– Не надо тебе сейчас оставаться одной, – говорила Наташа. – Ты не ходи домой. Пойдем ко мне. Я накормлю тебя, выпьем по рюмочке!

– Да, Лариса, Наташа права, – говорил дядя Миша, помогая ей подняться по ступеням. – Тебе надо выпить.

Она не отвечала, послушно передвигая ногами. Но когда они поравнялись с ее квартирой, вырвалась из их рук, влетела внутрь, и захлопнула за собой дверь. Накинула цепочку, не понимая, зачем это делает, и прислонилась спиной к голой стене. С собачьим поскуливанием сползла по ней на пол, прямо в пыль, перемешанную с тополиным пухом, и, прижавшись лбом к линолеуму, во весь голос зарыдала. В дверь стучали, но она ничего не слышала. Потом принялись звонить, она по-прежнему не реагировала. «Лара, Ларочка, не дури! – кричала из-за двери Наташа. – Открой, я с тобой посижу, душу друг другу изольем! Лариска, не будь дурой!» Должно быть, она решила, что Бекки может покончить с собой.

И не ошиблась. Не отзываясь на крики из-за двери, Бекки лежала на полу еще какое-то время, пока не почувствовала в себе силы подняться на ноги. Наташа уже не просто стучала – она долбила в дверь ногой и одновременно давила на кнопку звонка в некоем сбивчивом, одной ей понятном ритме.

– Наташка, перестань, – сказала Бекки отчетливо. – Хватит ломиться, со мной все в порядке.

– Точно? – спросила Наташа.

– Совершенно точно. Иди домой, ничего со мной не случится.

Она говорила эти слова, а сама уже направлялась к ванной, где хранилась крепкая бельевая веревка.

Наташа больше не звонила – должно быть, ушла, уверившись, что с соседкой ничего страшного не случится. Бекки вошла в ванную, нашла на полке веревку, и, тихо бормоча себе под нос: «Так надо, Бекки, так надо. Это не страшно и не больно, тебя уже один раз пытались задушить, ты знаешь, что это такое», вошла в гостиную. Подняв голову, взглянула на то место на потолке, где когда-то висела роскошная хрустальная люстра, а сейчас зияла темная дыра, из которой торчал хищный крючок. «И люстру забрали, сволочи, – шептала она, оглядываясь по сторонам в надежде найти хоть что-то, что могло бы сойти за табурет. – Все забрали, сволочи. И Андрея, и Пашку! И меня забрать хотели…» Она выглянула на лоджию и обнаружила там деревянный ящик. Довольно расшатанный, но ничего – выдержит. Она вытащила его на середину комнаты и поставила под крючок.

«В самый раз. Как будто специально для этого создан.»

Она встала на ящик, он зашатался, но она устояла, придержавшись за потолок.

«Ничего, это не долго…»

Быстро соорудив петлю, она надела ее себе на шею, набросила веревку на крюк, вытянула ее на нужную длину и привязала.

«В книгах, помнится, в подобных случаях что-то говорили про мыло, – вспомнила она вдруг. – Странно, зачем нужно мыло? Это же так просто…»

Взявшись за веревку обеими руками, она дернула ее и тихонько порадовалась: держится крепко.

«Сейчас, Пашенька, подожди, – подумала она. – Я иду к тебе».

Напоследок глубоко вздохнув, она отпустила веревку. Ящик зашатался. Она взмахнула руками, машинально пытаясь сохранить равновесие, и какое-то время ей это удавалось, но потом она услышала сухой хруст, когда ящик сложился на стыках, и в голове у нее сразу же зазвенело. Это было совсем не так, как в первый раз, это было гораздо больнее, и она сразу поняла, что сделала что-то не так. Петля не затянулась, узел на ней был слишком крепким, чтобы дать веревке проскользить в нем, и веревка очень больно давила на подбородок, а узел столь же больно давил на затылок, и было такое чувство, словно какой-то ошалевший от пьянства великан пытается оторвать ей голову. От боли она закричала, дергаясь в петле, как марионетка на нитях, но от этого стало только больнее. Зрение пропало, хотя глаза у нее были широко раскрыты, она попыталась ухватиться за веревку рукой, но не смогла ее поймать и забилась в судорогах.

Как видно, Бог уже давным-давно знал, когда и как ей суждено умереть, и его планы на ее счет никак не были связаны с веревкой. После долгих мук в незатянутой петле голова ее все же выскользнула из веревки, и Бекки рухнула вниз, прямо на покореженный ящик, окончательно сломав его своим телом. Доски ударили по позвоночнику, щепки впились в спину, но этой боли она уже не чувствовала. Она вообще ничего не чувствовала. Пришло вдруг невероятное облегчение и столь же невероятное равнодушие – ни о чем она больше не думала и ничего больше ей не хотелось. Она просто лежала в неподвижности и наслаждалась отступающей вдаль болью. Так она пролежала очень долго, может быть, час, может быть, два. Времени она не ощущала. В звенящей голове то и дело проскакивала одна и та же мысль: «Пашенька, прости меня, у меня ничего не получилось… Пашенька, прости…»

Когда она смогла пошевельнуться, дело уже шло к вечеру – это она поняла, увидев в окне низко торчащее в тополях красное солнце. Звон в голове притих, зато она стала чувствовать боль и, скривившись, выдернула из бока длинную щепку. На белой блузке появилось и тут же расползлось большое кровавое пятно. Она чувствовала, что в спине торчит еще одна щепка, но никак не могла до нее дотянуться, а когда ей это наконец удалось, то она громко вскрикнула, извлекая ее из проткнутых мышц. Кровь бежала по телу, но она не обращала на нее внимания. Тяжело поднявшись с пола, она сняла окровавленную одежду, бросила се и отправилась в душ. Забравшись в ванну, она включила воду, села на холодный фаянс и, обхватив себя за колени, долго сидела под студеными струйками, постепенно коченея и покрываясь «гусиной кожей». Она плакала, но слезы моментально смывались водой.

Она могла бы сидеть так еще очень долго, если бы снова не раздался звонок в дверь. «Позвонят и уйдут», – решила она, не пошелохнувшись. Визитер, однако, оказался настойчивым и не думал сдаваться. Тогда она выбралась из ванны, обтерлась найденным на полке единственным полотенцем и вышла в прихожую.

– Кто? – спросила она, вытирая мокрые волосы, с которых текли на линолеум потоки воды.

– Это я, – послышался осторожный Наташин голос. – Ты как?

– Нормально. Что тебе надо?