Ригель – коллекционный экземпляр, единственный в своем роде. От него не веяло сиротством, как от других детей; он был окутан ореолом печали, которая ему очень подходила. Однако каждый раз, когда кто-то изъявлял желание его усыновить, Ригель, похоже, предпринимал все возможное, чтобы этому помешать. Делал пакости, убегал, капризничал. И в конце концов потенциальные родители уходили восвояси без ребенка, не подозревая, на что способны эти руки, скользящие по белым клавишам пианино.

Но в тот день он привлек к себе внимание, вместо того чтобы, как обычно, уйти в тень.

Почему?

– Тебе точно пора спать, бабочка, – сказал он тихим насмешливым голосом, – ты полусонная и уже ничего не соображаешь.

Вот что он делал! Он кусал меня словами. В этом весь Ригель. Он провоцировал меня, а потом унижал язвительной улыбкой, заставляя меня усомниться в своих словах, уничтожая уверенность в себе.

Мне надо презирать его – за его характер, внешность, привычку рушить все, к чему он прикасается. Надо конечно, но что-то внутри меня этому сопротивлялось. Мы с Ригелем выросли вместе, провели много лет за решеткой одной и той же тюрьмы. Я знала его с детства, почти каждый день видела его, поэтому, наверное, и не могла испытывать к нему презрение, как бы этого ни хотела. Странно, но я привыкла к Ригелю и в глубине души чувствовала к нему симпатию как к человеку, рядом с которым прошла большая часть моей жизни.

Я не умела никого ненавидеть, даже если у меня были на то причины. А может, я все еще надеялась, что у этой сказки будет счастливое продолжение.

– Что у вас произошло с тем парнем сегодня? – спросила я. – Почему вы сцепились?

Ригель медленно наклонил голову, возможно, удивляясь, почему я до сих пор не ушла. Мне показалось, что он смотрит на меня оценивающе.

– Неразрешимые противоречия. Но вообще-то, это тебя не касается.

Он прогонял меня взглядом, но я не уходила. Впервые в жизни мне захотелось попробовать сделать шаг вперед, а не назад. Показать ему, что, несмотря ни на что, я хочу двигаться дальше. Стоило попробовать. И когда Ригель приложил кубик льда к брови, морща лоб от боли, у меня в голове зазвучал далекий голос. «Обращайся с ними бережно и нежно, Ника… Не забывай, они очень хрупкие…» – мягко говорил он. Ноги сами шагнули вперед.

Я уверенно переступила порог кухни. Подошла к мойке, оторвала кусочек бумажного полотенца и смочила его холодной водой. Спиной я чувствовала взгляд Ригеля. Затем подошла и сочувствующе посмотрела ему в глаза, протягивая салфетку.

– Лед очень жесткий. Приложи лучше это.

Казалось, Ригель очень удивился, что я не убежала. Он недоверчиво посмотрел на бумажное полотенце, взгляд у него был строптивый, как у дикого животного. Так как он продолжал сидеть неподвижно, я протянула руку, чтобы приложить салфетку к его брови. Но не успела: он резко отшатнулся. Черная прядь упала ему на глаза, из которых в меня полетели молнии.

– Не смей! – прошипел он сквозь зубы. – Не подходи, не прикасайся ко мне! Только попробуй!

– Да что такого? – Я снова протянула руку, но он ее оттолкнул. Я вздрогнула, когда снова встретилась с его глазами. Они сияли, как звезды, которые излучают ледяной холод, а не теплый свет.

– Никогда не прикасайся ко мне!

Я сжала кулаки и, выдерживая его взгляд как наказание, спросила:

– А иначе что?

Послышался резкий скрежет отодвигаемого стула, и я вздрогнула от неожиданности. Ригель навис надо мной. Миллионы тревожных лампочек мигали у меня под кожей, когда я пятилась, пока не уткнулась в кухонный остров. Судорожно вцепившись в край мраморной столешницы, я собралась с духом и посмотрела на него. Его глаза вцепились в меня темной хваткой и не отпускали. Он стоял очень близко. Меня била дрожь, я с трудом дышала, поглощенная его тенью. Ригель наклонился, его горячее дыхание обожгло мне ухо.

– А иначе… я не удержусь.

Потом он отпихнул меня в сторону. Я слышала стук льда по столу и его удаляющиеся шаги, пока стояла неподвижная, как мраморная статуя.

Что это сейчас было?

Солнце плело веревочки из света и опутывало ими деревья. Воздух в этот весенний полдень пах цветами.

Громада Склепа осталась где-то за моей спиной. Я растянулась в траве, раскинула руки и смотрела в небо, как будто хотела его обнять. Щека надулась и болела, но я не хотела снова плакать, поэтому смотрела в бесконечность надо мной, позволяя облакам убаюкивать себя.

Эх, буду ли я когда-нибудь свободной?

Вдруг я услышала слабый шорох. Неподалеку от меня в траве что-то шевелилось. Я встала, убрала с глаз непослушные пряди и осторожно подошла ближе.

Шуршал воробей, который копался в траве острыми коготками. У него были блестящие, как черные шарики, глазки, крылышко странно оттопырилось в сторону, поэтому, наверное, он не смог взлететь, когда меня увидел.

Я опустилась на колени, и из его клювика вырвался резкий тревожный писк. Он испугался.

– Извини, – прошептала я, как будто он мог меня понять. Я не хотела причинить ему зло, наоборот, собиралась помочь ему. Я чувствовала его отчаяние так, словно оно было моим. Я тоже не могла взлететь, тоже мечтала о том, чтобы убежать, и тоже была хрупкой и слабой. Мы похожи: маленькие и беззащитные перед лицом огромного мира.