— Не хочу! — прошептала зло Катя. — Не нужен он мне! Я вообще от наследства отказаться хочу. Мне бы купить маленький домишко где-нибудь очень далеко…да хоть в вашем городке.

— И что вы там будете делать?

— Шить? Я в пансионате вышивала лучше всех. А еще я вязать умею. Это, конечно, совсем не благородно, но я это как-нибудь переживу.

Климский мягко улыбнулся ее воздушным мечтам.

— Хорошо, а дом вы на что купите?

— У меня есть деньги. Только мне не хватает немножко… А продать больше нечего.

— Столовое серебро.

— Оно Мережских. И достанется наследнику. А свои драгоценности я все уже сдала.

Его рука стала перебирать ее локоны.

— Не волнуйтесь. Если вам не хватает немного — не беда, можно же и поторговаться. Я очень неплохо сбиваю цену.

— Неужели?

— Честно. Между прочим, мать с детства брала меня на рынок. Так что я торгуюсь как заправская кухарка.

Михаил переместил пальцы на ее шею. Екатерина чувствовала, как от его ладоней по телу расходится тепло. Инстинктивно она сильнее вжалась в мужчину.

Было хорошо. Спокойно, уютно…жарко. Жалко, что это все неправильно…

Климский не выдержал: чуть отстранился, склонился к ее лицу. Коснулся поцелуем виска, щеки, губ…

И Катя неумело ответила.

Михаил целовался нежно, но как-то яростно — со всем пылом страстного человека. Девушка — неуверенно, робко, смущенно. Они простояли какое-то время в дверном проеме, пока Климский не сместил инкнессу вправо, прижимая к стене. Дверь, удерживаемая раньше их телами, оглушительно хлопнула, разбивая на осколки очарование минуты.

Мережская опомнилась, отстранилась и в ужасе закрыла лицо руками.

— Катя, ну что ты? Что опять не так? Разве тебе было неприятно?

— Приятно, — шепотом, как в страшном грехе, призналась вдова.

— Значит, я тебе все-таки нравлюсь? Только честно.

— Да, но…

Михаил тяжело вздохнул.

— Хорошо, я понял. Пойдем чай пить?

Катерина кивнула и неуверенно вложила свою руку в его. Ладонь ее немного подрагивала.

* * *

Весь ужин вдова с неприязнью косилась на дверь кабинета. Михаил счел это добрым знаком, но, когда время приблизилось к полуночи, Катя с явным сожалением отложила шитье и, пожелав юристу доброй ночи, все-таки удалилась. Мужчина ушел в свою спальню следом, но еще долго он то и дело выходил в коридор и прислушивался. Так, на всякий случай. Было то, что пугало Мережскую, реальным или выдуманным, но проблемы оно им приносило самые настоящие.

Через несколько часов Михаил забылся беспокойным сном.

Хлопнула дверь.

Мужчина подскочил на кровати, озираясь.

Катерина, простоволосая, босая, в одной тонкой ночной рубашке, в нерешительности стояла у камина.

— Мне страшно, — прошептала она.

— Иди сюда.

Мережская послушно подошла, легла рядом. Михаил обнял девушку, поцеловал в лоб и сказал:

— Спи.

Инкнесса закрыла глаза. Поерзала немного, пробуждая в мужчине мысли, далекие от благородных, повернулась к нему лицом. Веки дрогнули.

— Ты мне не веришь, — обиженно с детской непосредственностью сказала она. Михаил коснулся ее щеки, стер одинокую слезинку, застывшую на матово бледной коже.

— Я верю в тебя. Это гораздо серьезнее.

Катерина в ответ провела пальцами по его лицу, коснулась мимолетом губ и опустила ладонь на подушку, так близко от мужчины, что он чувствовал тепло, исходящее от ее тела.

— А ведь ты меня предал, — сказала она, задумчиво царапая расшитую синими волнами ткань постельного белья.

— Что?

— Ты сам знаешь, что предал.

— Я…

— Молчи, — она посмотрела на него странным тяжелым взглядом. — У тебя нет оправданий. Ты прекрасно осознаешь, что виноват. А ведь ты знаешь, как карается предательство. Смертью.

Климский вздрогнул, с ужасом смотря на исказившееся лицо девушки. Неужели она и вправду безумна? Могла ли она отравить мужа в подобном беспамятстве? Не зря же некоторые душевные доктора настаивают на существовании такой болезни, как двоедушие, когда один человек может вести себя в разное время совершенно по-разному, а потом даже не помнить, что он сделал. Возможно ли, что у вдовы обострение происходит вечером и ночью? Чем это обусловлено? Тем, что в это время она остается одна? Темнотой?