Четырнадцатилетняя Кэтрин мечтает быть свободной как птица и не следовать установленным традициям. Беда лишь в том, что она родилась в Средние века. А в те времена благовоспитанной леди не принято противоречить воле отца. Даже если он хочет выдать тебя замуж за мерзкого и богатого лорда! Но не зря Кэтрин зовут Птичкой – она добросердечная, резвая, находчивая и острая на язык. Уж она-то придумает, как отвадить любых женихов! Останется только разобраться, как найти себя и стать счастливой.
В личном дневнике юная Кэтрин легко и с юмором делится всеми своими переживаниями, размышлениями и сложностями взросления.
Для детей среднего и старшего школьного возраста.
Эта книга посвящается Лее, Даниэль, Меган, Молли, Памеле и Таме, а также воображению, надежде и упорству всех девушек.
Сентябрь
12-й день сентября
Мне велено записывать, что произошло за день. Меня покусали блохи и донимает семья. Это всё, что я могу сказать.
13-й день сентября
Видимо, батюшка напился эля и страдает от головной боли, ибо до обеда он дал мне две затрещины, а не одну. Надеюсь, его печень лопнет от злости.
14-й день сентября
Опять спутала пряжу. Святые черепушки, что за мученье!
15-й день сентября
Сегодня светило солнце, и крестьяне сушили сено, собирали яблоки и удили рыбу в речке. Я же сидела взаперти и два часа вышивала полотно для церкви, а потом три часа распарывала стежки после того, как их увидела матушка. Жаль, что я не крестьянка.
16-й день сентября
Пряжа. Спуталась.
17-й день сентября
Распуталась.
18-й день сентября
Если брат мой Эдвард считает, что записи о дневных событиях научат меня быть не такой ребячливой и помогут стать учёнее, пусть сам их и ведёт. Я этого больше делать не буду! И прясть не буду. И есть не буду. Воистину, как взрослая.
19-й день сентября
Я избавлена от обузы! Мы с матушкой заключили сделку. Я не подойду к прялке, пока буду делать записи дневных событий для Эдварда. Матушка не очень любит писать, но всем сердцем желает угодить Эдварду, особенно сейчас, когда он ушёл в монахи. А я готова и на худшее, дабы избежать дурацкой скуки за прялкой. Так что я буду писать.
Далее последует моя книга: «Книга Кэтрин по прозвищу Пичужка или Птичка, дочери Ролло и леди Эшлин, сестры Томаса, Эдварда и омерзительного Роберта, из деревни Стоунбридж, что в графстве Линкольн, в земле Английской, в руках Божьих». Начало сему положено в 19-й день сентября в год Господа нашего 1290, на четырнадцатые лета моей жизни. Пергамент даден моим отцом из остатков домовых книг, и чернила также. Письму я научилась у брата моего Эдварда, но слова – мои собственные.
За сегодня поймала двадцать девять блох.
20-й день сентября
Сегодня я гнала метлой крысу по залу и подожгла метлу, испортила вышивку, бросила её в нужник, объелась за обедом, спряталась в амбаре и хандрила, дразнила самого маленького кухонного мальчишку, пока он не заплакал, переворачивала тюфяки, вытащила постельное бельё проветриваться, пряталась от Морвенны и её бесконечных поручений, поужинала, принесла в дом забытое бельё, мокрое от росы, вытерпела брань и подзатыльники от Морвенны, ущипнула Перкина и пошла спать. И написав сие, Эдвард, я не чувствую себя менее ребячливой и более учёной, нежели была.
21-й день сентября
Что-то происходит. Я чувствую, как батюшка следит за мной взглядом по зале, рассматривая, будто нового боевого коня или быка, купленного на развод. Странно, что не попросил осмотреть мои копыта.
И он задаёт мне вопросы, хотя никогда не говорит со мной словами, лишь шлепками по щеке или по седалищу.
Сегодня утром:
– А сколько тебе лет, дочь?
Сегодня до полудня:
– А у тебя все зубы целы?
– Твоё дыхание сладкое или гнилое?
– Много ли ты ешь?
– Какого цвета твои волосы, когда чистые?
До ужина:
– Как твоё шитьё, потроха и умение вести беседу?
Что тут затевается?
Иногда я скучаю по братьям, даже по мерзкому Роберту. Роберт и Томас отправились на королевскую службу, Эдвард – в аббатстве, так что отцу почти некому докучать, и он пристаёт ко мне.
22-й день сентября
Сегодня я опять стала узницей иголки: обмётываю полотно в верхней комнате вместе с матушкой и её женщинами. Эти покои – приятные, просторные и солнечные; на одной стороне – большая кровать матушки и батюшки, а на другой – окно, выходящее в мир, где я могла бы наслаждаться жизнью, если бы не сидела тут и не шила. Я вижу наш двор и конюшни, и нужник, и хлев, и реку, и будку привратника, и поля, и деревню за этими полями. Хижины окаймляют пыльную дорогу, ведущую к церкви. Собаки, гуси и дети носятся и играют, а селяне пашут. Вот бы и мне носиться – или даже пахать – вместе с ними.
Здесь, в моей темнице матушка работает и сплетничает с женщинами, будто бы и не против быть прикованной к иголке и веретену. Я уже почти взрослая и не нуждаюсь в уходе, так что моя кормилица Морвенна мучает меня жалобами на длину моих стежков, цвет моего шёлка и отпечатки моих пальцев на напрестольной пелене, что я обмётываю.
Если уж мне довелось родиться леди, то почему бы не богатой леди, чтобы работал кто-нибудь ещё, а я лежала бы на шёлковой постели и слушала пение прекрасного менестреля, пока мои служанки обмётывали бы полотно? Но я дочь поместного рыцаря, у которого есть десять слуг, семьдесят крестьян, ни одного менестреля и акры необмётанного полотна. От этого у меня живот сводит. Я не знаю, какого цвета сегодня небо и поспели ли ягоды. Окотилась ли уже лучшая коза Перкина? А Уот-коновал победил наконец-то Сима в борьбе или нет? Я не знаю. Я заперта внутри и подрубаю полотно.