себя совсем иначе. И замужество ничуть не изменило ее отношение к собственной родне.

За эти три года из-за частых разъездов мужа Катя виделась с семьей довольно редко, и надо сказать, что ее это очень даже устраивало. Если кто-то из родных ее навещал, это могло означать только одно: ей скажут попросить у мужа то-то и то-то. Катерина постоянно доказывала родственникам, что супруг — человек деловой, и ее лепет слушать не станет, но те отказывались в это верить. Когда что-то получить не удавалось, на нее сердились и обвиняли ее в бессердечности и безразличии к делам семьи. Когда отцу удавалось каким-то образом склонить Мережского к положительному ответу (возможно путем обмена по принципу «услугу за услугу», но точно этого Катя не знала, она не сильна была в подобных играх), то на нее смотрели, как на ни на что негодную дочь. «Ну, подольстись вечерком, — сказала ей как-то мать, — не будь дурой. Сложно тебе отцу поспособствовать?» Катя в тот раз чуть не поругалась с родными. После материных нотаций так вскипело в груди, такая злость и обида ее взяли, что закричать захотелось на весь дом. Но инкнесса сдержалась. Не умела она ругаться. Как не умела и ластится. Впрочем, она и не собиралась этого делать.

Таким образом, за годы замужества Екатерина освоила стиль поведения «молчу и делаю по-своему». Тогда она принадлежала Евстафию, и не могли родители ей ничего сделать в его доме. А теперь…

Сердце заныло. Неужто никогда-никогда ей не выбраться из-под чужой власти?

В подобных раздумьях Катя провела не одну ночь. Тем более, что сны ей в последнее время снились тяжелые, темные, хоть вообще спать не ложись. Не спала она и в день бала. За окном шумел и веселился народ, в камине трещали дрова, душа мучилась предчувствием беды. Вдова долго ворочалась в кровати, и после очередного взрыва хохота, донесшегося с улицы, встала и накинула на плечи халат из индолезского шелка — подарок мужа из его последней поездки на Восток. Халат был Катерине довольно великоват, но она ни за что не променяла бы его на другой. Это было куплено специально для нее. С мыслями о ней. Пусть Евстафий не искал его специально, а взял "заодно" у торгового партнера с Востока, все равно это был жест внимания. Внимание Катя ценила. Родители никогда ничего ей не дарили. Даже, когда в доме появлялись деньги.

Звякнул колокольчик от входной двери. Екатерина, направляющаяся к библиотеке, услышала знакомый голос Аглаи и незнакомый какого-то мужчины. Спора не было, но вдова запахнула поплотнее халат и направилась в прихожую.

— Аглая, кто там?

Экономка посторонилась, впуская внутрь мужчину.

— Юрист. К вам. Хотел оставить записку и уйти. А я подумала, где ж он ночлег найдет в такое-то время, да еще в канун праздника? Что у нас, переночевать негде?

— Здравствуй…те.

Чуть сутул, худощав, глаза серые, волосы — русые, и весь вид чрезвычайно мрачный. Он не сильно изменился с их последней встречи. Но стал выглядеть гораздо старше. Уже не восторженный юноша — солидный молодой человек.

— Здравствуйте. Аглая, это Михаил Климский, юрист и друг…семьи. Посели его в приличные комнаты.

Лизин брат усмехнулся на слове «друг».

— Инкнесса, вы считаете, это нормально — жить в одном доме с мужчиной через несколько недель после смерти мужа?

Вдова, пребывающая до этого момента в некоторой полусонной растерянности, выпрямилась и отчеканила:

— В этом доме много мужчин. Конюх, например. Чернорабочие. Слуга Николая. Мне их уволить? А чистить дымоход и кормить лошадей самой? Пасынка мне тоже выгнать? Вы здесь…в должности секретаря. И как наемный работник имеете право на стол и спальное место. Однако, можете идти ночевать на улицу, если там вам удобнее.

— Определитесь, «друг» или «рабочий».

Взгляд его выражал презрение и насмешку одновременно.

— Вы прекрасно знаете, что вы, как родственник Лизы, всегда можете рассчитывать в моем доме на гостеприимство. Однако, лично для меня вы — нанятый работник, и, хотя она прислала вас с самыми лучшими намерениями, я считаю, нам будет комфортнее общаться как людям малознакомым, связанным только заработной платой. Которую мы завтра же и обсудим. Спокойной ночи.

Екатерина развернулась к обидчику спиной и вышла из комнаты.

— Вы решайте уже, с какой стороны двери ночевать собираетесь, — недовольно проворчала Аглая. Михаил посмотрел на темную полуночную улицу и снял шляпу.

— Ведите.

* * *

Михаил Климский не был человеком ни злым, ни бесчестным, однако к семье Ляпецких он уже несколько лет питал далеко не самые добрые чувства и был о них столь же невысокого мнения, как и они о нем. С семьей инкнесса он сошелся через сестру Лизу, которая подружилась с сестрами Ляпецкими Екатериной и Марией. Мария, старшая дочь в семье, представляла собой в ту пору жизнерадостную и красивую девушку. В ней удачно сочетались, казалось бы, несочетаемые черты: смешливость и любовь к поддразниваниям — с деликатностью, нежность со стойкостью суждений, доброта с твердостью характера…по крайней мере, тогда ему так казалось.

Он не мог не влюбиться в столь очаровательную особу. И в чувстве своем отнюдь не был одинок — Мария отвечала на его признания с пылкостью первой влюбленности. Все говорило о ее заинтересованности: касание украдкой руки, румянец на щеках, стоило ей посмотреть на него, и даже невесомый поцелуй, имеющий целью приободрить его перед очень важным событием. Некоторое время они почитали себя счастливейшими людьми на свете, не замечая вокруг ничего кроме предмета своего обожания, затем состоялось объяснение с родителями…