– Какую заметку?
– поднял голову Лойко.

– Обыкновенную, о зверствах немцев. Семь бомбардировщиков налетели на деревню Горки, Любницкого сельсовета. Начали бомбить.
– Савченков горько усмехнулся.
– Тоже, нашли военный объект... Загорелись хаты. Первыми выскочили дети, за ними женщины. И что же? Гитлеровцы начали расстреливать их с бреющего полета. На самолетах гоняются за детьми и женщинами...

Школа загудела негодованием. Николай Косаренко стукнул кулаком:

– Нет, мало мы бьем эту фашистскую сволочь. Мало!
– Снова грохнул по столу так, что подпрыгнула гильза от снаряда, в которой лучился огонек.

Кому-кому, а Николаю, кажется, нельзя пожаловаться на то, что он мало уничтожил гитлеровцев. Только недавно о нем сообщало Советское информбюро: в одном бою сбил сразу два вражеских самолета - один расстрелял, второй таранил. Да и не только о нем говорилось по радио - о Жуйкове тоже, о Плавском, которые 16 сентября уничтожили по два стервятника, о многих других наших знакомых ребятах.

Фронт на южных подступах к Ленинграду окончательно стабилизировался. Город был заперт в кольце блокады.

В ту пору я, конечно, не знал о чудовищных планах немецко-фашистского командования: разрушить блокированный Ленинград с помощью артиллерии и авиации, а затем, после зимнего голода и холода, сровнять вымерший город с землей и передать этот район Финляндии.

Не знал я и о том, что в течение июля - сентября в налетах на Ленинград участвовало более 4300 вражеских самолетов, из которых к городу прорвалось только 508 бомбардировщиков, а 312 крылатых хищников сбито в воздушных боях.

Но я очень хорошо знал, что все защитники города Ленина, в том числе и мои однополчане, поклялись умереть, но не сдать его врагу. Мы летали на штурмовку войск противника в районы крупного железнодорожного узла Луга и Вырицы, прикрывали Кронштадт и Урицк, появлялись в небе над Пушкином и Пулково, над Ладогой и Финским заливом.

Дежурили почти бессменно. Сделаешь вылет, машину заправят - и снова в кабину. Подчас даже ели не в столовой, а в кабине самолета. В такие дни комиссар Резницкий всегда находился с нами. Его душевная теплота была поистине безграничной. Подойдет, бывало, поднимется на плоскость и, перегнувшись через борт, спросит:

– Ну что, Коля, писем от жены нет?

– Нет. Вздохнет:

– Да, брат, скверно... На-ка сухарик-то, пожуй.

Но сухариков от Резницкого никто из летчиков не принимал, потому что ему давали их столько же, сколько и каждому из нас. Тогда он отламывал крохотный кусочек и просил:

– Обидишь, если не возьмешь.

Приходилось брать и долго смаковать эту твердую ароматную ржаную крошку русского хлеба. И приятно было видеть, как улыбается осунувшийся, усталый комиссар.

– А звездочек-то на борту твоего самолета все больше!

– Больше, товарищ батальонный комиссар.

– У своих, в Ленинграде, давно не был? Наверное, соскучился?

– Давно.

– Надо съездить. Я похлопочу.

Потом Резницкий идет к другому летчику, к третьему. И с каждым поговорит по душам, поделится крошкой сухаря, каждому что-то посоветует, чем-то поможет.

– Вот это че-ло-век!
– восторженно говорили ребята, влюбленные в комиссара.

Начальником штаба полка у нас был Солдатенко, высокий, худощавый майор с выбритой до глянцевого блеска головой. Звали его Сергей Игнатьевич. Он ревниво следил за тем, чтобы документы по боевой работе полка велись регулярно и аккуратно, чтобы каждый вылет был записан. Нередко Солдатенко приходил в эскадрилью и напоминал командиру, что такого-то летчика или техника надо представить к награде или к очередному воинскому званию. Иногда Сергей Игнатьевич лично ставил боевую задачу летчикам, особенно на разведку.

Как-то Солдатенко подошел ко мне и показал на карте кружок, обведенный карандашом:

– Надо слетать в район вот этого аэродрома. Есть предположение, что туда перебазировалась новая часть немецких бомбардировщиков. Маршрут выбирайте сами, товарищ лейтенант. А попутно, - добавил майор, - проконтролируйте движение вот по этой дороге.
– И начальник штаба показал на ниточку шоссе, идущую к Ленинграду.
– Вылет через десять минут.

Я послал техника Зайчикова за своими ведомыми - Николаем Савченковым и Александром Савченко, повторил им боевую задачу, и вскоре мы вылетели. По дороге, на которую просил обратить внимание майор, двигались отдельные повозки и автомобили. К аэродрому звено подошло на малой высоте. Там стояло около тридцати бомбардировщиков типа Ю-88. Вероятно, они только что приземлились, потому что еще не были рассредоточены и замаскированы.

Развернувшись, наши самолеты быстро ушли. Противник даже не успел организовать противодействие.

Над Ленинградом без особой надобности не разрешалось летать, поэтому все летчики обходили его со стороны Финского залива или Ладожского озера. Мы шли домой северо-восточнее города, где было больше попутных аэродромов, на которые в случае необходимости можно было сесть.

Уже вечерело, когда мы подходили к линии фронта, пролегавшей неподалеку от города. Несколько впереди и выше нас показалась большая группа самолетов. Чьи они? Покачиванием с крыла на крыло я подал сигнал ведомым и взял ближе к Ладоге, чтобы успеть набрать высоту до встречи с неизвестной группой. Николай и Александр поняли мой замысел и тоже устремились вверх.