— Странно, что за подобные дела ему голову не проломили, — принялся размышлять адвокат.

— Парень очень правильно сыграл в плане человеческого фактора. Он и сейчас ходит без охраны. Умеет выстраивать отношения.

— Не верю я в такие истории. На дворе не девяностый год, когда умный и наглый студент мог за три месяца сделать себе состояние. Раз у него получился такой фокус, значит, за ним стоит кто-то очень ресурсный.

— Как хотя бы его зовут? Надо же знать, на кого теперь равняться в бизнесе, — вежливо поинтересовался Морохов. В действительности блестящая карьера непростого биолога не слишком его заинтриговала, на таких персонажей он насмотрелся.

— Александр, фамилия начинается на Л, сейчас я скажу точно… — ответил Егор.

И он попытался назвать фамилию, но так ее и не вспомнил.

6

Страницы из дневника Александра Л., написанные им в курительной комнате салона “Британская империя” под картиной “Лорд Веллингтон воодушевляет британских солдат перед сражением при Ватерлоо”.

Тот, похожий на хана Батыя, не смог запомнить мою фамилию, и это хорошо. Пусть так и будет — Александр Л. Излишней известности я не хочу, и без того уже в нескольких журналах проскакивали мои фотографии. Вот и сейчас передо мной на письменном столе валяется глянцевый том, на его страницах репортаж с корпоративного праздника одной крупной российской компании. На первом плане — две увесистые, улыбающиеся рожи, я попал в кадр случайно, наполовину скрыт бокалом шампанского и, к счастью, обойден подписью.

Историю моего странного успеха следует отсчитывать от того, давнего уже дня, когда я впервые пришел работать в здание, на котором висела вывеска: "Молодежный центр науки и культуры имени Дмитрия Ульянова". Там меня встретили черное офисное кресло, напоминающий школьную парту, стол и настенная композиция из заботливо выпиленных кусочков деревянного шпона. В центре ее, жертвенно подняв руки, стоял космонавт. Там и сям были рассеяны ученые в очках и с микроскопами. Хитрый профессор с бородкой держал наклоненную колбу, рука его находилась как раз напротив зада космонавта, и казалось, что дедушка сейчас поставит звездному страннику клизму.

Мой бывший однокурсник Борис Левитин объяснил мне, чем надо будет здесь заниматься: "Требуется человек, который сможет вписать в новую жизнь один бредовый объект. Я могу порекомендовать тебя директору, ты станешь менеджером по бизнес-развитию, ну, или тебе могут придумать любое название".

Итак, речь шла об этом Центре науки и культуры — неясном, но очень пафосном проекте, задуманном в ту пору, когда силы государства окончательно иссякали. С 1971 по 1986 год он, подобно баобабу, неохотно и медленно вырастал посреди узкой незастроенной лощины. Сооружать его вздумали не то чтобы на окраине Москвы, а как-то помимо нее — засунули в некий карман между двумя железнодорожными ветками, куда надо было добираться многими и нечасто ходившими видами транспорта. Но первый директор сразу сумел сделать это место знаменитым. Неформальный клуб, место встречи с российским студенчеством, с молодостью страны, все герои того времени выступали в его конференц-зале. Ельцина туда привозили — еще не президента, еще в опале. Даже посол США не поленился посетить знаменитое место и вглядеться в лица нашей молодежи.

Я помню, как и сам в седьмом классе отправился туда смотреть "Easy Rider", это был чуть ли не первый в Советском Союзе его проезд по экранам. Через профессора Мстислава Ясен-Ивенецкого, дальнего знакомого моего отца, мне раздобыли пропуск институтского то ли завхоза, то ли вахтера. Помню, что едва мы вывалились из автобуса, как на нас прыгнули люди с воплями о лишних билетах. Еще помню длинную стену здания, и то, как цепь милиционеров топталась перед ней на морозе. Я предъявил документ с фотографией усатого татарина по имени Салтан Фаритович. Было темно. Меня пропустили.

Теперь Центр рушился и был почти пуст. Никого уже невозможно было соблазнить ни старыми фильмами, ни новыми политиками. Знаменитый директор умер, его наследники от отчаяния пустили по углам мелких арендаторов. В незанятых ими комнатах шевелилась жизнь, безуспешно порывавшаяся походить на прежнюю. В августе — встреча со старым писателем, в сентябре — круглый стол по проблемам современного общества, в октябре — дератизация (то есть восстание против грызунов, набежавших из подвала, где арендаторы хранили сухие колбасы), в ноябре — гуманитарный форум. Все эти мероприятия — кроме дератизации — посещали редкие журналисты из бывших соцстрах Потом появлялись статьи под названием "Простилась ли Россия с прошлым?" — если журналисты были из Словакии, или "Россия в очередной раз не хочет прощаться с прошлым!" — если они были из Эстонии.

Через три дня после моего разговора с Левитиным автобус притормозил на остановке "По требованию" и, оставив меня на обочине безлюдного шоссе, уехал прочь. Снова, как в ту забытую школьную зиму, Центр стоял напротив меня — безобразный вытянутый прямоугольник, обшитый серо-бурым псевдомрамором. Его архитектура отличалась особым позднесоветским лаконизмом, который наводил на мысли не о гармонии, а о смерти. Я толкнул высокую дверь с наивной стершейся чеканкой и вошел в длинный темный холл.

Дребезжание и шелест послышались вдруг. Из-за угла вышел смуглый усатый человек, он толкал перед собой конструкцию из сваренных металлических полос, поставленную на колеса. На укрепленной сверху железной перекладине колыхались платья с оборками — пестрые или цвета вареной свеклы. Безмолвно миновав меня, он подкатил свою колесницу к двери, на которой висела бумажка: "Кассандра-текстиль. Мелкий опт". Оттуда вышли две женщины, одетые в черное. Эти шелестящие пестрые шелка они стали скидывать себе на руки и уносить в комнату.

Потом я шел по коридорам, мимо мутной стеклянной стены, окружавшей внутренний дворик. В семидесятые годы, в эпоху оскудения, когда редкостью становились уже любые материалы, даже камень и дерево, единственным доступным ресурсом оставалось само российское пространство: оно было неисчерпаемым, бесконечным и его не могли украсть. Именно этот суровый материал и шел обычно на украшение дворцов времен упадка Советского Союза. Обращали ли вы внимание, что там почти всегда есть нелепая территория под открытым небом и посередине ее — квадратный бассейн? Вход в эти патио всегда замкнут навечно, в бассейне лежит либо куча снега, белого в январе, черного в апреле, либо груда сухих листьев. Воды там не бывает никогда. В Молодежном центре науки и культуры на дне бассейна лежал веник.