В середине столетия такое происхождение считалось одновременно стыдным и страшным, о нем не очень любили рассказывать, но странным образом традиция умолчания перешла в поздние, более безопасные годы. Иными семейными достижениями принято гордиться — имя Славе дали в честь старшего брата его матери, Мстислава Феликсовича Ясен-Ивенецкого, известного специалиста-нефтехимика. Профессия дяди пригодилась племяннику, когда в возрасте двадцати трех лет, использовав деньги, заработанные на розничной торговле калькуляторами, войдя в долю с двумя бывшими однокурсниками по физтеху и на пользу употребив родственные связи, Слава раздобыл на Московском НПЗ цистерну бензина. То была весна 1990 года, когда все автозаправки украсили себя надписями “Закрыто”. Причалив на обочине Минского шоссе, молодые ученые за день распродали товар с рентабельностью один к трем и торопливо исчезли, опередив и рэкет, и милицию.

Наделенный смелостью и яркой фантазией, заработанные деньги Слава Морохов тут же вложил в издание книги “Коммунисты-капиталисты. Где руководители Советских республик прячут свои состояния?” Это был набор догадок и фактов, которые один из его приятелей торопливо собрал по разным западным изданиям и торопливо перевел. Типографию отыскали на территории Эстонской Советской Социалистической Республики, где в ту пору уже ничего не боялись. Много эпох спустя, когда Мстислав Романович в кругу друзей или партнеров по бизнесу весело перебирал свое прошлое, ему встречались люди, которые прекрасно помнили эту книгу и рассказывали, как хотели ее купить, но у них не было в ту пору лишних трех рублей.

На издательском бизнесе Морохов и решил сосредоточиться. Взяв в аренду в городке Старица маленькую бедствующую типографию, он принялся издавать репринты дореволюционных изданий, избегая тем самым выплаты авторских гонораров. Тысячи квадратных километров льняного цвета страниц с ятями и твердыми знаками были брошены им на рынок: сонники, рецепты монастырской кухни, пособие “Жизнь при Дворе. Правила поведения в присутствии Высочайших Особ”, крайне актуальное в это диковатое время. Еще он во множестве печатал сочинения Бердяева, Розанова и Флоренского, ибо в ту пору образованные граждане в обязательном порядке закупали и складывали в своих домах сочинения русских философов, а также дешевые крупы — чечевицу, перловку, просо. Судьба пакетов была более или менее понятна: они были выброшены через пять или десять лет, вскормив много поколений пищевой моли. Судьба философских сочинений оставалась неясной. Морохов иногда представлял, как они лежат по глухим углам книжных полок, и пытался угадать, каким образом потомки будут разбираться с этим наследием.

Вскоре с книг он переключился на альбомы, журналы, дорогую канцелярскую продукцию, стал покупать комбинаты, типографии и магазины. Ему были присущи энергия, азарт и легкое отношение к жизни. Его приятели рассказывали друг другу историю о том, как, заключив в одном из провинциальных городов удачную сделку и решив отпраздновать это в лучшем местном ресторане, Слава Морохов приказал официанту: “На каждый столик — бутылку шампанского!” Все удивлялись его ровному характеру, ангельскому терпению, а также бесценной способности эффективно общаться решительно со всеми: с подчиненными, с чиновниками, с представителями криминального сословия. Егор Ляттемяэ как-то поинтересовался: “Ты, Слава, на курсы, что ли, ходишь или к психотерапевту?” Но ни на каких курсах не смогли бы добиться этой великолепной естественности поведения. Потомок рода Ясен-Ивенецких к окружавшим его людям относился спокойно, милостиво и великодушно, словно молодой барин, вступающий во владение доставшимся ему по праву богатым поместьем. Кстати, единственная уцелевшая информация о дворянских предках Морохова заключалась в том, что прадед его служил мелким чиновником в управе городка Лепель на севере Белоруссии и семейство его от бедности не могло нанять даже кухарку. (Годы спустя Мстислав Романович пытался проследить историю своего рода. Но этот путь оказался завален наглухо: провинциальные архивы не пережили революцию и две войны.)

Только в последнее время, когда ему уже исполнилось тридцать пять, Морохов несколько переменился. Стала исчезать свойственная ему легкость, он расширился в плечах, сделался медленнее в движениях, и его шея стала широкой и крепкой, как ствол старого дерева. Впрочем, он по-прежнему оставался веселым, красивым и щедрым. Бизнес был стабилен, существование спокойно, и невозможно было предвидеть, что именно в эти дни готовила для Славы Морохова его злая жена.

3

Итак, о его жене…

Кроткий сентябрьский день, вереница экипажей тихо движется вдоль спящего сизого озера, на кучерах кафтаны с галунами. Свадьбу праздновали в 1996 году, в ту пору он еще не был чужд новорусским забавам. Одна из запряженных в его карету лошадок была серая в яблоках, с тонкими длинными ногами, очень породистая. Морохов сказал жене, что и сама она на эту лошадку похожа. Сравнение понравилось, она рассмеялась. Столы накрывали на парадном дворе полуразрушенной усадьбы. На балконах барского дома росли тонкие березки, окна были слепыми от пыли, лакеи встряхивали в воздухе алые бархатные скатерти, похожие на знамена, два милиционера тащили самовар, оркестр играл Вивальди…

Еще он называл ее top model light — потому что она по всему походила на растиражированный образец дорогой фотомодели, но была тоньше, изящнее, светлее. В момент их знакомства она состояла в браке с малозначительным человеком, которому необязательно было иметь спутницу такого уровня. Это удалось легко исправить. Что до супруга — он покинул Москву, узнав, что в соперниках имеет настоящего нового русского, стал спасаться у друга на даче и в свой дом вернулся, только когда все счастливо закончилось — то есть их развели.

И она действительно была красива. Когда второй муж вместе с ней входил в переосмысленный, переписанный заново ресторан ЦДЛ, каждый мужик за столиком: японский бизнесмен, бандюган, последний сохранившийся писатель — все, как по команде, поворачивали головы в ее сторону.

Замечательно, что при всей кротости у нее имелся и характер, маленькая лошадка могла взбрыкнуть. Когда Слава впервые в жизни уехал по делам в Нью-Йорк, жена специально просила разыскать новые знаменитые духи, не добравшиеся еще до российских прилавков. Муж вернулся в Москву, преподнес одетый в сияющий целлофан кубик, она опустила эту драгоценность в сумочку. В тот же день большой компанией Мороховы пошли в ресторан, и спьяну Слава позволил себе ляпнуть какую-то подробность про их интимные отношения.