Это были Флавия и Домицилла.

Азаэль хорошо исполнил данное ему поручение и узнал место пребывания двух чужеземцев.

Тотчас после прихода Азаэля, Флавия со своею родственницей и двумя слугами направились к указанному дому. Оставив слуг на дворе, они собирались уже войти в комнату чужеземцев, как услышали последние слова Кермора и были очень удивлены, когда старик назвал своего раба господином: они никак не могли объяснить себе такую перемену ролей. Тайна, которую они хотели узнать, сделалась еще непонятнее.

Очень возможно, что они бы не осмелились войти в комнату, если бы Кермор не удалился. Суровый старик страшил их более его товарища.

При появлении двух патрицианок Фелинис вздрогнул; гнев и ненависть исказили его лицо. Он не тронулся с места и не произнес ни слова.

– Чужеземец, – сказала Флавия, – ты отказался от должной награды, которую мы предлагали вам, и не будем настаивать; но мы надеемся, что ты не отвергнешь нашу помощь: ты так нуждаешься в ней! Кровь течет из твоих ран, несмотря на перевязку.

Молодой человек горько улыбнулся и, протянув руку, сказал:

– Кто же искалечил меня, как не глава вашей семьи?

– Мы скорбим более всех о жестокости императора, – отвечала патрицианка. – Несмотря на наше с ним родство, мы также не в безопасности от его варварских капризов.

Фелинис молчал.

Флавия, став на колени, хотела взять руку Фелиниса, но он вскочил со стула и вскричал:

– У вас есть, несомненно, привычка заживлять раны, нанесенные вами же. Так откармливаете вы своих рабов для садков и гладиаторов для амфитеатра!

– Нами руководит сострадание к тебе и желание помочь твоему несчастью. Твое сопротивление и упреки не обижают нас. Ты должен очень страдать, а потому позволь нам наложить перевязку на твои раны: мы знакомы с этим искусством.

– Легче изуродовать, чем вылечить, – сказал молодой человек.

– Ты несправедлив к нам! Что худого сделали мы тебе? Разве могли мы предположить, что это случится?

– Цезарь кровожаднее всякого дикого зверя!

– Мы ужасно страдали за тебя, когда он так бесчеловечно поступил с тобою. Я никогда не забуду, что ты сделал для меня.

И она подошла к Фелинису, тронутому кротостью патрицианки; он протянул ей руку и сказал:

– Хорошо. Делайте, что хотите!

Флавия, при помощи Домициллы, обмыла раны, уняла кровь и положила на них уже приготовленную заранее, с удивительной ловкостью, перевязку. Фелинис был тронут этим поступком и с удивлением глядел на двух римлянок, близких родственниц императора, стоявших, как простые служанки, на коленях перед ним.

– Мне описывали патрицианок, – прошептал он, – как женщин без сердца, значит, меня ввели в заблуждение?

– Мы не можем хвалить себя, – отвечала Домицилла. – Однако мы доказали противное.

– Все, что выделаете – необыкновенно; женщины моей родины не согласились бы лечить раба.

– Все люди равны перед Богом, – сказала жена Климента.

– К тому же, – добавила Флавия улыбаясь, – ты не простой раб, потому что человек, которому ты, кажется, принадлежишь, назвал тебя господином.

Фелинис вздрогнул и нахмурился.

– Вы, значит, слышали наш разговор? – спросил он с беспокойством.

– Мы слышали только последние слова старика. Вы говорили о вашем народе; можно узнать, кто вы?

– Я не могу ответить на этот вопрос, – сказал молодой человек, снова впадая в свое обычное бесстрастие.

После нескольких вопросов, на которые Фелинис отвечал уклончиво, две римлянки, заметив целебные травы, оставленные Кермором, спросили его, что это такое, и чужестранец удовлетворил их любопытство. Домицилла и Флавия, прежде чем проститься с раненым, выразили ему еще раз свое участие и рассказали о своем местожительстве. Он проводил их до самой двери и, вернувшись, сел и задумался.

Кермор не замедлил возвратиться, врач должен был прийти вслед за ним.

Взглянув на молодого человека, он заметил его задумчивость, а также и отлично забинтованную руку.

– Тебя навестили в мое отсутствие? – спросил он.

– Они открыли наше жилище, – сказал Фелинис.

– Кто они?

– Домицилла и Флавия.

– Неужели? – вскричал старик.

– Я тебе говорю.

– Ах, зачем меня не было здесь! Они расположили тебя в свою пользу?

– Их нежность, милосердие, приветливость меня тронули, я признаюсь, и ты можешь быть уверен, как и я, что они очень добры.