Техники II

Когда Кант соглашается с Кантом

На осенних каникулах Фридель садится за письменный стол в детской комнате. На столе лежит «Критика чистого разума» Канта. Так как Фриделю вскоре предстоит решить, что изучать дальше, и ему нравится философия, он хочет поэкспериментировать и понять, может ли он читать таких серьезных авторов, как Кант. Фридель собирает волосы в хвост, раскрывает книгу и читает:

ГЛАВА ПЕРВАЯ

О пространстве

§ 2. Метафизическое истолкование этого понятия

Посредством внешнего чувства (свойства нашей души) мы представляем себе предметы как находящиеся вне нас, и при том всегда в пространстве. В нем определены или определимы их внешний вид, величина и отношение друг к другу. Внутреннее чувство, посредством которого душа созерцает самое себя или свое внутреннее состояние, не дает, правда, созерцания самой души как объекта, однако это есть определенная форма, при которой единственно возможно созерцание ее внутреннего состояния, так что все, что принадлежит к внутренним определениям, представляется во временных отношениях[31].

Этот абзац приносит радость: в отличие от других отрывков, его, как кажется Фриделю, он понял сразу, хотя бы в первом приближении.

Если осознание какой-либо мысли наступает немного позже, его радость еще сильнее. В большинстве случаев это происходит следующим образом: очередной абзац представляется Фриделю бессмысленным или имеет смысл, не совпадающий со смыслом того, что он уже прочитал. Тогда Фридель выглядывает из окна и видит новые дома ленточной застройки, перед которыми только недавно были посажены живые изгороди из самшита, еще ничего собой не закрывающие, но уже обладающие четкими геометрическими формами. Если ему повезет, то осознание произойдет, пока он еще смотрит в окно, или при повторном прочтении, или послезавтра по дороге к электричке: на него нахлынут внезапное озарение, которое может оказаться ключом к решению проблемы, и легкое чувство эйфории. Озарение представляет собой лишь предварительный набросок мысли, поэтому его невозможно сразу выразить словами, однако это необходимо сделать, чтобы впоследствии проверить и тщательно обдумать. Очень часто озарение оказывается ложным. Формулируя его, Фридель замечает, что оно представляет собой лишь новую обертку для старого решения, которое уже давно считается ошибочным. Иногда, напротив, решение оказывается новым, но неверным, так как не соотносится со смыслом остальной части текста. Впрочем, порой озарение действительно оказывается подходящим и истинным, и новое толкование, как заплатка ложится на пробелы в тексте. Затем что-то перестраивается в самом Фриделе. У него создается ощущение, что различные мысли — закрытые формы, которые плотно примыкают друг к другу и коммуницируют между собой через крошечные соединения. Внутренний мир Фриделя пребывает в согласии с ними, и он сам состоит из вложенных одна в другую и взаимодействующих форм. В мозгу Фриделя включается центр удовольствия и наполняет его организм чувством удовлетворения. Откровенно говоря, интенсивность этого чувства — единственный показатель, по которому он может понять, действительно ли понял слова автора.

Тем не менее всегда остается последний момент для сомнений и желания отказаться от своих мыслей. Краткий промежуток времени, когда Фридель уклоняется от окончательного принятия новой интерпретации. Однако когда физическое ощущение упорядоченной правильности становится достаточно сильным в его душе, Фридель отвергает сомнения. Он принимает решение, что это толкование истинно. Решение принимается подобно тому, как захлопывается дверь «мерседеса»: громкий хлопок, звук, который остается в голове у Фриделя и может быть подвергнут сомнению только посредством другого, не менее яркого ощущения.

Точная ярость Делёза

Каждый день Филипп проводит по часу за кухонным столом, читая «Различие и повторение» Жиля Делёза. Сегодня он продолжает чтение со следующего отрывка:

Различие само по себе

Неразличимость имеет две стороны: недифференцированную пропасть, черное небытие, неопределенное животное, в котором все растворено, но также и белое небытие, вновь ставшую спокойной поверхность, где плавают не связанные между собой определения в виде разрозненных членов, подобные голове без шеи, руке без плеча, глазам без лба. Неопределенное совершенно безразлично, а также — плавающие определения по отношению друг к другу. Не является ли различие неким связующим звеном между двумя этими крайностями? Или не является ли оно единственной крайностью, единственным моментом присутствия и точности? Различие — состояние, в котором можно говорить об Определении[32].

Делёз, очевидно, пытается сформулировать то, что едва ли вообще можно сформулировать. Что-то, о чем даже он сам мыслит с трудом. Делёз создает понятия, и эти понятия вибрируют в голове Филиппа, который полагает, что и для Делёза они обладают притягательной новизной. Вероятно, позднее их будет значительно легче изложить, однако пока Делёз познаёт эти понятия в процессе создания текста, и оформление их на письме стоит ему больших усилий. Именно поэтому Делёз предельно требователен. Филипп чувствует его неумолимое стремление к точности в каждом абзаце. Делёз формулирует суждения, полные отрицаний: это не так, и не так, и уж тем более не так. Кажется, ему удается наиболее точно выразить суть понятий именно тогда, когда он говорит, что они собой не представляют. Делёз постоянно упрекает Филиппа, поскольку зачастую тот думает именно так, как буквально через пару предложений философ запрещает ему думать. Вот уже несколько недель Филипп читает, думает и подвергается критике за свои мысли со стороны Делёза, который не разрешает ему продолжать думать в том ключе, в котором он думал до этого. И тем не менее Филипп до сих пор не понимает, как ему следует думать. Однако в то время, когда он читает и перечитывает текст Делёза, стараясь не думать так, как думал в первый раз, начинает происходить осознание. Вибрация понятий усиливается.

Только через год Филипп узнаёт, что критические замечания Делёза относятся к нему лишь опосредованно. Члены его нового философского кружка, посвященного творчеству Делёза, объясняют ему, что французский философ критикует авторов других текстов, не называя при этом по имени тех, против кого сражается. Посвященные знают и так, а остальным эта информация ни к чему. Филипп сидит на твердом деревянном стуле и кивает. Теперь ему все понятно. Теперь у него есть объяснение этому странному чувству, что он всегда идет в неверном направлении: читая, оказывается в своего рода цугцванге. Делёз сражается с ним точно так же, как и с другими авторами. Его упрекают в отстаивании позиции, с которой он толком даже не знаком. Самое досадное заключается в том, что Филиппа никогда при чтении не посещают мысли, что эта критика может быть необоснованной. Напротив, он склоняется к тому, чтобы признать правоту Делёза. Возможно, он в принципе склонен соглашаться с посылом того текста, который читает. Ему кажется, что все упреки Делёза касаются его напрямую и абсолютно справедливы. Каждый раз, читая серьезные философские работы, Филипп оказывается под перекрестным огнем дискурса. Ярость этого дискурса пылает вокруг него. Однако именно по этой сильной ярости Филипп понимает, что речь идет о чем-то действительно важном.

Ханна Арендт и благоразумие Западной Германии

Наступил сезон вязаных кардиганов: солнце пробивается сквозь кроны деревьев, оно еще пригревает, но ветер уже холодный. У Верены новая прическа, благодаря которой она выглядит энергично и очень молодо. Она сидит в парке и читает книгу Ханны Арендт «Vita Activa». Верена сидит, положив книгу на колени, как часто сидела в детстве, и читает:

Говоря и действуя, мы включаемся в мир людей, существовавший прежде чем мы в него родились, и это включение подобно второму рождению, когда мы подтверждаем голый факт нашей рожденности, словно берем на себя ответственность за него. Но хотя никто не может целиком и полностью уйти от этого минимума инициативы, она тем не менее не вынуждена никакой необходимостью, как вынуждена работа, и не спровоцирована в нас стремлением к успеху и перспективой полезности. Присутствие других, с кем мы хотим сблизиться, может в каждом отдельном случае быть стимулом, но сама инициатива им не обусловлена; импульс заложен скорее в том самом начале, которое пришло в мир с нашим рождением и на которое мы отзываемся тем, что сами по собственной инициативе начинаем что-то новое[33].