Я есть…

Аннотация

У всех женщин в роду Степаниды – сложная судьба. И самой Стеше досталось сполна. Но она не сломалась, не очерствела, не ушла в себя. Растит дочку погибшего брата Нину, приходит на помощь по первому зову, умеет дружить с людьми. В общем, живет по заветам мудрой прабабушки, которая говорила: «Будьте тем, кто вы есть, не совершайте того, чего будете стыдиться».

Только вот ухаживания мужчин Степанида пресекает на корню. Не может забыть предательство любимого человека. И беспокоится, как бы Ниночка не повторила ее судьбу.

Очередное испытание не заставило себя ждать. Степанида узнает, что Нина встречается с женатым мужчиной. И еще выясняется, что это – сын человека, который когда-то ее предал.

Что же делать? Стеша решается поговорить с девушкой по душам и рассказать ей свою страшную тайну одиночества…

* * * ПАМЯТИ МОЕЙ МАМЫ Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят, что угодно… Данте Алигьери Вместо предисловия Она сидела на бревнах и задумчиво глядела вдаль. Вот досада – молодость быстро уходит. Убегает, скачет вприпрыжку, торопится… А ведь так хотелось быть особенной! Вести за собой и быть ведомой. Не бояться темноты и густых туманов. Молиться, любить и прощать. Плакать в подушку и подставлять плечо. Искать, находить и расставаться без сожаления. Раскручивать серпантин дорог и не возвращаться в прошлое. Заблуждаться, спасать и самой спасаться. Надеяться и верить. Упрямо идти по своей дороге, падать и подниматься всему наперекор! И главное, за все благодарить… Глава 1 Июнь поплыл над разомлевшей землей. Охваченная истомой природа разнежилась, расслабилась и радостно отдалась во власть жаркого солнца, едва дождавшегося своей очереди. Да и то сказать… Май, оказавшийся дождливым и пасмурным, так огорчил сельских жителей, что они, удрученные задержавшимся где-то теплом, уже опять стали топить печи и, обескураженно вздыхая, бродили в резиновых сапогах по затопленным водой садовым участкам. Но не зря говорят, что терпеливому всегда воздастся. Первого июня мир перевернулся… С раннего утра обомлевшие от неожиданности люди обнаружили невозможно высокое небо, полное чистейшей лазури. Горизонт, невидимый из-за хмари в последние дни, растекся длинной ровной межой, за которой, чудилось, царствует бесконечность. Что тут началось! Ошалевшие от этой благодати птицы впали в песенный экстаз и с рассвета заливали едва очнувшийся мир радостными трелями. Степанида, выйдя на крыльцо с подойником, перекрестилась куда-то на восток. – Слава тебе, господи! Лето пришло. Наконец-то! Привычные будничные дела пошли своим чередом. Подоткнув подол платья, женщина, шлепая старыми туфлями со стоптанными задниками, отнесла подойник в летнюю кухню, уже отмытую и обжитую после долгой зимней спячки. Прошла в курятник, где бдительный красноголовый петух тут же озабоченно встрепенулся, засуетился и хрипло вскрикнул, вызвав этим стихийный куриный переполох. Насыпав курам просо, Степанида заторопилась в хлев, где в небольшом закутке похрюкивала парочка розовых крошечных поросят, дней десять назад купленных у местного фермера. Полюбовавшись на молодняк, Степанида налила им теплой водички и, взяв вилы, торопливо накидала соломы на пол в стойло корове, которая с рассветом уже ушла в стадо. День, наполненный заботами, проблемами и неотложными сельскими делами, покатился… Степаниде месяц назад исполнилось сорок три. Она страшно не любила эту расхожую фразу, что в сорок лет жизнь только начинается, но и в свои сорок три все же не считала себя старухой, хотя на что-то новое совсем не надеялась. Да и не до мечтаний сейчас было… В Заречном ее величали по-разному. Так бывает, ведь сколько людей, столько мнений, мыслей и прозвищ. Это, как говорится, кто во что горазд: кто-то ласково звал ее Стешенькой, кто-то официально – Степанидой Сергеевной, но чаще окликали привычно, по-деревенски, Стешкой или просто Степанидой. Статная, фигуристая, сильная, красивая и очень самостоятельная, она всегда привлекала мужчин, но, по иронии судьбы, век коротала одна. Соседки же, охочие до сплетен да зависти, относились к ней по-разному. Кто-то побаивался и сторонился, опасаясь ее крутого нрава и умения постоять за себя, другие, напротив, любили за невероятное чувство справедливости, за умение вовремя прийти на помощь и от души посмеяться. Но все, без исключения, жители села сходились в одном: Степанида – баба толковая, порядочная и честная. Мыслит здраво, судит по совести и первой протягивает руку. А еще Степанида отличалась от местных баб удивительной смелостью. Ее смелость, правда, не имела ничего общего с бесшабашностью, беспечностью или безрассудством. Стешкина смелость была сродни мужеству, отчаянной удали и лихому душевному размаху. Каждый в селе помнил, как во время пожара в коровнике она, не моргнув, шагнула в огонь, где билась в страхе стельная корова Зорька. Тогда даже бывалые мужики, всякого в жизни повидавшие, замерли в ужасе, а подруга ее Катерина отчаянно заголосила, зажмурившись и схватившись за сердце. Но Степанида, накрыв голову мокрой попоной, не только сама вышла из огня, но и Зорьку, тревожно мычащую, вывела за собой. И еще помнили местные старожилы, как Степанида, будучи совсем девчонкой, кинулась в реку на помощь тонущему мальцу лет четырех… В тот день пекло стояло адское. Солнце, будто раскаленная сковорода, пылало жаром, и липкий горячий зной плыл по деревне, сгоняя всех к реке, где в низине, поросшей камышом, рогозом и осокой, еще можно было дышать. Малышня, хохоча и толкая друг друга, прыгала с мостков в реку. А те, что постарше, соревновались, добираясь до крохотного островка посередине реки вплавь. Разомлевшие от жары бабы раскинули свои уставшие тела на горячем песке и не заметили, как один из мальцов забрался в лодку и, оттолкнув ее от берега, быстро оказался на опасной глубине. У каждой реки есть свои омуты и водовороты, и, хотя в этом месте река несла свои тяжелые воды спокойно и величаво, женщины, спохватившись, закричали, забегали, загалдели. Мальчонка, услыхав эти вопли, растерялся, неловко наклонился и, потеряв спасительное равновесие, рухнул из лодки в темную воду. Что тут началось! Перепуганные бабы подняли истошный вой. Подростки, купающиеся у берега, тоже засуетились, старики, греющие свои косточки, заохали, завопили. Паника охватила даже самых стойких. Мужики, работающие в поле рядом, и добежать-то не успели, как тринадцатилетняя Стешка, даже не скинув сарафан, выскочила на мостки, изогнулась дугой, словно птица в полете, и стремительно нырнула в воду. Доплыла, лихорадочно размахивая руками, до лодки, набрала воздуха в легкие и, поднырнув под посудину, подхватила уже наглотавшегося воды мальчугана. Подтянув его к себе, она, собрав все силы, барахталась в воде до тех пор, пока мужчины, прибежавшие на крик, подплыли к ним и вытащили их обоих, уже совсем обессиленных, из реки. Степанида всегда была особенной. Она казалась нездешней, редкостной птицей в стае воробьев да галок. – Ох, и хороша баба, наша Стешка, – прищелкивали языком да ласково кивали ей вслед старушки на завалинке. – До чего ладная дочка у Галины! – Хороша да заносчива! Ишь, плывет, будто царица! – Что ты понимаешь? Не царица, а лебедь. Чистая у нее душа. – Душа-то чистая, а счастья нет. Вековуха, что тут скажешь… В общем, все в селе сходились на том, что Стешке, несмотря на все ее плюсы, бог почему-то счастья не дал. Пересудов, особенно по молодости, было много. Чесали люди языками, переливали из пустого в порожнее, болтали всякое. Но бабское пустословие Степаниду не то что не волновало, но не особо трогало даже тогда, в молодости, а уж теперь, спустя столько лет, вообще не беспокоило. Она считала, что каждому – свое, да и на всякий рот не повесишь замок. Пусть себе развлекаются. Людская молва тоже не вечна, поговорят и перестанут. И кто теперь, через столько лет, помнил, что в ее истории правда, а что вымысел? Никто уже и не знал, где небылицы переплелись с реальностью, где бабская брехня да вечные сплетни пересеклись с явью и скрытой истиной. Степанида жила спокойно. Достойно несла свою ношу. Людям казалось, что и сама она уже многого не помнила. Или делала вид, что не помнит. И только порою, когда злая вьюга за окном затягивала свою нескончаемую лютую песню, или налетали, грозно хмурясь, беспросветные летние дожди, женщина ненароком погружалась в омут воспоминаний, возвращаясь в поросшее забвением далекое-далекое прошлое. Глава 2 Лето только-только огляделось. И, спохватившись, кинулось наверстывать упущенное. Закружилось в радостной карусели будничных забот, умиляясь первотравью лугов, обновленности лесов и взволнованности птиц, которые с зари до заката разливали повсюду свои невероятные трели. Не зря в старину говорили, что июнь – конец быстрого пролетья да начало истинного лета. Густой зной медленно разливается в воздухе, в лесу зарождаются первые ягоды. Люди старательно прислушиваются – не кричит ли к вечеру сова да не купаются ли воробьи в пыли, надеясь на сухой завтрашний день. Хозяюшки торопливо высаживают в прогретый грунт семена огурцов, кабачков и кукурузы. Солнце стоит высоко, словно благословляя благодатный месяц, который растит урожай на весь год, удивляет яркими зорями и украшает небо полной и светлой луной. Сегодняшний день, слава богу, катился к закату. Выдался он трудным, суматошным и бестолковым. Но, наконец, и он, уморившись, собрался на покой. Степанида с Катериной медленно шли по селу, неторопливо кивали знакомым, отвечали старушкам, сидящим на лавочках да завалинках и, переглядываясь, негромко обсуждали свои дела. Подруги работали на животноводческой ферме, входящей в состав нового, построенного только три года назад, современного агропромышленного комплекса. Для их большого села, раскинувшегося по обе стороны полноводного Дона, строительство такого комплекса оказалось большой удачей. Молодежь стала возвращаться в село, и по осени, как в милую сердцу старину, уже не раз играли свадьбы. Часто наведывались городские специалисты, которые, влюбившись в местные красоты, поспешно перебирались в село целыми семьями. Появлялись, наконец, и собственные молодые кадры: парни и девчонки, отправленные учиться по направлению, приезжали обратно и с жаром и нетерпением включались в рабочий процесс. Степанида и Катерина уже считались ветеранами, потому что проработали на старой животноводческой ферме без малого двадцать лет. Когда-то неопытные и робкие, теперь они, перебравшись на новый животноводческий комплекс, сами делились опытом, обучали и помогали. Наставляли неопытных, следили за начинающими, поддерживали молодых. По образованию зоотехник, Стеша последние лет шесть возглавляла отдел из семи человек, координирующий все зоотехнические процессы современного комплекса. Ее подруга Катя работала там же главным ветеринарным врачом. Жизнь, затейница, прочно связала этих двоих, крепко-накрепко затянула узлы их дружбы и родства еще в раннем детстве. Мамы девчонок были родными сестрами. Семейные узы всегда игнорировать сложно, а в семье, где родовые традиции чтили и ценили, просто невозможно. Семьи всегда близко общались, на праздники накрывали общие столы, дружно пели по вечерам, делились последним и стояли друг за друга горой. Хочешь-не хочешь, а судьба за Стешу и Катю все заранее решила: и жили двоюродные сестры неподалеку друг от друга, и учились в одном классе, и институт выбрали один и тот же, да и работали всегда рядом. Сегодня, расслабленные и усталые, они шагали неторопливо, словно постепенно освобождались от накопившегося за день утомления, тягот суматошной работы и чувства бесконечной ответственности. Остановившись, наконец, у своей калитки, Степанида привычно кивнула. – Ладно, Кать, пойду я. Сил совсем не осталось. Да и мама, наверное, заждалась. – Да и мне пора, – понимающе вздохнула Катерина. – Витька-то, я думаю, давно дома. Слава богу, завтра выходной. – Выходной-то выходной, – нахмурилась Степанида, – но в телятник надо бы с утра сбегать. Не нравится мне, как нынешний молодняк вес набирает. А после введения нового рациона и вовсе стрелка на весах не двигается. Плохо они что-то на очередной рацион реагируют. Завтра хочу сама на кормлении телят присутствовать. – Ой, Стеша, не начинай. Успокойся хоть на день, – Катерина недовольно поморщилась. – Для чего, скажи на милость, у тебя столько человек в отделе? Стулья просиживают? Чего ты все одна тянешь? Не обижайся, но я считаю, чересчур много воли ты дала своим помощникам. И не надо мне возражать! Я заранее знаю все, что ты скажешь. И, главное, такие они у тебя настырные, хоть кол им на голове теши! Я им сегодня про очередные прививки толкую, а они мне тычут в нос таблицы с расписанной калорийностью. Я им про Фому, они мне про Ерему! Зла не хватает, – Катерина всплеснула руками и ткнула подругу в плечо. – Ты же главный зоотехник, правильно? Вот и поставь их на место! Ведь тебе потом за все отвечать: и за качество кормления, и за содержание, и за разведение. А прирост здорового молодняка – это, между прочим, результат, на который вы все вместе должны работать, а не ты одна. Степанида, прикусив губы, сморщилась, едва сдерживая смех, потом ласково обняла Катю за плечи. – О, разошлась. Ну, все, все, угомонись. Разберемся. Иди домой, мужа корми. Степанида жила в крепком кирпичном доме, небольшом, но очень удобном, построенном когда-то ее отцом. Чистенький двор, выскобленное крыльцо, окна, глядящие на мир вымытыми до блеска стеклами, аккуратные грядки в огороде, свежевыкрашенный забор в палисаднике… Все говорило о том, что в доме хозяйничают рукастые люди, аккуратные да хлопотливые. А жили в этом ухоженном домике три женщины: Степанида, ее мать – баба Галя и племянница Нина. – Бабье царство, – смеялись соседи. – Хозяюшки, – одобрительно кивали старики. Степанида их не больно слушала. Суровая и не очень щедрая на женские эмоции, она не нуждалась ни в чьем-то одобрении, ни в понукании, ни, тем более, в контроле: давным-давно привыкла делать то, что сердце подсказывает. А уж нравятся кому-то или нет ее деяния, об этом она вообще меньше всего заботилась, часто приговаривая, что, мол, не медный пятак, чтобы всем нравиться. Пройдя по двору, женщина поднялась на высокое резное крыльцо с перилами, и, открыв дверь, вошла в сенцы. В их селе, пожалуй, и не нашлось бы дома без сеней, которые зимой кому-то заменяли летнюю кухню, другим служили хозяйственным помещением и, чаще всего, соединяли жилую часть дома с крыльцом. Но не успела Степанида переступить порог, как навстречу ей вышла, чуть прихрамывая, мать. Радостно поблескивая выгоревшими от времени глазами, она всплеснула сухонькими руками, сплошь покрытыми синими набухшими жилами. – О, слава богу, явилась хозяйка наша, – старушка укоризненно качнула головой. – Где ж ты ходишь? У нас гости. – Как где? На работе, конечно, – замерла на пороге Степанида. Сюрпризов Стеша не любила. Никаких! И плохие, и хорошие сюрпризы воспринимала как стихийное бедствие, впадала в ступор от их внезапности и терпеть не могла любые неожиданности. Само слово «сюрприз» вызывало у нее странное чувство тревоги, беззащитности и ощущение грядущей опасности. Она чувствовала, что в таких ситуациях теряет контроль над происходящим, и это состояние ее панически нервировало, ужасно утомляло и страшно угнетало. – Какие гости? Откуда они взялись? – Степанида внутренне съежилась и хмуро глянула на мать. Галина Федоровна, в миру баба Галя, женщина семидесяти восьми лет, сердито усмехнулась. – А ты брови-то не хмурь, не мрачней, – старушка, прихрамывая, отошла от дочери. – Что за характер? Сразу в драку! Не стой истуканом, иди в комнату! Дочь, поджав губы, безропотно положила сумку на тумбочку у входа и прошла в переднюю комнату, одновременно служащую и столовой, и гостиной, и, как любили говорить в Заречном, залом. Там, за большим круглым столом, накрытом, по старинке, белоснежной скатертью с синей каймой, сидел незнакомый мужчина средних лет. Увидев Степаниду, он смущенно кашлянул, поспешно встал со стула и поклонился. – Здравствуйте. – Здравствуйте, коли не шутите, – Степанида выжидательно замолкла. – Простите за вторжение. Меня зовут Григорий. Фадеев Григорий. Я ваш сосед. – Сосед? Какой сосед? Я вроде всех тут давно знаю. – Новый сосед. Через один дом от вас жилье себе купил. Дом, который справа. С красной крышей. Степанида озадаченно оглянулась на мать, потом бросила взгляд на гостя. – С красной крышей? Этот дом продавали что ли? – Продавали, конечно, – встряла, теряя терпение, баба Галя. – Петровна-то померла два года назад, а сын ее еще осенью дом на продажу выставил. Помнишь, Саньку-то, сына Петровны? Вот он и выставил. А сам-то давно в город подался. А теперь, видишь, и покупатель нашелся. И слава богу! Плохо, когда в доме хозяина нету. Стеша помолчала, переваривая услышанное, и недоуменно посмотрела на гостя. – Поздравляю с покупкой. А мы-то чем обязаны? – Пойду я, – Григорий сообразил, что ему здесь не рады. – Спасибо, Галина Федоровна, был рад знакомству. За чай большое спасибо! Очень вкусный. Баба Галя в сердцах оттолкнула дочь, стоящую на проходе и, подвинувшись к мужчине, засуетилась. – Да куда ж, Гриша? Может, еще чайку? По-соседски посидим, а? – Нет, – смущенно улыбнулся Григорий. – Спасибо. Пора и честь знать. Всего хорошего. Старушка, бросив на дочь гневный взгляд, торопливо засеменила за ним. – Не за что благодарить. Запросто заходи в любое время. Я всегда дома, и гостям у нас рады. Проводив мужчину до калитки, баба Галя вернулась в дом, тяжело ступая, прошла к столу и, собирая чашки, разгневанно глянула на дочь. – Нет, ты вот скажи мне, как можно так себя вести? Вот в кого ты, Степанида, такая каменная? Как глыба неприступная, – старушка всплеснула руками. – Молчишь? До чего ж ты неподступная, непробиваемая! Железобетонная! Это ж надо, даже не поговорить с человеком! Слова ласкового не сказать! – Мама, да ты в своем уме? – фыркнула Степанида, домывая чашку. – Почему я должна улыбаться незнакомому человеку? Я его не знаю. Первый раз вижу. Не понимаю – кто это? Что он здесь делает? Как в нашем доме оказался? Старушка поджала бледные губы, прошлепала к дивану, уселась на него и только потом, досадливо сморщившись, оглянулась на дочь. – Знаешь, что, Степанида, молода ты еще мне допрос учинять. – Да кто тебя допрашивает? Ты ж сама кому хочешь экзекуцию устроишь! Ты ж не думаешь ни о ком: захотела – позвала, захотела – проводила. Живешь как хочешь! – Да. Я сама его позвала, – вызывающе вздернула нос мать. – Вот, пожалуйста, что и требовалось доказать, – вздохнула Стеша. – А можно узнать – зачем? – А что такого? – баба Галя возмущенно взмахнула сухонькой ладошкой, закатив к небу глаза. – Ты где-то целый день бродишь, поговорить мне не с кем. Я тут сижу одна в четырех стенах. Скука смертная. – Мама, – Степанида, чувствуя, что сейчас взорвется, опустилась на стул и глубоко выдохнула. – Во-первых, я не брожу, а работаю. Зарабатываю деньги, ты забыла? А во-вторых, ты позвала в дом чужого человека просто потому, что тебе скучно? Кошмар! Кому скажи – не поверят! – Не повышай на меня голос, – старушка, несмотря на преклонный возраст, не собиралась сдаваться. – Человек шел по улице, поздоровался, спросил, где можно хлеб купить. Я на лавочке возле дома сидела… – Ну и что? Вот и сидела бы себе дальше! – А ты не нукай, не запрягала! Я ему и рассказала, как магазин ближайший найти, а он деликатно представился, вежливо улыбнулся, рассказал, что дом здесь купил. Ну, я по-соседски и позвала его чайку попить. Что плохого? – Мама, – Степанида старалась выбирать слова помягче и поприличнее. – Ты действительно не понимаешь или прикидываешься? Ты с ума сошла? А если бы он обобрал нас? – Он? Ой, не смеши. Он приличный человек, у него это на лбу написано! Да и что брать-то у нас? – Мама, твоя наивность меня пугает. Ты ж неглупый человек! Разве не понимаешь, что опасно незнакомцев в дом пускать. Время нынче такое… – Не учи мать жизни, – баба Галя насупилась. – Я, между просим, людей насквозь вижу, прямо как рентген! – Господи, – схватилась за голову Степанида. – И что же ты, скажи на милость, увидела? – Мужик он хороший. Открытый, улыбчивый. А имя-то какое, а? Григорий! Прямо как песня… А на тебя-то как смотрел! – Нет, ты сегодня точно не в себе, – повысила голос Степанида. – Если у человека есть глаза, то он, хочешь не хочешь, смотрит на собеседника! А имя, между прочим, у него самое обычное…Хочу тебя огорчить, у нас в селе таких не один десяток! Баба Галя нахмурилась, задумчиво сложила губы в трубочку и скорбно покачала головой. – Ой, какая ж ты, Стешка, дотошная и въедливая. И нрав у тебя крутой, как у мужика. Глянешь – так и лес вянет! Сама не даешь слабины и людей просто душишь своим контролем. И как только я с тобой столько лет живу? – Мама, – не сдержавшись, захохотала Степанида, – хочу тебе напомнить, что я – твоя дочь. Или уже память отказывает? Старушка, отмахнувшись, встала с дивана, прихрамывая пошла в другую комнату, но на пороге обернулась. – Ничего смешного нет. Ишь, залилась, загоготала… Гляди, не тресни от смеха, – баба Галя, не выдержав своей нарочитой, показной строгости, расплылась в лукавой беззубой улыбке. – Ладно, что с тобой поделаешь? Хохочи хоть до утра. А я пойду полежу. Тебя ведь, упрямица, все равно не переспоришь. – Это правильно, – кивнула Степанида. – Да и спорить незачем, просто прислушайся и не привечай чужих. – Так ведь с приятными людьми грех не поговорить, ты согласна? А как узнаешь, приятный это человек или нет, если чаем не угостишь? И вообще, не спорь с матерью, не забывай, я – старше. Довольная, что последнее слово осталось за ней, баба Галя горделиво поплыла дальше, старательно выпрямив уже сутулую спину. – Господи, вот характер, – изумленно пробормотала дочь. – Это еще надо посмотреть, кто из нас железобетонный. День догорал. Лето только начиналось, едва-едва набирало силу, а теплые вечера уже нежили и ласково обнимали землю, обещая буйное цветение, ягодное изобилие и щедрый урожай. Недаром говорят, что лето – пора счастья. А счастье непостижимо. Непостоянно. Недолговечно. Оно и приходит нечасто, и заканчивается так же неожиданно, как лето. Так уж повелось, что каждый из нас ловит редкие мгновения счастья, и ждет его, как все мы ждем долгожданное лето – время природной роскоши, щедрости и беззаботности. Глава 3 Спор с матерью Степаниду не расстроил. Она давно привыкла, что баба Галя, несмотря на свой далеко не молодой возраст, себя в обиду не дает, умеет вовремя ввернуть красное словцо и порою даже довести собеседника до белого каления. Окунувшись в будничные домашние заботы, женщина на время позабыла, о чем они с матерью спорили. Степанида кормила животных, доила корову, подметала двор… В сельском доме всегда найдутся неотложные дела. Постепенно надвигался вечер. Глянув на уже потемневшее небо, Степанида торопливо прикрыла калитку, опустила ночные шторы на окнах. Но, когда, выключив свет, она, наконец, устало вытянулась на кровати, неугомонные мысли опять заплясали в ее голове. Стеша крепко зажмурилась. Надеясь поскорее уснуть, она обняла прохладную подушку, посчитала до ста, расслабила мышцы, как учила недавно Катерина. Сон не шел. Лежа в темноте, Степанида упорно отбивалась от навязчивых воспоминаний, ворочалась, вздыхала и терпеливо глядела в потолок, дожидаясь того сладкого мгновения, когда сон, наконец, смилостивится и примет ее в свои объятия. Но так уж мы устроены, что память активизируется в самый ненужный момент, причем из прожитого выбирает самые тяжелые и неприятные моменты, которые, словно вспышки, озаряют, казалось бы, давно забытые дни и годы. Вот и сегодня, как ни старалась Степанида, память раззадорилась, разыгралась и понеслась куда-то вдаль, вытащив из небытия картины далекого-далекого прошлого. Стеша родилась через два месяца после гибели отца. Он, старательный, молчаливый и очень добрый человек, работал комбайнером. В тот черный день, ставший последним в его недолгой жизни, они с напарником косили пшеницу на делянке за дальним лесом. На рассвете уехали, приняли смену и не вернулись. Что произошло той поздней ночью, никто не знал. Отца и его напарника обнаружили ранним утром следующего дня. Они лежали, разметавшись, прямо на поле. Мужчина лежал, раскинув руки, словно хотел обнять всех сразу. Мертвые глаза глядели в небо. Зерно исчезло без следа. Розыск длился больше года. Следствие, долгое, мучительное и тягостное, закончилось безрезультатно. Никого не нашли и, естественно, не наказали. Беременная Галина, дико воя, обнимала мертвого мужа, отчаянно голосила на всю округу, падала от горя без сознания. Соседки и родственники ее подхватывали, отпаивали, отливали водой, без конца вызывали фельдшера и тихо плакали, замирая от жалости, сочувствия и страха. Родная сестра Галины, бойкая Зинаида, мать Катерины, на время переселилась к ним в дом, глаз не спускала с убитой горем сестры, тревожилась и за ее жизнь, и за жизнь еще не рожденного младенца. Давясь слезами и проклиная судьбу, Зинаида ни на минуту не отходила от рыдающей сестры, держала ее за руку, шептала молитвы, умывала ледяной водой, приводя в чувство, и заставляла поесть. Галина ничего не хотела. И только когда к ней подбегал сын, которому на ту пору исполнилось чуть больше пяти, вдруг спохватывалась. Приходила в себя, затихала. Взгляд прояснялся, слезы высыхали, лицо светлело. Эти два месяца до родов Галина прожила как во сне. Каждый день ходила на кладбище к мужу, падала на свежий холмик, обнимала его и лежала без движения, словно прислушивалась, не раздастся ли голос любимого. Стояла, замерев у святых икон в старом храме, пристально глядя в глаза Богородице, и мысленно умоляла дать сил и терпения, научить смирению и выдержке. И все гладила огромный живот, в котором беспокойно шевелился и ворочался младенец. В положенный срок родилась девочка. И только когда она родилась, удивительно похожая на погибшего мужа, Галина вдруг успокоилась. Утешилась, угомонилась. Поплакала, правда, поначалу, назвала дочь именем любимой бабушки, затихла и стала жить для детей. Пришлось ей тяжко. Но Галина трудностей не боялась. Работала на ферме дояркой, цеплялась за жизнь зубами, никому не жаловалась. Ночами штопала детские вещи, варила борщи, обихаживала огород, холила корову-кормилицу. Терпела. Глотала слезы. Не сгибалась. Превозмогала себя. О болячках и недугах не думала. Жила, не жаловалась, иногда перебиваясь с хлеба на воду. И только раз в год, в день смерти мужа, Галина надевала черное платье, заматывала голову черным вдовьим платком, шла в церковь, стояла службу, а потом, придя домой, снимала со стены портрет погибшего мужа, обнимала и так отчаянно и горестно рыдала в голос, так жалобно выла, что соседи, услышав ее заунывные стоны и скорбный плач, грустно качали головой. – Тоскует баба. Ишь, как тоскует. Сердце прям рвет! Это ж надо, столько лет прошло, а она все сохнет, горюет да оплакивает. Кручинится, бедная, сокрушается… Люди, проходя в такие минуты мимо дома, затихали, замолкали, крестились, поминая покойного. В дом не входили, боясь помешать ее скорби, разрушить ее единение с памятью и горем, осквернить поминовение. Прошло много лет. Дни и ночи переплетались, складываясь в десятилетия. Недели и месяцы проносились бесконечной вереницей, соединяясь в вечную неизменную череду времен года. Зима, весна, осень и лето приходили и уходили, дети взрослели, а боль не затихала. Потом она стала тише, глуше, невнятнее. И, наконец, навсегда поселилась где-то там, где, говорят, живет душа. Жизнь Галины вроде бы как-то устоялась, успокоилась. Женщина научилась улыбаться, стала больше общаться с соседями и родственниками, даже купила себе новое платье. В общем, пришла в себя, растила дочку и сына и по-прежнему работала не покладая рук. Но говорят, судьбу не переломишь. Не обманешь. Не переспоришь. Не уговоришь. Непонятно почему, но это факт, что дети часто повторяют судьбу родителей. Беда будто караулит за углом, крадется в сумраке, подсматривает в окно. Вот, казалось бы, все самое тяжелое для Галины осталось позади, и должна наступить белая полоса в ее жизни. Но, как говорится, если бы знал, где упасть, соломки бы подстелил. Сын Галины вырос, женился, родил дочь Ниночку и в одночасье погиб вместе с женой. Разбился на машине. Страшная авария, забравшая сразу две молодые жизни, мгновенно осиротила крохотную девочку, которой тогда едва исполнилось полтора года, и поразило в самое сердце несчастную мать. Галина, услышав о беде, словно онемела. На мгновение ее парализовало, и она, как подкошенная, упала навзничь. Лежала, не в силах выговорить ни слова, не владея ни руками, ни ногами. Но через несколько минут открыла глаза, встала, оттолкнула женщин, сбежавшихся со всех сторон на крики соседки, и, медленно покачиваясь, пошла в дом. Там достала из шкафа свое скорбное платье, надела его, замотала голову черным вдовьим платком и окаменела. Не рыдала. Не выла. Не падала на гроб. Стояла рядом словно глыба, молчала, сжав побелевшие губы. И лишь иногда, наклоняясь над гробом, трясущейся шершавой ладонью гладила сына по голове, поправляла на нем рубашку и что-то шептала бескровными губами. Степанида, плакала, уткнувшись Катерине в плечо, а маленькая Ниночка, вцепившись ручонкой в Стешину юбку, испуганно прижималась к ней всем телом. На мгновение опомнившись, Стеша наклонилась к племяннице, взяла ее на руки, крепко обняла дрожащее тельце девочки и спрятала зареванное лицо в ее кудряшках. Самостоятельная и независимая Степанида ни у кого не спрашивала разрешения и ни с кем не советовалась, просто сообщила матери о своем решении. Двадцатитрехлетняя девушка поначалу оформила опеку над племянницей, а потом, собрав все необходимые документы, удочерила по всем правилам. Мать, убитая горем, не противилась, а вот Зинаида, ее сестра, схватилась за голову. – Да как же так? Ты еще сама не жила, только институт закончила! – А что ты, теть Зин, предлагаешь? В детский дом что ли Ниночку отдать? – Конечно же нет, – растерялась тетка, – я ж не зверь какой. Но пусть мать удочерит, ей самое время с малышней возиться. А тебе замуж надо идти, а муж ведь может не согласиться воспитывать чужого ребенка. Мужики, они вредные, и своих-то не всегда любят, а уж чужих и подавно. – Перестань, теть Зин. Какое там замужество, вон горя сколько, – отмахнулась Стеша. С той поры минуло много лет и много воды утекло. Степаниде исполнилось сорок три, и она ни разу не пожалела, что удочерила племянницу. Ночь давно плыла над Заречным, пересекла глубокую полночь и устремилась к рассвету, а Степанида, которой положено было уже десятый сон досматривать, все еще не спала. Ворочалась, вздыхала… Совсем измучившись, глянула на часы. – Ого, половина второго, однако… – Перевернувшись набок, натянула одеяло до подбородка, и, закрыв глаза, приказала себе: – Все, все, все, надо спать… Но уснуть ей не удалось. В окно спальни вдруг стукнули раз, другой… А потом забарабанили со всей силы. Вздрогнув, Степанида испуганно подхватилась, босиком кинулась к окну, распахнула его. – Господи, ты чего? – ахнула она. Под окном в одном халатике стояла Катерина. – Открывай, – кивнула она на входную дверь. Степанида, догадываясь о причинах ее появления, в одной ночной рубашке бросилась в сени и, повернув ключ в замке, торопливо отворила тяжелую дверь. – Ну, давай, входи. Катерина, сбросив старенькие шлепанцы, босиком зашлепала в горницу. – Вот паразит, – поглядев ей вслед, вздохнула Стеша, хлопнула дверью и решительно двинулась за подругой. Катерина, двоюродная сестра и ближайшая подруга, плюхнулась на диван и устало закрыла лицо руками. – Все! Нет больше сил, Стешка. Готова убить его. Надоел он мне, как редька горькая! – Кать, ну, правда, – оглянулась на нее Степанида, задергивая шторы. – Каждый раз одно и то же. Сколько можно? Ты сама виновата. Сначала прощаешь, а потом жалуешься. Так ведь? Что там у вас сегодня? – Вот, смотри, – Катерина вытянула руку, на которой зиял багровый синяк и свежие царапины. – Замахнулся гад, но, слава богу, я успела отклониться. Так он за руку схватил, как клещами сжал. – Пьяный? – А то! В стельку! – Вот скажи мне, неразумной, сколько можно терпеть? – Степанида села рядом. – То ждала, пока дети вырастут, то свекровь свою жалела. Сейчас и дети выросли, и свекровь умерла. Что теперь мешает? Какую новую причину выдумаешь? Дети твои уже своей жизнью живут, скоро внуков тебе народят, что ты им скажешь? Как будешь объяснять, почему дед бабу избивает? Тебе сорок три, а ему и вовсе почти пятьдесят! Пойми ты, горбатого могила исправит. Уходи, да и дело с концом. – Да куда ж я пойду? – Катерина заплакала, опустив голову. – Где жить стану? – Ну, не стыдно тебе? – Степанида обняла ее. – К нам переходи. На улице не останешься. – Нет, Стешенька, не могу я дом и хозяйство бросить. Всю жизнь гнездо свое вила, устраивала… Ну, предположим, уйду я к вам. А корова моя, а поросенок, куры, собака? Кто их кормить и обиходить станет? А дети в гости приедут, что я им скажу? Живите у Степаниды? А если мне оставаться там, то Витьку куда? На улицу его не выставишь. Он ведь человек хороший, добрый, руки у него золотые, только когда выпьет – с ума сходит. – Что-то часто он у тебя с ума сходит. Что ни выходной, то причина для очередной рюмки. Слушай, Кать, а давай я с ним поговорю. Ты знаешь, у меня разговор короткий, я – не ты! Не буду слова подбирать. Душу из него вытрясу! – Не поможет, – горестно качнула головой Катя. – И я говорила, и дети, и свекровь, когда жива была, умоляла его одуматься. Все напрасно! Как с гуся вода! – Но я-то по-другому говорить стану. Он по-хорошему не понимает. – Ой, бесполезно, – Катерина вытерла слезы. – Только время тратить! Степанида, сердито поджав губы, принесла постельное белье, одеяло и подушку, бросила на диван. – Ладно, горе мое, утро вечера мудренее. Стели здесь, ложись. Пусть Витька твой пока перебесится, а там посмотрим, – Степанида присела на краешек дивана. – Кать, вот скажи, только честно… Ты что, до сих пор его любишь? Подруга улеглась, задумчиво поглядела куда-то в темноту, помолчала, усмехнулась горько. – Не знаю. Правда, не знаю. Раньше бы умерла за него, а теперь одна усталость на душе. Усталость и брезгливость. Сколько слез я пролила из-за его пьянства, сколько раз умоляла, уговаривала. Да все без толку! Это болезнь, понимаешь, Стешка, просто болезнь. И главное, не уследишь за ним. Я ж не могу целый день дома сидеть. А он только и ждет момента: я из дома, а он – к собутыльникам. Прямо борьба миров. – Но ведь он работает как-то? Значит, может не пить? – Работает? Еще как! В мастерских его знаешь как ценят! Советуются. Он же токарь высокого разряда, знает и умеет делать такие вещи, за которые другие мастера даже не берутся. Но сколько он держится? Дней пять, максимум неделю. И опять напивается до потери сознания. Причем, пьет только после работы, а на работе – ни-ни! Хотя замечаю, что руки у него уже трясутся. – Странная жизнь, да? – Степанида вздохнула. – Казалось бы, живи и живи, радуйся! Бог тебе умение дал, знания, мастерство. Семью прекрасную, детей умных, жену любящую. Так нет же, словно бес его толкает в спину! – Этого не объяснишь. Слаб человек, страстям подвержен, – кивнула Катерина. – Потому и жалко его, грешного. Кому он, кроме меня, нужен? Уйду – пропадет сразу. – Не пропадет, – раздраженно повела плечами Степанида. – Жить захочет – одумается. Я – не ты, сразу бы его в чувство привела. А ты нянчишься с ним всю жизнь. С ума сойти! Разбаловала ты, моя дорогая, Витьку своего, распустила до безобразия. – Ну, уж теперь как есть, – Катерина всхлипнула. – Ты, Стешка, счастливая. Повезло тебе с характером. Ты как у Некрасова, помнишь: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…». Настоящая русская баба. Имя у тебя под стать характеру – Степанида! Не Таня и не Маня, а Степанида! Чувствуешь, какая мощь в имени твоем? А я совсем не такая. Вот и мучаюсь, не знаю, как жить. А ты, Стеша, счастливая. – Это я-то счастливая? – Степанида изумленно уставилась на нее. – И не стыдно тебе, подруга? Сама ведь все знаешь. Имя у меня и впрямь старинное, прабабкино, мама постаралась. А в остальном… Именно по Некрасову-то, моя жизнь и сложилась: «ключи от счастья женского, от нашей воли-волюшки, заброшены, потеряны…». – Слушай, Стешка, – Катерина присела, подложив подушку под спину, – а ты что-нибудь о прабабке, чье имя носишь, знаешь? Степанида помолчала, словно пыталась найти хоть что-то в глубинах памяти. – Я ее совсем не знала, – тихо прошептала Стеша. – Она же умерла до моего рождения. Но мама рассказывала, что прабабушка была невероятная. Сильная, красивая, статная и мудрая. У нас в роду все женщины обладали врожденной проницательностью, сообразительностью и прозорливостью. Наша с тобой бабушка тоже. К ней все в Заречном за советом ходили. А ты помнишь, что она говорила? – Помню, но со мной бабуля не особо откровенничала. Она же с вами жила, считала, что твоя мама нуждается в ней больше, чем моя. Жалела ее, стремилась облегчить судьбу, помочь. – Теперь таких женщин нет, – вздохнула Степанида. – Она и в старости была красива, умна и совершенно самостоятельна! И учила меня своей премудрости. Говорила, мол, помните то, что Бог нам заповедовал. Помните и передавайте своим детям его главные слова: «Я есмь то, что я есмь…». Я поначалу не понимала, в чем тут смысл, а она терпела мою несообразительность, объясняла. Говорила, мол, будьте тем, кто вы есть, не совершайте того, чего будете стыдиться, потому что, произнося «я есть…», вы объявляете о присутствии Бога внутри себя. И после этого не можете быть подлым, злым или жадным человеком. Вы создаете себя и свою судьбу, выбирая слова, которые прикрепляете к этому «я есть…». Это библейское «я есмь…» обладает такой силой, которая способна воскресить в вас те качества, которые сделают вас и ваших близких счастливыми. – Да, я много раз слышала об этом, – выдохнула Катерина. – Но каждый раз удивляюсь: какие сильные слова! Прям за душу берут! Надо же – я есть! – Слова-то сильные, да не каждый их знает, – кивнула Степанида. – А кто знает – не всегда задумывается об их сути. Библию читают, а о сути ее слов не задумываются. – И правда, удивительный у нас род, – вздохнула Катерина. – Не все мы, конечно, такие, но ты, Стешка, вылитая бабка наша. Что ни говори, а гены – страшная сила. И не захочешь, а поверишь. Я, к сожалению, больше в отцовскую породу пошла, у меня их гены верх взяли, потому я такая вспыльчивая, рыжая и веснушчатая. А ты все унаследовала от бабки: и мудрость ее, и статность, и справедливость, и красоту… – Ладно, – Степанида решительно встала с дивана, – спи, философ. Уж скоро светать начнет. А про Витьку своего подумай. Просто пойми: рано или поздно придется этот узел разрубить. И лучше раньше, а не то он тебя до греха доведет. Треснешь его по башке сковородой или ухватом, и сядешь лет на десять. – Это уж точно, порою едва сдерживаюсь, – согласилась Катерина. – Ну, все, все. Иди, Стеша, поспи, и я попробую подремать. Хотя какой уж тут сон? Рассвет незаметно подступал. Июньские ночи коротки, теплы и прозрачны. Они плывут над землею легко, торопливо и беззвучно. Спешат, понимая, что лето – не их пора. Лето – время длинного дня и долгого солнцестояния. Над Заречным светало. Еще не проснулись птицы, не голосили бдительные петухи, не мычала отдохнувшая в хлеву корова, не растаял молочный туман над большой сильной рекой. Но самый краешек горизонта уже посветлел, посерел и наполнился серебристой прозрачностью. Новый день стоял на пороге… Глава 4 Едва солнце показалось за кромкой дальнего леса, как, Степанида, так и не уснув, решительно поднялась. Накинув халат и сунув ноги в растоптанные туфли, она на цыпочках пробралась к выходу и, выбравшись на крыльцо, облегченно вздохнула. Не оглядываясь, вышла со двора, торопливо пересекла улицу и, пройдя несколько дворов, открыла калитку в один из них. Пройдя поспешно к дому, тихо толкнула дверь, и, оказавшись в темных сенях, остановилась в ужасе. Разбросанные пустые ведра, грязные сапоги, сумки и кастрюли говорили о недавней баталии. Возле шкафа лежала разбитая банка, из которой высыпалась гречка. На лавке застыл бесформенной горкой сахар-песок, рядом дремала, подогнув под себя лапки, серая кошка. Покачав головой, Степанида взяла оставленную на подоконнике скалку и, перешагнув порог горницы, осмотрелась. На полу возле стола спал полуодетый всклокоченный мужчина, который на вдохе басовито храпел, содрогаясь всем телом, а на выдохе дергал грязной босой ногой. В воздухе стоял густой алкогольный смрад, перемешанный с запахом соленых огурцов и квашенной капусты, засохшей на грязной тарелке, одиноко стоящей на столе. – Ишь ты, а про закуску-то не забыл, – хмыкнула Степанида. Перешагнув через мужика, она широко распахнула окно, выключила свет и подошла к крепко спящему человеку. Долго смотрела на него, затем, тронув за плечо, громко скомандовала: – Подъем! Мужчина даже ухом не повел. Только на миг храп его затих, но уже через минуту раздался с новой силой. Тогда Степанида, сердито поджав губы, прошла на кухню, набрала в пустую трехлитровую банку холодной воды и, наклонившись над спящим, перевернула банку. – Просыпайся, изверг! Ну? Подъем! Мужик, замерев на мгновение, беспокойно завертел головой. Раскрыв рот, всхлипнул и опять отчаянно захрапел, перевернувшись набок. – Так, понятно, – Степанида набрала еще воды в ту же банку и, вернувшись, опять опрокинула ее на лицо мужика. Витька дернулся всем телом, дрыгнул пару раз грязной ногой, словно пустился вплавь, икнув, с трудом разлепил мутные красные глаза. – Что? Что такое? Степанида молча взяла его за шиворот насквозь мокрой рубахи, приподняла и, подтянув, прислонила спиной к дивану. – Проснулся или продолжим плавание? – Ты кто? – очумело выпучился на нее мужчина. – Значит, не проснулся. Бедняжка. Тогда еще порцию принесу. – Ты, Стешка что ли? – икнув, облизал мокрые от воды губы мужик. – Вот, уже лучше. Жизнь все-таки возвращается в твое пропитое тело. – Чего надо? – Витька попытался придать расплывшемуся от пьянки лицу ярость. – Ты чего тут хулиганишь? Тебя кто сюда пустил? Пошла вон, а то врежу! – Врежешь, значит? А ну, попробуй, – Степанида, сморщившись, наклонилась к нему и схватила его за грудки. – Он еще угрожать мне будет! Ах ты, пьянь проклятая, я ж тебя посажу, будешь за решеткой сидеть! – Иди отсюда, ведьма, – Витька подхватил с пола полотенце и швырнул в Степаниду. – Ах, ты, погань, – Степанида, рассвирепев, подняла упавшее полотенце, сложила его вдвое и что было силы хлестнула по плечу мужчины. – Ты еще не понял, гад, что час расплаты настал? Витька, не вполне владеющий своим телом, закачался от удара, как болванчик. – Но-но-но! Ты руки-то не распускай. – Ну-ка, смотри мне в глаза, – Степанида схватила его за мокрые волосы. – Ну? – Ты когда, плесень, перестанешь на жену руку поднимать? Я спрашиваю, доколе сестру мою обижать будешь? А? Вдруг Витька замахнулся на Степаниду и, не достав ее лица кулаком, грязно выругался. Стеша, взбесившись, размахнулась и влепила ему оглушительную затрещину, и он, откинувшись, на секунду замер. – Не сдох? – Стеша, отряхнув руки, наклонилась над ним. – Тогда дыши глубже и слушай меня. Витька, поджав ноги, отполз подальше к дивану и затих, словно побитый пес. Степанида сжала кулак и, сунув его мужику под нос, громко и внятно спросила: – Видишь, что это? – Что? – Витька, мгновенно протрезвев, сдвинул брови. – Не видишь? – Ну, кулак. – Запомни, гад, как он выглядит. Ты, видно, забыл, что в прошлый раз было. Напомнить, как лет пять назад после нашего разговора ты на коленях перед Катериной ползал, прощение вымаливал? Напомнить? – Не надо, – отвернулся Витька. – Значит, так. Если еще раз хоть пальцем тронешь Катерину, я тебя этим кулаком так измочалю, что будешь у меня десятый угол искать. Понял? И не остановлюсь, как в тот раз, сдам в полицию. – А чего ты раскомандовалась? С какой стати? – уязвленное самолюбие не давало Витьке покоя. – Ах, ты сморчок! Все-таки, наверное, хочешь еще раз со мной поговорить… – Да чего ты ко мне пристала? – Витька сжался в комочек, подтянув ноги под себя. – Пять лет молчала, а сейчас опять взъелась? – Надоело! Знаешь присказку, что сколько веревочке не виться, а конец все равно будет. Знаешь? – Ну? – Вот конец и настал. Хватит Катьке в синяках ходить. Я тебя предупредила: со свету сживу. Запомнил? Запомнил, спрашиваю? – Отстань! – Вижу, что понял. Молодец! Не все мозги пропил. Тогда вставай, умывайся и приводи дом в порядок. Ишь, как насвинячил, вонь развел! Нагадил, так убери за собой свое дерьмо. Да не вздумай на Катьке отыгрываться, я тебя из-под земли достану, от меня не спрячешься. Я теперь каждый день буду за тобой следить. Степанида, помолчав, постояла, брезгливо глядя на понурого Витьку. Потом изо всех сил швырнула в него скалку и, яростно хлопнув дверью, вышла из дома. Солнце рассеяло серую мглу короткой ночи, и над селом занялся яркий рассвет. То там, то здесь уже хлопали двери, слышались голоса хозяек, которые поспешно доили коров, торопясь проводить их в стадо. Голосили запоздавшие петухи, бестолково суетились овцы и жадно причмокивали поросята, поглощая первую утреннюю трапезу. Заречное просыпалось. Степанида, войдя в дом, столкнулась с Катериной, уже собравшей с дивана постель. Подруга, стоя у зеркала, внимательно разглядывала свои синяки и, обернувшись, вопросительно глянула на Степаниду. – Ты куда ускакала с утра пораньше? – Вышла подышать. Такая погода, что петь хочется. – Петь? – Катерина подозрительно прищурилась. – С чего бы это? – Просто так. Утро такое прозрачное, тихое, свежее… – Ничего себе, – удивленно хмыкнула Катя. – Странная ты какая-то. Ты совсем не ложилась что ли? – Почему ж не ложилась? Подремала чуть-чуть. А ты куда собралась? Давай позавтракаем вместе. – Нет, Стеш, пойду я домой. Душа болит. Да и корову надо доить, в стадо-то уже опоздаю. Наверное, придется самой догонять пастуха. – Ну, иди, – усмехнулась Степанида. – Вижу, не сидится тебе на месте. Но если что – прибегай. – Да уж, конечно, – Катерина улыбнулась. – Что бы я делала, если бы не ты, сестренка. Ладно, пойду. В доме-то, наверное, кавардак страшный. Не успела Катерина выйти из горницы, как на кухню выплыла недовольная баба Галя. – Прямо не дом, а проходной двор. Никакого спокойствия. Кто это у нас с утра так дверями хлопает? – И тебе доброе утро, мамочка. – Доброе-то доброе, – старушка подозрительно прищурилась. – Так что тут за сходка? Или ночевал кто у нас? Ты чего глаза отводишь? – Мама, – Степанида изумленно уставилась на нее. – Какие глаза? Ты меня подозреваешь в чем-то? – Не подозреваю, а интересуюсь, – баба Галя невесело вздохнула. – Я, может, мечтаю, чтобы хоть кто-то к тебе на огонек забрел. Не век же одной куковать. – Она артистично смахнула вдруг набежавшую слезу, но тут же, справившись с минутной слабостью, подмигнула опешившей дочери. – А, с другой стороны, чего горевать, да, Стешка? Чему, как говорится, быть, того не миновать. Степанида давно привыкла, что мать, на радость окружающим, обладает удивительным качеством: не умеет долго находиться в плохом настроении. Постарев, пройдя сквозь тяжкие испытания, мать словно прожила положенную ей долю печали, до дна испила горестную чашу страданий, сполна отдала долг судьбе, забравшей у нее и мужа, и сына. Дожив до семидесяти восьми, баба Галя физически не могла бесконечно горевать и плакать. Не получалось. Раньше Галина была сильнее и здоровее, потому себя и не жалела, но со временем ее словно подменили. Это трудно понять, но после долгих лет глубокого траура она будто напрочь отключила память. Вернее, ту ее часть, где концентрировались боль, страдания, скорби и печали. Ту часть сознания, где она до сих пор жила в трауре, тоске и отчаянии. Тот участок головы, который контролировал воспоминания, от которых она, просыпаясь среди ночи, умывалась слезами и рыдала до судорог. Сейчас, в преклонном возрасте, баба Галя неосознанно расставила приоритеты так, что темная сторона ее жизни стала невидимой, далекой и неосязаемой. Наверное, сработал инстинкт самосохранения. Теперь Галине стали жизненно необходимы простые земные радости, будничные забавы и утешения. Ей доставляли удовольствие соседские сплетни, легкие поучения, командирские замашки, семейные посиделки. Ей безумно нравилось кого-то вразумлять, вникать в чужие проблемы, злословить на скамейке, перемывать косточки молодежи и ужасаться современным нравам. В жизни семидесятитрехлетней Галины теперь существовало только две страсти: дочь и внучка. Дочь она любила мучительно. Эта любовь оказалась испепеляющей: мать без конца делала дочери замечания, стремилась быть в курсе всех ее дел, вникала в мельчайшие детали ее отношений с людьми, особенно противоположного пола. Донимала Степаниду постоянными комментариями, жесткими упреками, язвительными уколами и резкими суждениями. Обожала стоять у дочери над душой, находить промахи, судачить и шептаться по вечерам. Однако сор из избы никогда не выносила, но чувствовала себя в этих отношениях как рыба в воде. Еще больше баба Галя любила, когда вокруг нее начинали разворачиваться баталии, связанные с другими людьми, соседями и родственниками. Галина, дожив до такого преклонного возраста, считала, что ей теперь все можно, и стремилась, чтобы последнее слово в спорах со Степанидой непременно оставалось за ней. Но такое обращение с дочерью мать позволяла только себе. Если же кто-то чужой пытался сделать ее дочери замечание или как-то задеть ее, воспринимала это как личную обиду, кидалась в бой, словно тигрица, искренне считая Степаниду образцом и примером для всех баб их огромного села. Втайне она гордилась Стешей и очень важничала, когда дочку хвалили. Вторую свою слабость, внучку Ниночку, баба Галя любила по-другому: трепетно, нежно и безрассудно. Наперекор Степаниде, которая воспитывала девочку в строгости, бабка все позволяла любимой внучке, млела и таяла при ее появлении. Пекла пироги, встречала из школы, вышивала ей платки, вязала кофты и носки. Когда девочка закончила школу и собиралась поступать, старушка целую неделю проплакала, пугаясь того момента, когда Ниночка покинет их дом. Заранее уже скучая, она ходила за Ниночкой хвостиком и не давала ей покоя. Ниночка поступила, как и мечтала, в библиотечный колледж. После его окончания собиралась вернуться в Заречное и, очень тоскуя по родным, каждую субботу и воскресение проводила дома, благо город, где она училась, находился всего в сорока пяти километрах от села. Нынешним утром баба Галя, разбуженная громким стуком двери, проснулась в дурном настроении. – Ну, что молчишь? – встав перед Степанидой, въедливо поинтересовалась она. – Или секреты у тебя? – Мама, – Степанида не скрывала досаду, – что ты с самого утра нервы мои мотаешь? – Так говори, да и дело с концом! Ну? Кто это к нам приходил с утра пораньше? – Мама, тебе бы в разведке служить, вот тогда бы страна спала спокойно! – Ты мне зубы не заговаривай! – Да я и не заговариваю. И секрета нет никакого – Катя здесь ночевала. Галина сразу смекнула, в чем дело и, не скрывая огорчения, громко возмутилась: – Опять? Вот паразит какой Витька! Надо же, не ценит своего счастья! Вот бросит его Катька, хлебнет тогда! – Ой, мама, я тебя умоляю! Куда она его бросит? Если за столько лет не сбежала, теперь никуда не денется. Просто нельзя ему позволять руки распускать, а так-то пусть живут себе на радость. Старушка задумчиво сложила губы трубочкой, почесала пальцем затылок и вдруг улыбнулась. – А помнишь, Стешенька, каким он парнем был? – Помню, – Степанида подняла на нее глаза. – Хорошим был. – Да не просто хорошим, золотым! Веселый, озорной мальчишка рос. А каким кавалером по селу ходил? А? Любо-дорого. Загляденье просто! А Катьку как любил! Помню, как сейчас: поедет в поле, нарвет охапку васильков да ромашек, и ей на подоконник, пока она спит, положит. Помнишь? – Да помню я, что толку? Смотри, что с ним стало! – Вот что ты сухарь такой? А? – старушка недовольно сдвинула брови. – Ведь про какие красивые вещи мы говорим, а ты даже не улыбнешься. – Чего без толку-то улыбаться? Повода нет. Катька вся в слезах, мужик ее на полу пьяный валяется. Тут не до смеха. – А ты откуда знаешь? – напряглась старушка. – Признавайся! – Да что тут признаваться? Ходила я к нему нынче. – Да ну? И что? – Ничего, – равнодушно пожала плечами Степанида. – Чуть не задушила его от злости. – Хоть не покалечила ты его? – насупилась баба Галя. – Жив он? Не хватало еще отвечать за пьяного мужика. Ты ж у нас в ярости как тигрица! Ух! – Господи! Что ты несешь, мама? – Степанида захохотала. – Да и откуда тебе знать? Вроде бы не было повода? – Повода, конечно, не было, – довольно усмехнулась баба Галя, – а глаза-то у меня есть. Вижу, как сурова ты бываешь. Точно как прабабка твоя! Та тоже могла так хвост накрутить, что не сразу и в себя придешь. – Что-то тебя с утра на воспоминания потянуло, – покачала головой Степанида. – Хватит болтать. Садись завтракай, а я пошла скотину кормить. Стеша, взяв ведро, вышла из дома, а Галина, проковыляв по горнице, подошла к окну и, выглянув в него, довольно улыбнулась дочери в спину. – Эх, красавица! Нет, что ни говори, а баба, моя Стешка, огонь! Не баба, а загляденье! Глава 5 Заречное, старинное село, обосновавшееся два века назад по обе стороны широкой полноводной реки, теперь сильно разрослось. Но и в старину, и в нынешние времена оно всегда удивляло приезжих сказочным раздольем: безбрежные поля, леса с двух сторон, прозрачная березовая роща за околицей, колосящаяся пшеница, неспешная глубокая река и невероятные полыхающие закаты. Просторы Заречного так привязывали к себе людей, что отсюда не уезжали даже в те смутные времена, когда молодежь, после развала Союза, повсеместно устремилась в города, а деревни дряхлели, ветшали и умирали. В Заречном все сложилось по-другому. Почему? Никто не знал. То ли места эти никого не отпускали, то ли память предков была очень сильна, то ли люди здесь жили особенны. Но факт оставался фактом: село жило и разрасталось, несмотря на трудности и неурядицы, которые переживала огромная страна. Большая средняя школа работала на полную загрузку: ни один из классов не пустовал, в каждом училось не меньше двадцати человек. Располагалась школа в тенистом парке, где деревья, по давней традиции, высаживали выпускники школы в День последнего звонка. Здесь, на радость учителям, ученикам и их родителям, красовались аллеи грациозных рябин, прелестных осин, тонконогих ив, королевских каштанов, кряжистых дубов. О деревьях дружно заботились все ученики, а возле каждой аллеи стояла табличка с номером класса и годом выпуска. Село, спускаясь по косогору, изящной подковой обнимало правый берег реки. На левом, более крутом, дома отступали чуть в сторону от берега и стройными рядами подпирали густой ельник. Длинные извилистые улицы, начинающиеся у широкой площади с большой старой церковью, уходили вдаль, перемежаясь с перекрестками, проулками и проездами. В Заречном любили все добротное: дома здесь строили каменные, крытые шифером или, реже, черепицей. Приусадебные участки, как повелось исстари, засаживали только плодовыми деревьями и ягодными кустарниками, обязательно при этом оставляя часть земли для грядок с овощами. Хозяюшки Заречного традиции ценили и уважали, детям с младенчества прививали почитание и любовь к народным промыслам, передавали родовые секреты, учили вязанию и шитью. Как в старину их бабки и матери, современные сельчанки украшали окна своих домов вышитыми занавесками, а комнаты – набивными салфетками и скатертями. Зимой все жители Заречного обязательно ходили в носках, собственноручно связанных на спицах из овечьей шерсти. Разноцветные половики для своих домов женщины специально ткали из текстильной полосы, предпочитая домотканые коврики новомодным и дорогим магазинным коврам. В сельских палисадниках не переводились высокие люпины, шток-розы, лабазники, золотарники, монарды, дельфиниумы и астры. Но особенной любовью сельчанок пользовались душистые флоксы, изящные лилейники, строгие ирисы и роскошные пионы. Летом Заречное благоухало. Этот благословенный уголок земли, для которого создатель не пожалел ни воды, ни леса, ни лугов, делал счастливее даже тех, кто давно разуверился в существовании этого самого счастья. Стоило человеку выйти за околицу, глянуть вдаль на заходящее солнце, вдохнуть влажную свежесть холодной реки, раскинуть руки навстречу ветру, и все невзгоды отступали, слезы высыхали и, казалось, нет в мире ничего прекраснее, чем эта благодатная земля. Степанида хорошо знала, что такое жизнь вдали от родных мест и близких людей. История ее судьбы, запутанная и не слишком удачливая, складывалась так, что даже неугомонная Катерина поражалась. – Ой, Стешка, – качала Катя головой, – о тебе хоть книги пиши! Что ж судьбинушка тебя, бедную, так мотает, так трясет, словно ветер грушу в ненастный день? Степаниде и правда досталось всего понемножку: и предавали ее, и любили, и бросали, и проклинали… А она не гнулась, не ломалась. Выпрямлялась и шла вперед. После школы Стеша и Катя решили поступать в сельскохозяйственную академию, только факультеты выбрали разные: Стеша мечтала стать зоотехником, а Катя – ветеринаром. Собирались девчонки недолго, хотя мечту лелеяли давно. Нарядов не брали, забили чемоданы учебниками и двинули в столицу. Не очень надеялись на удачу, боялись не выдержать сравнения со столичными выпускниками. Но удача любит упрямых да рискованных. Девчонки, на радость родителям и учителям, поступили сразу. Москва поразила своими размерами, красотой и скоростями. Общежитие находилось далековато, добирались до него около часа. Сначала шли пешком до метро, потом проезжали несколько станций и, наконец, доезжали до академии на автобусе. Поэтому у подруг появилась редкая возможность полюбоваться столицей: большой город предстал перед ними во всей своей красоте. Поначалу девочки робели, им все казалось недоступным, непонятным, недосягаемым. Катя на первых порах все оглядывалась на подругу, держалась подле нее, но вскоре, втянувшись в ритм столичной суматохи, стала смелее. Степанида, умеющая все взвесить, оценить и разложить по полочкам, не сразу приняла город, долго приглядывалась и к однокурсницам-девчонкам, и к парням. Но время добросовестно делает свое привычное дело. Однокурсники оказались нормальными ребятами, общаться с ними было легко и интересно. Девчонки, настороженные и недоверчивые, расслабились, успокоились и перестали стесняться. В группе все быстро подружились. Москвичи приняли приезжих тепло, вместе ходили в кино, гуляли в парке, горячо дискутировали и громко хохотали. Но одна студентка сразу обратила на себя внимание своей необычностью. Она держалась в стороне, ни с кем не сходилась, в кафе и буфете сидела за столом одна. На вопросы отвечала односложно, на улыбки не реагировала. Катя первой заметила ее странности и, ткнув подругу в бок, зашипела ей в ухо на общей лекции: – Смотри, Стешка вон туда. Видишь? Да куда ты смотришь? Вон! Поверни голову. Девчонка сидит одна, с черными волосами. Ну, видишь или нет? – Да, вижу, – отмахнулась Степанида, – и что? Ты лучше не по сторонам смотри, а лекцию слушай. – А чего она все одна да одна? Как думаешь? – тревожилась сердобольная Катя. – Да откуда я знаю? Отстань, – пожимала плечами Степанида. – Если тебе нужно, подойди да спроси. – Подойду! Девушку звали Марина. И она оказалась очень крепким орешком: избалованная, скрытная, хитрая, жаждущая первенства и бесконечно горделивая. Марина не общалась с однокурсниками не потому что стеснялась или робела. Просто считала их слишком наивными, легкомысленными, болтливыми и не достойными ее внимания. Катя подошла первой. – Привет. Тебя ведь Мариной зовут? – Да, – девушка хмуро поглядела на веселую рыжеволосую однокурсницу. – А меня – Катя, а вон там сидит Стеша. Она – моя двоюродная сестра и лучшая подруга. А ты чего все время одна? – Тебе-то что? – Марина раздраженно отодвинулась подальше. Но если Катя что-то задумала, от своего не отступит. Так и произошло. Снисходительно улыбнувшись, Катерина сделала вид, будто не заметила грубости девушки, и, придвинувшись, решительно заглянула в глаза. – Вот скажи, ты чего всегда такая надутая? – Катерина потянулась, чтобы взять девушку за руку. – Тебе чего надо? – недовольно дернулась Марина. – Слушай, Маринка, ты людей не любишь что ли? Как бирюк сидишь – мрачная да хмурая. Тебе самой-то не противно? Улыбка украшает человека, правда? А вот ты такая красивая, а не улыбаешься? Почему? – Отстань! Не мешай! – Да перестань. Пойдем, я тебя со Стешкой познакомлю. Она знаешь какая? Глыба! – Бесчувственная что ли? – Марина изумленно уставилась на однокурсницу. – Да ты что? – опешила Катя. – Сама ты бесчувственная. Стешка – мощь! Она – лучшая! – Лучшая? – Марина скептически фыркнула и скосила глаза на Степаниду. – Это по каким критериям ты ее оцениваешь так щедро? – Да какие там критерии? Глаза у тебя есть? Это же и так видно. Стешка – честная, справедливая, добрая и великодушная. – Что ты несешь? Разве такие бывают? – Марина подозрительно прищурилась. – Врешь ты все! Обычная деревенская девчонка. – Обычная? Да что ты понимаешь, – взвилась Катя. – Я, между прочим, никогда не вру! Не хочешь – не ходи. – Ну, уж нет, – Марина решительно схватила однокурсницу за локоть. – Стой! Давай, знакомь со своей глыбой. С того дня и началась их дружба. Совершенно разных девушек. С несоизмеримым жизненным багажом, неодинаковой внутренней культурой и несхожим восприятием мира. Но, несмотря на эту разность характеров, воспитания и внешности, девчонки неожиданно близко сошлись, на удивление всем подружились и стали не разлей-вода. Эта троица привлекала внимание. Светловолосая Стеша, рыжая Катерина и чернокудрая Марина так сблизились, что расставались, пожалуй, только на ночь. Коренная москвичка Марина оказалась строптивой и заносчивой. Растили ее отец и тетя, потому что мать Маринки умерла при родах второго ребенка. Тогда, семь лет назад, врачи не спасли ни роженицу, ни младенца, и десятилетнюю девочку, еще не вполне осознающую свое горе, на время переселили к бездетной и одинокой тетке, родной сестре отца. Чуть позже отец, построив загородный дом, перевез туда сестру и дочь. Погруженный в работу, он и дома-то почти не бывал, но дочь любил страстно и самозабвенно, осыпал подарками, исполнял любое ее желание. Чувствуя свою вину, он старался восполнить недостаток внимания: отправлял Марину с теткой на море, покупал девочке дорогие украшения, а, чуть выпив, обнимал ее, очень похожую на покойную мать, и тихо плакал ей в плечо. Марина, повзрослев, поняла, что ей все можно, и никогда не стеснялась в выборе средств для достижения цели. Капризная и своевольная, она была красива особенной цыганской красотой: броской, яркой и выразительной. Но почему-то не пользовалась успехом у молодых людей. Их будто отталкивало ее слишком нахрапистое поведение, чрезмерная уверенность в своей исключительности, умение выкрутиться из любой ситуации. А вот Степанида, стройная и сероглазая, спокойная и справедливая, мужчин привлекала. Они летели к ней, как мухи на мед. Молодым людям нравились ее степенность, задумчивость, внутреннее достоинство и, главное, удивительное умение слушать и слышать. – Стешка, – хохотала Катя, – может, ты и для меня, заодно, кого-нибудь приворожишь? – Что ты несешь, глупая? – Стеша сердито отмахивалась. – Я и сама не рада. Не пойму, чего они ко мне липнут? Маринка, несмотря на дружбу, Стеше тихо завидовала, но вслух ничего не говорила, опасаясь потерять подруг, которые терпели ее вздорный характер. Однако, сколько ни скрывайся и ни таись, а все равно все станет явным, это только вопрос времени. А время-то как раз летело… Девчонки и не заметили, как подошла весна первого курса. Они повзрослели, стали еще красивее, словно из маленьких гадких утят превратились в настоящих лебедей. Марина, привыкнув к ним, стала чуть мягче, научилась уступать, и часто приглашала девчонок в гости за город. Чем они тут только ни развлекались! И сажали вместе с Маринкиной тетей цветы в саду, и ходили в лес гулять, и плавали на лодке на пруду, и гоняли на велосипеде по стадиону. Однажды вечером, когда Марина каталась на велосипеде, в нее врезался подросток на самокате. Девушка упала, разбила колени и сломала руку. Перелом оказался таким серьезным, что ей пришлось срочно делать операцию, которая потребовала переливания крови. Как назло, группа крови у Маринки была редкая с отрицательным резусом, и врачи, готовясь к операции, заранее запрашивали для нее кровь. Надо было ждать какое-то время, но у Стеши оказалась точно такая же группа, и она без колебаний пришла на помощь. После того памятного дня девчонки стали самыми желанными гостями в доме подруги. Отец Марины, редко появляющийся дома, делал для них исключение, сам жарил шашлыки и собственноручно угощал девушек, шутливо называя Степаниду «кровной родственницей». За четыре года утекло много воды. Всякое бывало: и спорили, и ругались, и мирились, но дружили. Держались вместе. Казалось, ничто не испортит крепкой девичьей дружбы. Но пути Господни неисповедимы. И мы, к сожалению или к счастью, ничего не знаем о дне грядущем. Живем себе, строим планы, загадываем желания, затеваем то одно, то другое… А судьба стоит в сторонке и посмеивается: она-то все знает наперед и видит гораздо дальше нас. Не зря в старину говорили, что «загад никогда не бывает богат». Именно поэтому старики никогда вслух не произносят желаемое. В общем, время катилось… Сентябрь пятого курса подступил незаметно. Осень уже одела в багрянец поля, дорожки и скверы. Золотой дождь сыпался с деревьев, оголяя ветви и стволы. Приближался октябрь. Но холодный дождь пока еще не заливал улицы, не гнал рваные тучи по темному небу и не колотил сердито по оконным рамам. На дворе стояла та редкостная пора, которую часто называют «бабьим летом». И этот октябрь стал для подруг той нулевой точкой, от которой они теперь отсчитывали свою жизнь и неожиданно поняли, что и в октябре бывает сладостно мечтать, радостно жить, терять голову и бесконечно любить. В октябре пришла любовь. Степанида и Маринка нежданно-негаданно влюбились. Двое в одного. Случайно. Хотя ничего случайного на этом свете не бывает… Глава 6 На кафедре зоотехнологий появился новый преподаватель. Молодой, холостой, лет тридцати пяти, он сразу заставил трепетать одинокие девичьи сердца. Высокий, широкоплечий, глазастый, улыбчивый, недавно защитивший кандидатскую диссертацию, Валентин Ильич перевелся в Москву из Нижнего Новгорода. К пятому курсу уже многие девушки вышли замуж или имели женихов. Только немногие остались не у дел. То ли слишком переборчивые, то ли чересчур занятые, то ли не больно привлекательные, они на пятом курсе уже и не делали особых усилий для привлечения мужчин. У каждой из них все складывалось по-разному. Степанида, например, давно решила, что пойдет замуж только по большой и обязательно взаимной любви. Строгая и слишком требовательная, она за все время учебы так и не встретила человека, который бы поразил ее. Парни, которые на первых курсах вились вокруг нее роем, вдруг все куда-то исчезли. «Нашли более уступчивых и сговорчивых», – шутила по этому поводу Катерина. Степанида на подколы подруги внимания не обращала, а вот постоянные навязчивые уговоры матери идти поскорее замуж ее нервировали. И хотя мать при каждой встрече напоминала, что «век девки недолог» и угрожала, мол, «будешь вековать в девках», но Стеша не торопилась, не давала никому обещаний и хранила себя для единственного суженого. Катерина, не в пример подруге, долго сидеть в девках не собиралась, хотя тоже особо не выбирала. Она еще со школьных времен любила парня из их родного села. Сейчас он учился в колледже неподалеку от Заречного на токаря. Девушка давно согласилась выйти за него замуж, и теперь с нетерпением дожидалась лета, чтобы, наконец, получить диплом и сыграть свадьбу. Их всей этой троицы только чернокудрая Маринка беззаботно крутила романы то с одним, то с другим, то с третьим. Девушка была абсолютно уверена, что любой из ухажеров с радостью возьмет ее в жены, как только она намекнет ему об этом. Но поначалу Маринке замуж не хотелось. Она от всей души веселилась, жила легко, порхала, словно та стрекоза из басни, а когда пришло время, с удивлением обнаружила, что никто из ее избранников не спешит предлагать ей руку и сердце. Как-то, сидя в аудитории после лекции Валентина Ильича, Катя ткнула подругу в бок. – Стешка, что творится, а? – Да что творится? – Степанида недоуменно нахмурилась. – Ты о чем? – Ой-ой-ой, – хитро прищурилась Катерина. – Только не говори, что не понимаешь. – Что я должна понимать? – Господи, – нетерпеливо вскочила из-за стола Катя. – Не зря твоя мать говорит, что ты – твердокаменная! Разве не видишь, как новенький на тебя смотрит? – Какой новенький? – не поняла Степанида. – Да, ладно! Так ты действительно не замечаешь? – ахнула Катерина. – Стешка, раскрой глаза! Этот, молодой, который лекции по зоотехнологиям читает, глаз с тебя не сводит. – Во-первых, его зовут Валентин Ильич, – усмехнулась Степанида. – А во-вторых, видеть-то видела, но хочу отметить, он на всех так смотрит. А что ему? Молодой, свободный, независимый. А интерес к девушкам – это нормально для мужчины. – Да что ты философию развела, – не поняла подруга. – Разве не собираешься воспользоваться его симпатией? – Кать, ты будто с луны свалилась. Как я воспользуюсь? Он же преподаватель. Есть же субординация, правила хорошего тона… Мало ли кто ему нравится, но ухаживать за студенткой он не может. – Почему это? – опешила Катерина. – О, боже! Да потому что это неприлично. И я не могу сама подойти к нему, это будет выглядеть довольно странно. – Фу, какие глупости, – поморщилась Катя. – Где ты этого набралась? Ханжество какое-то! Если люди нравятся друг другу, причем здесь их положение? – Слушайте, девчонки, – вдруг вздохнула Марина, – а ведь мне он тоже понравился. Классный такой… Умный, красивый, спортивный. А улыбка какая – глаз не отвести! – Что я слышу? Ничего себе, – изумленно обернулась к ней Катя. – Только ты сюда не лезь! – Почему? – Марина вызывающе взмахнула ресницами. – Каждый сам борется за свое счастье. – Давай скажем честно, подруга, – Катерина аж задохнулась от такой наглости, – у тебя уже сто раз была возможность замуж выскочить. В том, что ты одна до сих пор, никто, кроме тебя, не виноват. Ты мужиками крутила как хотела. А Стешка – другое дело. Она – человек серьезный, романов не заводила, мужиков не дурила, и, кстати, еще никого до сих пор не любила. – Так, может, и я никого не любила, – задумчиво пожала плечами Марина. – Просто развлекалась. – Как это? – Катерина недоверчиво прищурилась. – А так. Может, это я от одиночества глазки строила мужикам, чтобы не сидеть за городом с теткой в пустом огромном доме. – Да ладно, – скептически хмыкнула Катя. – Можешь не верить, мне все равно, – Маринка пожала плечами. – А вот что будет дальше, мы еще посмотрим. – Ты меня разочаровываешь, – возмущенно покачала головой Катерина. – Не думала, что ты способна на подлость. – Ну, что, Стеш, поборемся? – Маринка, не обращая внимания на Катю, обернулась к Степаниде. – Я бороться с тобой не собираюсь, – невозмутимо отозвалась Стеша. – Если мне суждена любовь, она придет, независимо от того, кто на нее еще претендует. Я события подгонять не буду. Что будет, то будет. – Ладно, девчонки, расслабьтесь, – засмеялась Марина, заметив, что ее откровения шокируют подруг. – Пошутила я. Не нужен мне ваш Валентин Ильич. Не расстраивайся, Стешка, мешать не стану. – Да я и не расстраиваюсь, – гордая Стеша посмотрела ей прямо в глаза. – У каждой из нас своя дорога. Поживем – увидим. Не знала Степанида тогда, что дорога-то, может, у каждого и своя, а вот любовь все-таки им придется делить. Настырная Марина, не привыкшая уступать и отдавать, просто затаилась на время. Отступила в ожидании своего часа. Прошло три месяца. Валентин Ильич заболел. Тогда стоял декабрь. Самое начало его, морозное, ветреное и злющее, сковало весь город. Первый месяц зимы серьезно взялся за дело: запорошил город первым снегом, ударил минусовыми температурами, покрыл дороги скользкой коркой тонкого льда, трепал провода порывами северного ветра. Валентин Ильич, не знавший доселе московскую зиму, сразу слег с воспалением легких. В первый день его отсутствия студенты болтались по факультету без дела, потом лекции Валентина Ильича быстренько заменили на другие, перекроили расписание, сократив количество учебных пар. Однако через неделю, оценив серьезность ситуации, часы молодого педагога временно отдали заведующему кафедрой Модесту Львовичу, и, успокоившись, на время позабыли о больном Валентине. Факультетская администрация, решив проблемы замещения преподавателя и координации расписания, облегченно выдохнула и занялась привычными рутинными делами, а студенты, погалдев, вскоре и думать забыли о болеющем молодом лекторе. Однако Степанида волновалась. Ей не спалось. Она вдруг осознала, что за эти три месяца так полюбила Валентина Ильича, что теперь и думать ни о чем не могла. Каждый день просыпалась и засыпала с мыслью о нем. Вспоминала его улыбку, прищур глаз, взмах руки… Считала дни без Валентина Ильича, читала в интернете про его болезнь, изучала способы лечения народными средствами. Девушка каждый день ждала появления преподавателя, но, когда и через две недели Валентин Ильич не появился на работе, нервы у нее не выдержали. Степанида подхватила свою сумку, выбежала из аудитории и отправилась на кафедру. Робея, долго стояла под дверью, кусая губы и стыдливо подбирая нужные слова, но, переборов смущение, наконец, шагнула вперед и решительно потянула на себя массивную деревянную створку. Модест Львович, восседающий за огромным старым столом, заваленным какими-то бумагами, папками и книгами, недовольно поднял голову. – Чего тебе, Зорина? – Модест Львович, я хочу спросить… Вернее, узнать… – Стеша еле-еле оправилась от смущения. – Ну, что спросить-то? – Хочу узнать, как самочувствие нашего преподавателя… – Зорина, что ты мямлишь? Какого еще преподавателя? – По зоотехнологиям, – Стеша, чувствуя, как краснеет, сделала шаг вперед. – Валентина, что ли? – заведующий кафедрой снял очки и близоруко прищурился. – Да, – Стеша смущенно кивнула. – Про него я и хотела узнать. Понимаете, ребята интересуются, когда он вернется? – Ребята? – завкафедрой недоверчиво сдвинул брови. – А им-то чего? – Ну, просто интересно. – Что-то ты, Зорина, темнишь. Ну, да ладно. Не знаю, честно говоря, когда Валентин наш поправится, больничный ему продлили еще на неделю. Степанида неуверенно переступила с ноги на ногу, не решаясь спросить то, ради чего здесь оказалась. Модест Львович, досадливо поморщившись, вернул очки на нос. – Ну, что топчешься? Что еще? – Модест Львович, а дайте мне, пожалуйста, его номер телефона или адрес. Мы хотим его проведать. Ему приятно, наверное, будет. – Адрес? Эка, ты, деваха, хватила! Не уверен я, что больному преподавателю будет приятно ваше нашествие. Ему, скорее всего, сейчас не до вас. Дайте человеку спокойно поболеть. – Модест Львович, пожалуйста… Дайте. Мы не станем ему надоедать, обещаю. Заведующий кафедрой, которого настойчивость Степаниды уже стала раздражать, развел руками. – Ты, Зорина, меня измором решила взять? Адреса Валентина я не знаю. Этими вопросами лаборантка кафедры занимается, но ее сегодня нет. Номер телефона где-то записан, но искать сейчас не стану, некогда мне. Так что помочь тебе ничем не могу. Если есть желание, иди к секретарю деканата, у нее все контакты работников факультета. Благодарно кивнув, Степанида поспешно ретировалась и стремглав понеслась в деканат. – Что это вы выдумали? – полная, уже седеющая и очень уставшая секретарша деканата недовольно обернулась. – С какой стати я должна сообщать вам адрес преподавателя? Это личная информация. Закрытая. Понятно? – А Модест Львович разрешил. Я у него сейчас была, можете позвонить, проверить. Хмурая секретарша, изобразив удивление, медленно подняла свое полное, утомленное тело со стула, но дойдя до шкафа, вдруг остановилась. – А почему Модест Львович сам адрес не дал? Он – завкафедрой, мог бы сразу решить проблему. – Не знаю. Позвоните ему, если не верите. – Господи, вот навязалась, – лениво отмахнулась секретарша. – Некогда трезвонить без дела. Если завкафедрой разрешил, мне не жалко. Записывай. – Она, придерживая сползающие очки рукою, старательно продиктовала адрес и телефон Валентина Ильича, потом заботливо вернула папку на прежнее место. – Все? Или еще что-то? Степанида бежала к автобусной остановке, не разбирая дороги. Шел декабрь. Это была уже та пора, когда оголившиеся деревья стыдливо опустили ветви, приготовившись к долгому зимнему забытью. Когда небо, утратившее былую высоту и яркость, поблекло, посерело и стало похоже на рваный дедовский ватник. То и дело небосвод затягивало бесформенными облаками, которые клубились то ли туманом, то ли мглой. Воздух мутнел, темнел и, теряя прозрачность, сгущался, повисая клочьями. Время от времени срывался холодный дождь, переходящий в колючую поземку. Безжалостный ветер хватал за полы пальто, обжигал щеки и забирался за воротник. Стеша ничего этого не чувствовала. Торопясь на автобус, она иногда совала руку в карман, проверяя, не потеряла ли в спешке крошечный клочок бумаги, на котором записала заветный адрес. Как доехала – не помнила. Словно в забытьи, ни о чем не думала. Остановившись, наконец, перед обшарпанной дверью в старом панельном доме, девушка с трудом перевела дух, сжала кулачки, и, закрыв глаза, прошептала едва слышно: «Господи, помоги! Спаси и помилуй…» На звонок долго никто не реагировал. Дверь не отворялась, звуков никаких не слышалось, признаков жизни не доносилось. Степанида нажала на большую черную кнопку еще раз. И еще. Тишина плавала за дверью. Расстроенная девушка прислонилась спиной к заветной двери и замерла. Отдышалась, справилась с волнением. Постояла еще, потом, потеряв терпение, развернулась и что было силы снова нажала на кнопку звонка. Держала долго, слушая, как льется незатейливая мелодия где-то там, в глубине квартиры. Не дождавшись ответа, приникла ухом к двери. Абсолютная тишина, чистая, протяжная, безмятежная. Словно за дверью и вовсе нет жизни: не капает вода из крана, не гудит пылесос, не бьют часы, не хлопает форточка. И это полное, глубокое беззвучие испугало Степаниду. Она в изнеможении опустила руки и всхлипнула. Отчаяние и детская обида накрыли ее, но она с собой быстро справилась. Решительно достала телефон и, глядя на заветный листочек, поспешно набрала номер преподавателя. Она терпеливо ждала. И, словно сжалившись над ней, где-то в глубине квартиры раздались трели звонка. Не дожидаясь ответа, Степанида лихорадочно нажала на кнопку отбоя и, что было силы, заколотила в дверь кулаком. Неожиданно, в ответ на ее стук, распахнулась дверь в квартире напротив. Седая дама с незамысловатым пучком на голове важно выплыла на лестничную площадку и, придерживая полы длинного атласного халата, надменно оглядела девушку с ног до головы. – Что происходит? Ты чего тут хулиганишь? – Извините. Я из университета, к преподавателю пришла. Он не открывает, а я волнуюсь. – Твое волнение больше похоже на хулиганство. Прекрати шуметь, – дама недовольно переступила с ноги на ногу. – Весь подъезд уже на ноги подняла. Она исчезла так же быстро, как и появилась, сердито сверкнув глазами на прощание. И, словно в ответ на ее слова, в квартире Валентина вдруг послышались шаркающие шаги, гневно заскрежетал замок, и на пороге показался худой бледный мужчина. Выглядел он ужасно. В полинялых, вытянутых на коленях спортивных штанах, в футболке неопределенного цвета, в тапочках на босу ногу. Всклокоченный, небритый и с шерстяным шарфом на шее, Валентин едва стоял на ногах. Держась рукой за косяк, он, прищурившись, изумленно уставился на девушку, не узнавая ее. – Вам кого? Степанида, чувствуя, как внутри разливается горячая щемящая нежность, прошептала, дрожа от волнения: – Валентин Ильич, вы не узнали меня? Я – Степанида Зорина. Стеша. Ваша студентка с пятого курса. Он помолчал, осмысливая услышанное, и вдруг, узнав ее, смущенно покраснел до корней волос. – Вы? Зачем вы здесь? – Валентин Ильич, – Степанида засуетилась, боясь, что он ее прогонит, – я пришла вас проведать, меня наша группа отправила. Пожалуйста, разрешите… – Что разрешить? – закашлявшись, прохрипел он. – Не понимаю. Что вам нужно? – Разрешите войти? – Нет… – испуганно съежился Валентин Ильич. – Нельзя, простите. Зачем? – Я специально приехала, чтобы вас навестить… – Но ко мне нельзя. У меня такой кавардак! Я болею уже две недели, не до уборки было. Но Степанида уже пришла в себя и, не слушая бормотания смущенного преподавателя, решительно шагнула ему навстречу. – Здесь холодно. Не стойте на сквозняке. Пропустите. Я все сделаю. Он ошарашенно отступил назад, беспомощно прислонился к стене. – Вы ставите меня в неудобное положение, – едва держась на ногах от слабости, прошептал он. – Мне неловко. Это лишнее! Она, не слушая его, сняла пальто, сбросила ботинки, и, обернувшись, захлопнула за собой входную дверь. – Валентин Ильич, ложитесь в постель. Я сделаю вам чай. Вы сегодня ели что-нибудь? Он походил на маленького мальчишку: растрепанный, растерянный, исхудавший… Мужчины вообще не умеют болеть, сразу превращаются в беспомощных существ, боятся лекарств и совершенно теряют присутствие духа. Обычно они сразу укладываются в постель, ожидая горячего внимания и всевозможной заботы. Им хочется опеки, покровительства и бесконечной ласки. Преподаватель, не ожидавший появления своей студентки, совершенно смешался. – Так вы ели сегодня или нет? – вздохнула Стеша. – Не помню, – он пожал плечами, – кажется, завтракал. – Все понятно. Ложитесь. Дайте мне минуту. Я помою руки и сделаю вам чай. На кухне царил хаос. В раковине громоздилась гора грязной посуды, на столе стояли чашки, в блюдце засыхал порезанный лимон. Холодильник был девственно чист и пуст. На верхней полке одиноко грустила банка с каким-то засахаренным вареньем, а в шкафу обнаружился лоток с остатками загустевшего меда. – Все гораздо хуже, чем я предполагала, – озадаченно присвистнула Степанида. Минут через десять она вошла в комнату, где на диване лежал Валентин Ильич, с чашкой свежезаваренного крепкого чая. – Валентин Ильич, сразу хочу вам сказать, что я не уйду, пока вы не поправитесь. Буду за вами ухаживать. – Вы с ума сошли? С какой стати? Ни в коем случае! – Не тратьте силы. Я не уйду. Буду вас кормить и лечить. – Зачем? Ну, пожалуйста, – Валентин испуганно заморгал красными глазами. – Я не могу вам это позволить! Это совершенно не нужно! И неудобно. За чай спасибо, но уходите. – Не спорьте, это бесполезно, – она обрела обычные для себя присутствие духа и уверенность. – Соглашайтесь. Сейчас я здорова, а вы больны. Он, сбитый с толку ее напором, поднял на нее умоляющий взгляд. – Спасибо, конечно, но… Это как-то неправильно. Я чужой вам человек, я ваш преподаватель, мне неловко. Как вы не понимаете? – Перестаньте. Я все понимаю, но не уйду ни за что, – Стеша подвинула к дивану табурет, поставила на него чай и мед в блюдце. – Вот, пейте чай. И не обожгитесь – кипяток, – она заботливо наклонилась и подоткнула ему подушку. – Садитесь поудобнее. Не волнуйтесь, я умею ухаживать за больными. И вас выхожу, будете как новенький. Вы лекарства пьете? Что врачи говорят? Он, пораженный происходящим, словно онемел от замешательства, но потом, чувствуя бесполезность сопротивления, взял себя в руки. – Врач приходил два раза. Антибиотики назначил. И еще какие-то лекарства. – Вы их пьете? – Что-то пил, но не все. Остальное еще не купил. Друг обещал заехать, привезти. – Господи! Вы здесь столько лежите и толком не лечитесь? Валентин Ильич, разве так можно? Что ж вы как ребенок! – Вы говорите как моя мама, – мужчина улыбнулся краешком бледных губ. – Нет, я, конечно, лечился. Антибиотики пил, мне уже легче. – Так, все ясно, – девушка достала из своей сумки кошелек, взяла шапку. – Давайте мне рецепты и скажите, где здесь магазин найти, поближе желательно. – А магазин-то зачем? – Продукты куплю, буду вас обедом кормить, – она спокойно и уверенно взмахнула рукой, предупреждая его сопротивление. – И не вздумайте перечить. У меня характер знаете какой! Вам со мной сейчас все равно не справиться. Когда она, забрав рецепты, направилась в коридор, мужчина робко позвал ее: – Степанида, постойте. Там, на тумбочке у входа, ключ лежит. Возьмите. Открывайте дверь сами. Так началась их любовь. Любовь, которая соединила непохожих людей. Мужчину и женщину, обладающих разными темпераментами, характерами, привычками и склонностями. Но ведь любовь не выбирает. Она одаривает блаженством, осыпает радостями, награждает счастьем. Ублажает. Усердствует. И внимательно наблюдает. Контролирует. Отслеживает. Не спускает глаз. Не выпускает из виду. И стоит лишь на мгновение оступиться, на секунду отклониться от выбранного пути, ошибиться, споткнуться, поскользнуться… Любовь тут же разочарованно отворачивается. Отступает и уходит. И вернуть ее невозможно. Любовь не прощает предательства. Глава 7 Тот холодный ветреный день Степанида запомнила на всю жизнь. Странная штука наша память. Она так избирательна, так упряма и так бескомпромиссна, что объяснить ее действия логически невозможно. Да и какая может быть логика, разумность или закономерность в том, чем мы не управляем. Парадокс сопутствует памяти, и нет ответа на главный вопрос: «почему мы, всему наперекор, помним то, что больше всего хотели бы забыть?» Почему мы никак не можем позабыть то, что нас поразило, обидело или вывело из состояния привычного равновесия? И почему мы напрочь забываем о том, что прошло спокойно и обыденно, что не мучило нас и не тревожило? Это происходит с каждым из нас, и нет исключения из этого правила. Попробуйте сразу вспомнить имена и фамилии всех одноклассников или школьных учителей. Не факт, что получится! А вот имя математички, которая каждодневно мучила вас у доски и ставила двойку на весь лист в дневнике, всплывет мгновенно. Странная штука наша память. Непредсказуемая, удивительная, непостижимая… Но благодаря ей мы не теряем нить, связующую нас с прошлым, а значит, у нас есть будущее, ибо нет будущего у того, кто не чтит своего прошлого. Охваченная внутренней радостью и невероятным счастьем, летела Степанида по улице. Прохожие, которых она даже не замечала, удивленно оборачивались вслед высокой светловолосой девушке, которая, несмотря на пронизывающий ветер, светилась улыбкой и азартной решимостью. Худенькая старушка у входа в магазин, не выдержав, покачала головой: – Что-то ты, милая, земли не видишь. Под ноги не смотришь. Гляди, не оступись. Да застегнись, глупая, простудишься. Но Стеша и холода-то не чувствовала. Внутри ликовал такой безудержный восторг, что ей хотелось запеть на всю улицу или просто закричать во все горло. Хотелось закружиться, обнимая каждого прохожего! И чтобы не делать этого, она лишь кусала губы, пытаясь сдержать улыбку, но та все равно расползалась во весь рот. Не в силах справиться с эмоциями, девушка торопилась, страшась расплескать накопившееся внутри счастье. День пролетел незаметно. Вернувшись в квартиру Валентина, девушка готовила обед, кормила больного, давала ему лекарство. Потом, заставив его поспать, убирала квартиру, мыла посуду, стирала. И только, когда на большой город поспешно опустилась темная декабрьская ночь, Стеша вдруг спохватилась. – Ой, одиннадцать! Совсем забылась! Надо же… Валентин Ильич, поеду я, а то уже поздно, общежитие у нас в двенадцать закрывается. Вахтерша такая строгая, ни за что дверь не отопрет, если опоздаешь! – Она торопливо схватила пальто и, уже натягивая шапку, торопливо наказывала: – Завтра с утра обязательно позавтракайте. Я там сырников напекла. Молоко подогрейте. Я вскипятила и в холодильник поставила. А потом я приеду, обедом вас накормлю. И лекарство не забудьте, слышите? Лекарство обязательно! Мужчина, бросив взгляд на круглые часы у изголовья, озадаченно поджал губы. – Да подождите вы с обедом! Время-то, и правда, позднее, как вы одна поедете? Не самое лучшее время для прогулок. – Ой, ничего! Я до метро быстренько добегу, а там уже не страшно. Вы меня просто не знаете, а я никого не боюсь! – Подождите, – Валентин хмуро глянул на нее. – Не дело это – по ночам бегать в одиночестве. Степанида, уже застегнув пальто на все пуговицы, кивнула. – Согласна, что не очень правильно, но риск – дело благородное, особенно когда лечишь больного человека. Ну, все, я побежала. До завтра! – Стойте, – вскочил Валентин, – пойду вас провожать. – Вы, простите меня за грубость, с ума сошли? – девушка даже оторопела. – Там холод ужасный, а у вас воспаление легких. Я вам запрещаю это делать. И потом… Говорю же, я никого не боюсь, честное слово! Знаете, какая я сильная, любому сдачи дам! – Слушайте… Не подумайте, пожалуйста, ничего дурного, но… – нерешительно пробормотал мужчина. – Если вы собираетесь и завтра ехать в такую даль, может, не стоит уезжать? Степанида растерянно остановилась, не понимая, как реагировать. – Только не поймите меня превратно. Просто оставайтесь. Ну, правда… Приехали, накормили, напоили, убрали, а я вас ночью одну должен отпустить? Вот так благодарность, ничего не скажешь! – Да что вы, Валентин Ильич! Разве я ради вашей благодарности это делала? – Ну, так оставайтесь… Она молчала, неуверенно переступая с ноги на ногу. – Не волнуйтесь. Ничего постыдного у меня и в мыслях не было. Квартира, конечно, однокомнатная, но на кухне есть диван. Он раскладывается, вы можете там лечь и спокойно отдыхать. Я вас не потревожу. Ехать ночью, чтобы вернуться утром, – не самая хорошая затея. Соглашайтесь. – Валентин Ильич, спасибо, – Степанида покраснела. – Я и не думала ни о чем таком, просто от неожиданности растерялась. А на самом деле я очень рада. Очень-очень… Он недоверчиво хмыкнул, но, видя ее смущение, сделал вид, что поверил. – Вот и отлично. Располагайтесь, постельное белье в шкафу. Устраивайтесь и ложитесь спать. С того дня прошла неделя. Стеша, как и все счастливые, часов не наблюдала. Она совсем позабыла о времени, о подругах, о занятиях. С головой погрузившись в заботы о больном Валентине, девушка пребывала на седьмом небе от радости, счастья и блаженства. Однако за эту неделю Степаниде пришлось выслушать немало обидных колкостей, которые сильно подпортили ей настроение. На следующий день после ее появления в доме Валентина, едва взошло солнце, позвонила взволнованная Катерина, которая на нервной почве даже заикаться стала. – Алло, алло… Стешка! Стешка, ты где? С тобой все в порядке? Ты почему сегодня дома не ночевала? – Господи, Катя, ты чего так кричишь? Что случилось? Как дела? – Вы только посмотрите на нее, – Катя чуть не плакала, давясь эмоциями. – У нее еще хватает наглости спрашивать про мои дела! Какие у меня могут быть дела, когда я всю ночь не спала? – А чего ты не спала? – Это ты у меня спрашиваешь? Как это почему? Да я тут чуть не спятила! Хотела уже в полицию идти. Где ты? Где была всю ночь? – Да не кричи же ты, Катя! Успокойся. Со мной все в порядке. – Как это в порядке? Что происходит? Почему твой телефон был отключен? Я миллион раз звонила. Ты хочешь меня с ума свести? Что молчишь, бессовестная? – Ты же мне слова сказать не даешь. Сделай паузу, и все расскажу. – Какую паузу? Где твоя совесть? Я такого от тебя не ожидала! На занятия пришли вместе, а потом я кинулась, а тебя и след простыл! Куда ты пропала? Степанида, вздохнув, представила, как переживала ее впечатлительная подруга, и ощутила тяжелую досаду на себя. – Ой, Катюша, прости, прости. Вот я дуреха! Надо было все-таки тебя предупредить. Нехорошо получилось. Извини меня, пожалуйста. – Ты мне извинения здесь не сыпь. Говори, где была! И где ты сейчас! – Все-все-все расскажу. Только потом, можно? Позже. А сейчас у меня все хорошо. – Как это потом? – бесновалась Катерина. – Ну, уж нет. Если сейчас же не объяснишь, где находишься, я пойду и напишу заявление в полицию. Говори немедленно! Ну? Тебя похитили? – Что? – Стеша, не сдержавшись, занервничала. – Катя, как ты до такой глупости додумалась? Чувствуя, что дело добром не закончится, Степанида решила рассказать подруге правду. Та, выслушав ее сбивчивое объяснение, сначала затихла, переваривая услышанное, а потом недоверчиво хмыкнула. – Подожди-подожди, я что-то не поняла. Где ты? У Валентина Ильича? Дома? Это что, шутка такая? – Да почему шутка? – Нет? Тогда я не понимаю. Как это дома у Валентина Ильича? Степанида, сознавая нелепость ситуации, даже расстроилась. Как объяснить подруге то, чему она и сама объяснения не находит? Как передать спонтанность и непредвиденность положения, совокупность обстоятельств, приведших ее в эту квартиру? – Кать, со мной все хорошо. Очень хорошо. Просто поверь мне. – А что происходит? – подруга словно не слышала. – Он тебя позвал? Нет? А как ты туда попала? А почему ты там ночевала? А зачем осталась на ночь? А сегодня тоже там останешься? Где спала? Ты ему есть готовишь? А как он тебя называет? А ты его? Степанида долго молчала, вслушиваясь в бессвязный словесный поток подруги, потом, потеряв терпение, довольно жестко оборвала ее: – Да остановись же ты! Хватит, не тараторь. Дай хоть слово вставить. Все, что нужно, ты уже знаешь. Остальные подробности при встрече. Положи трубку и не вздумай никому ничего говорить, слышишь? – Никому? – опешила Катя. – Совсем никому? Даже Маринке? – Не знаю. Ну, наверное, Маринке можно. Все, отбой. Всю неделю Степанида посвятила Валентину. В академии показалась только пару раз, благо, что пятикурсников уже не так контролируют, как вновь поступивших. Лекции пропустила без зазрения совести, а на семинары съездила, не хотела неприятностей. После занятий летела к Валентину, задыхаясь от едва сдерживаемого воодушевления и детского восторга. Купила себе фартук в крупный красный горох с оборками и домашние тапочки, пару больших махровых полотенец, пачку салфеток и белоснежную скатерть. Выстирала шторы, взгромоздившись на стол, вымыла люстру, отчистила до блеска сантехнику. – Степанида, мне вас бог послал, – разводил руками Валентин Ильич. – Без вас я здесь точно умер бы. – Ну, что вы. Поправились бы, конечно, но не так быстро, как без моих котлет, – хохотала девушка, подавая ему свежий бульон и паровые котлеты. Она умилялась, замечая, как он восстанавливает силы, и с удовольствием готовила обеды, заставляла Валентина есть насильно, делала ему согревающие компрессы, подавала необходимые лекарства. Валентин Ильич пошел на поправку. Посвежел, стал меньше кашлять, температура больше не поднималась. Он терпеливо дожидался ее, хвалил борщи и супы, и даже не морщился, глотая горькие микстуры. На шестой день участковый врач пришел на очередной осмотр и позволил больному выходить на улицу. – Что ж, – сразу засобиралась Степанида, – слава богу, болезнь отступила. Пора и мне, как говорится, честь знать. Дел накопилось по горло. Поеду я, Валентин Ильич, домой. – Как это – домой? А как же я? – растерянно обернулся он к ней. – Ну, а что делать-то? – Степанида смущенно опустила глаза в пол. – Ваш доктор подтвердил, что вы уже почти здоровы. Больше моя помощь вам не нужна, на ноги я вас поставила. Поеду в общагу, а то Катя там уже стонет без меня. «Как это она уедет? Куда? Зачем?» – метались мысли в голове Валентина Ильича. Он так привык к ней, к ее ласковым глазам, заботливым рукам. Ему полюбились ее негромкие песни, которые она напевала себе под нос, ее легкие шаги, ненавязчивое внимание. Он так привязался к этой необыкновенной девушке с таким редким именем! За эту неделю его холостяцкая жизнь стала совсем другой: наполнилась ее смехом, пропиталась голосом, заискрилась радостью! Жизнь обрела иной смысл, и только рядом с ней он вдруг понял давно знакомую фразу, что, мол «с милой и в шалаше рай». Они все еще не были родными, но уже не могли оставаться чужими. Они еще говорили друг другу «вы», но родство душ уже витало в воздухе. Они еще стояли рядом, но уже должны были разойтись в разные стороны. Она засобиралась, торопясь поскорее оборвать странную неловкость. Мужчина, глядя на сборы, совсем потерялся. Как ребенок, ходил за ней по пятам, отвечал невпопад, наступал на ноги, бился локтями о двери. Ошарашенно следуя за ней, он словно впал в прострацию. И вдруг в замешательстве понял, что еще минута, и его дом опустеет. И он опять один! Страх потерять Степаниду сковал все тело железным обручем, но Валентин взял себя в руки и сделал то, что подсказывало его встревоженное сердце. Он подошел к ней и, чувствуя, что земля уходит из-под ног от страха, прошептал: – Стеша, пожалуйста, не уходи. Останься. Она, задохнувшись от этого внезапного «ты», вспыхнула до корней волос, стыдливо опустила глаза. – Но как? Я так не могу. Нельзя. Зачем? – Почему нельзя? – он едва дышал от волнения. – Стеша, пожалуйста… Мне кажется, я очень тебя люблю. – Кажется? – вдруг светло улыбнулась девушка. Он и сам понял, что сморозил глупость, и, усмехнувшись в ответ, осторожно привлек ее к себе. – Хочу, чтобы ты осталась со мной. Навсегда! Слышишь? Навсегда… Он нежно коснулся ее лба, уха, шеи и, вспыхнув страстной горячностью, тронул робкие девичьи губы. Стеша ахнула и, подавшись ему навстречу, полыхнула горячим румянцем. Проваливаясь в жгучую чувственность, она закрыла глаза, и мир, покачнувшись, перевернулся для них двоих. Те первые декабрьские дни далекой юности Степанида хотела забыть. Да не получалось. Она помнила, как колотилось в ту ночь сердце, как пылали нацелованные губы, как светились от счастья глаза любимого. Она помнила, как лихорадочно скакали мысли, как жарко переплетались тела и как стремительно пролетали ночи. Она помнила, назло себе, несла в сердце, держала в голове. Но так хотела забыть! Мечтала, чтобы те давние события канули в вечность и никогда не всплывали в памяти ни во сне, ни наяву. Глава 8 – Ой, боже, а времени-то сколько, – ахнула Степанида, вынырнув из пучины воспоминаний. Суббота стремительно летела к полудню. Календарное начало июня радовало и само по себе, а тут еще и природа вовсю старалась не подвести и не разочаровать, одаривая сельчан такими теплыми ночами, что, казалось, воздух плавится и тает, словно воск на свече. Протяжные светлые вечера манили убежать за околицу и затеряться в светлой березовой роще. Низко плывущие над рекой густые утренние туманы так накрывали берега, что они походили, скорее, на молочные кисельные из известных детских сказок, чем на утрамбованные береговые ложбины и обрывы. Степанида, проводив Катерину домой, спать уже не ложилась. Подоила корову, выгнала ее в стадо, торопливо закончила неотложные дела и, выпив чашку крепкого чая, понеслась на работу. Как вчера и планировала, успела сделать очень многое: в телятник спозаранку сбегала, проверила, как соблюдается утренний рацион, как выдается молодняку корм. Сама поприсутствовала на кормлении. Вернувшись пополудни домой, она, переодевшись, хотела заняться уборкой, но тут мать, прихрамывая и сияя как медный пятак, горделиво вплыла в ее комнату. Степанида, прекрасно зная материнскую любовь к сюрпризам и еще помня, как она зазвала незнакомца на чай, подозрительно прищурилась. – Так… Что опять? Ты чего так сияешь? Что задумала? – Вот любишь ты, Стеша, мать укорять да глупости болтать, – баба Галя сердито вздохнула. – Медом не корми, а дай матерью покомандовать да поглумиться над ней! И в кого ты такая подозрительная? – Мам, в тебя, наверное. Другой-то матери у меня не было! – Другой матери не было, конечно, но мнительность и недоверчивость твоя – от отцовской родни, сто процентов. – Понятное дело. Если их давно нет на этом свете, можно на них все грехи списать и все камни свалить. – Ох, и языкастая ты баба, Стешка. Даже матери спуску не даешь. Совсем распустилась, отбилась от рук! – Мам, тебе заняться, что ли, нечем? – вздохнула Степанида. – А то я быстро тебя к какому-нибудь делу пристрою. – Ну, уж нет, – махнула сухонькой морщинистой ручкой баба Галя. – Я свои дела давно переделала, теперь твоя пора пришла! – Ну, так не мешай! Не стой над душой. Старушка хитро прищурилась. – А я вот новость хотела тебе сказать. Хорошую новость! Ты ж ничего не помнишь, а я, как записная книжка, все держу в голове. – Скажите на милость, какая памятливая, – Степанида усмехнулась. – И что там, в твоей записной книжке, на сегодня намечено? Что опять в нашем бабьем царстве ожидается? Мать долго молчала, словно решала – говорить или нет, а потом, не выдержав, заторопилась: – Эх, ты, горе-мать… Ниночка же приезжает сегодня! Вот что! А ведь ты, признайся, забыла? – Разве сегодня? Вроде мы на следующую неделю с ней договаривались… Или это я замоталась и все перепутала? – Вот, – ликующе ткнула в нее худым пальцем старушка, – наконец-то ты хоть что-нибудь признала! Конечно, ты все перепутала. А я с Ниночкой уже сегодня разговаривала, она приедет семичасовым автобусом. – Ой, хорошо-то как, – посветлела Степанида. – Я ужасно соскучилась! Тогда уборку откладываем, пойду тесто ставить. Напечем пирогов с капустой, как девочка наша любит. Ниночка, дочь погибшего брата, хоть и училась в районном центре, но домой приезжала часто. Скучала по селу, подругам, но больше всего по матери и бабушке. Степаниду, удочерившую ее раннем возрасте, она обожала и называла не иначе как мама Стеша, доверяла ей все свои девичьи секреты и мечты. Ну, а бабушка так и вовсе слыла ее лучшей подружкой. Они, несмотря на разницу в возрасте, могли часами сидеть рядышком, о чем-то беседуя, смеясь или горюя. Нина выросла удивительной, и очень напоминала юную Степаниду: девочка оказалась такой же скромной, застенчивой, доброй. Только не было в ней такого ярко выраженного чувства справедливости и силы духа, как у Стеши. Чувствительная, мечтательная и нежная, Ниночка сразу заявила домашним, что из села уезжать не собирается. – Ниночка, а как же образование? – расстроилась Степанида. – Что ж ты делать собираешься, если учиться не будешь? Надо же профессию получать. – Мам Стеш, давай я буду учиться заочно? – Вот это правильно, – баба Галя одобрительно кивнула, страшно боясь предстоящей разлуки. – Не уезжай, милая, а то я сразу помру без тебя! – Мама, – Степанида сердито одернула старушку. – Я Ниночку люблю не меньше тебя, но думаю не о себе, как ты, а о ее будущем. Девочке надо взрослеть, чему-то учиться… Не может же она всю жизнь за твою юбку держаться и хвосты телятам на ферме крутить. – Мам Стеш, – Ниночка обиженно прикусила губы, – ну, давай тогда я в нашем районном центре куда-нибудь поступлю. И потом вернусь в Заречное. – А что? Это мысль, – улыбнулась Степанида. – И недалеко от нас будешь, и специальность получишь. Они с Ниночкой изучили все возможные варианты, поездили по учебным заведениям, побывали на днях открытых дверей. Ниночка, очень любившая читать, выбрала библиотечный колледж. – Нинок, ты так хорошо учишься, тебе любой институт по плечу, – пыталась урезонить племянницу Степанида. – Может, попробуешь поступить в педагогический или институт культуры? Там, кстати, тоже есть библиотечный факультет. – Нет, мам Стеш, Зойка ведь тоже в этот колледж поступать собирается. Вдвоем проще. Ты сама говорила, что вместе всегда легче. Вы в свое время с тетей Катей поехали учиться и никогда не пожалели об этом, правда? На это Степаниде возразить было нечего, она понимала, что вдвоем жить в чужом городе всегда проще, удобнее и безопаснее. Время летело быстро. Катилось, как детский мячик, под гору. Не успели они встретить новый год, как пасха подступила. Только-только с «бабьим» летом простились, как уже Троица следующего года накатила. Нынче Ниночка заканчивала второй курс, в июне собиралась досрочно сдать летнюю сессию и уже считала дни до долгожданных длинных летних каникул. Погруженная в домашние хлопоты, Степанида настороженно прислушивалась, стараясь не пропустить тот момент, когда племянница появится у порога родного дома. Но, как это чаще всего и случается, все же проворонила это долгожданное мгновение. Чаще всего женщина выходила за ворота и долго стояла, глядя вдаль, на дорогу. Автобус обычно останавливался в центре, у магазина, и Нина минут через восемь уже появлялась из-за поворота. Однако сегодня Стеша, завозившись на летней кухне, спохватилась только когда услышала, как из распахнутых окон доносится радостный визг Ниночки. Вытирая руки подвязанным фартуком, Степанида кинулась навстречу. – Ну, надо же, пропустила, не встретила тебя! – Мам Стеш, привет, – Ниночка, раскрыв руки, бросилась к ней. – А я тебе подарки привезла! – Какие еще подарки? Что ты выдумала? – Стеша! Девочка тебе приятное хотела сделать, – баба Галя, сияя от счастья, нахмурилась. – Да я рада, но лучше бы она не на подарки экономила, а кушала хорошо. Ты посмотри, какая худющая, кожа да кости! – Ничего, – отмахнулась старушка. – В старину правильно говорили: были бы кости, а мясо нарастет. – Ну, ладно, ладно. Дай же хоть посмотреть на тебя, – Стеша вдохнула. – Совсем, детка, ты у нас взрослая стала. – Да чего на нее смотреть? Что с ней за две недели могло случиться? – баба Галя сгорала от нетерпения. – Ты, Нинок, лучше доставай подарки. Уж больно любопытно, что ты там на этот раз придумала. Девушка вытащила из сумки два больших платка. – Мам Стеш, это настоящие Павлово-Посадские платки. Я тебе и бабушке купила. Мы туда на экскурсию с группой ездили, знакомились с народными промыслами. – Спасибо, деточка, – Стеша развернула платок, любуясь яркостью его орнамента. – Ой-ой, очень красиво! Загляденье! Баба Галя, довольно причмокивая языком, сразу накинула свой подарок себе на плечи. – А у меня-то поярче будет! Молодец, внучка! Но ты, Стеша, не переживай, у тебя цветы понежнее. Ниночка правильно выбрала: ты ж яркое не носишь, а мне все нипочем! – Ну, бабуль, ты у нас огонь, – Ниночка, запрокинув голову, захохотала. – Вечно молодая и неугомонная, да, мам Стеш?! – А это кому? – Стеша заметила еще один пакет. – Как кому? – удивилась девушка. – Это крестной платок, как она любит – с васильками. Крестной матерью девочки была соседка, которая издавна жила через плетень, рядышком со Степанидой. Татьяна когда-то считалась самой близкой подругой погибшей матери Ниночки, и та сама, еще будучи беременной, выбрала своему будущему ребенку крестную. Девочку Татьяна крестила в полугодовом возрасте, а когда подруга погибла, пришла к бабе Гале. – Теть Галь, что с Ниночкой будет? – Как это что? – Галина подняла на соседку заплаканные глаза. – Воспитывать станем. – Теть Галь, я вот что хотела сказать… Я ведь ее крестная, поэтому, если надо, я всегда рядом. В любую минуту приду, помогу, поддержу. И деньгами, и делами. Слышите? Не стесняйтесь, говорите, что нужно. – Спасибо, Танюша, – заплакала женщина. – Да не спасибо, а зовите, в любую минуту. Я не для красного словца это говорю. Заменить мать малышке не смогу, но буду стараться. И если что, с любой бедой и любой радостью она может ко мне прийти. Так и повелось с тех пор. Татьяна, сама многодетная мать, прибегала по первому зову. Забирала девочку к себе, когда Степанида ухаживала за болеющей матерью, покупала ей подарки и старалась угостить повкуснее. – Зачем ты ее так балуешь? – сердилась иногда Степанида. – Таня, это ни к чему! Татьяна, острая на язык и задиристая, на это реагировала спокойно: – Ничего, мне хочется ее побаловать. Знаю, что ты растишь ее, как родную дочь, но ведь и мне она не чужая. Так что не обессудь, соседка, а Ниночка и мне родная. К моим четверым она тоже давно привыкла, да и я рада. Подружка моим девчонкам растет. И правда, Зойка, средняя дочь Татьяны, росла с Ниночкой вместе. Они и в школе сидели за одной партой, и на танцы в Дом культуры вместе ходили, и уроки учили то в одном доме, то в другом. И поступать в библиотечный колледж вместе отправились. Ниночка Татьяну любила, называла ее крестной и с удовольствием ходила к той на обеды и ужины, а иногда и ночевала. Степанида, слушая Ниночку, любовалась ею. Умная, большеглазая, светловолосая, стройная, она была еще в той поре, когда все на свете кажется прекрасным и радостным. Всего в ней было с избытком – природа не поскупилась. Девушка, если смеялась, то задорно и заразительно, если рассказывала, то азартно и с удовольствием. Она щебетала, словно пташка, и заражала своим оптимизмом окружающих. Однако, сегодня Стеша, приглядевшись, вдруг заволновалась. Вроде все как и прежде: Ниночка, смеясь, рассказывала, как Зойка боялась плавать в бассейне, как они всей группой ходили в театр, как у однокурсницы, вышедшей замуж прошлым летом, родился ребенок. Она улыбалась, обнимая бабушку, но в этой ее улыбке Степанида не уловила обычной беззаботности, безмятежности и шаловливости. И глаза племянницы, как ей показалось, были полны странной, непривычной печали… «Что-то случилось», – испуганно метнулась в всполошенном мозгу дурацкая мысль. Душа Степаниды, отозвавшись на нее, тут же затрепетала, заболела: «Господи, не дай бог, что-то плохое!» Женщина пошла на кухню и, плеснув в лицо холодной воды, глубоко выдохнула. – Нинок, пойди сюда на минутку, – окликнула она племянницу. – Вот что за характер, – сердито нахмурила седые брови баба Галя. – Сразу распоряжения да указания. Не дашь мне поглядеть на радость нашу! Ну, иди, раз мать зовет. – Чего, мам Стеш? – Ниночка остановилась в дверях. – Ой, Нинка, какая же ты красивая у нас, – ласково оглядела ее Степанида. – Правда? – Ниночка, вспыхнула. – Правда. Очень красивая, нежная и сладкая! – И ты очень красивая, мам Стеш, – девушка спрятала лицо у нее на груди. – И очень молодая. – Ну, допустим, не очень, – усмехнулась Степанида. – Но я о другом хотела спросить, можно? – Да, конечно, ты чего? Тебе все можно! – Скажи, Ниночка, у тебя все хорошо? – Конечно, – поспешила с ответом Нина, но не выдержав пронзительности проницательного взгляда, отвела глаза. – Все хорошо. И тут Степанида поняла, что она не ошиблась и что предчувствие ее опять не обмануло. Сердце заколотилось от ощущения явной опасности. – Нина! – Да все нормально, мам Стеш. Ну, правда! – А я-то думала, что между нами нет секретов, – расстроенно покачала головой Степанида. – Господи, – покраснела девушка, – ну, как ты все видишь? Ты что, мысли читать умеешь? – Чужие не умею, а твои, видно, получается. Сразу вижу, когда ты врешь или что-то скрываешь. Так что случилось? Не вздумай что-то утаить. Говори как на духу! Ниночка долго молчала, собираясь с силами, а потом выпалила: – Я, мам Стеш, влюбилась. – И все? – Степанида замерла в недоумении. – Просто влюбилась? Фу, слава богу. А я уж чего только себе тут не напридумывала, – она обняла племянницу за плечи. – Чего ж так пугать людей? Любить – это прекрасно! И в этом, милая, нет ничего дурного. Люби себе на здоровье! – Есть одна проблема, мам Стеш… Он женат, – запинаясь, выдавила из себя Ниночка. – Ну, вот, – Степанида испуганно опустилась на стул, – час от часу не легче! Я ведь видела, что-то тебя напрягает. Нинка! Как женат? А что ж ты влюблялась-то в женатого? – Не знаю, – девушка расстроенно пожала плечами. – Мам Стеш, честное слово, не знаю, как это случилось. – Вот беда так беда. И что ж теперь? Ответить девушка не успела, потому что входная дверь хлопнула и по дому полетел звонкий голос Катерины: – Эй, вы где, хозяюшки? – Заходи, Катенька, – опередила всех баба Галя. – Ну, что там твой ирод? Буйствует? – Нет, теть Галь, сегодня, видно, сделал передышку. Стойло коровы чистит. А что это у вас так тихо? Где девчонки? – Привет, Катюш, – Степанида вышла из кухни. – Садись, ужинать будем. – Нет, спасибо, я на минутку. А у вас, не пойму, чего такие лица кислые? Уксуса хлебнули? – Очень смешно, – Степанида хмуро глянула на подругу. – Чего пришла? За сахаром? – Не за сахаром, а за безменом. Наш-то Витька раздавил еще на прошлой неделе. Как обычно, напился и наступил на него! А я муку хочу взвесить. Так что давайте ваш безмен, и я побегу. Некогда мне тут с вами лясы точить. Стеша вынесла ей пружинные весы и, протирая их фартуком, негромко сказала: – Ты приходи попозже, посидим, Ниночкин приезд отметим. Поговорим. Баба Галя, которая уже несколько лет жаловалась на плохой слух, тут же подхватилась: – А о чем разговор? – Мама, а со слухом-то, оказывается, все в порядке, – изумленно оглянулась на нее дочь. – Или ты не слышишь, когда не хочешь слышать? – Это я просто близко стояла, – досадливо отмахнулась баба Галя. – Хитрость не порок, а способ выживания, – Степанида переглянулась с Катей. Старушка, ругая себя за непростительную оплошность, понуро отошла от них. – Хорошо, – кивнула Катерина. – Как по хозяйству управлюсь, так прибегу. Летний день долог. Но, рано или поздно, ночь берет свое. И потихоньку, незаметно, вкрадчиво вступает в свои права. Все происходит неуловимо, незримо. Постепенно. Летом, особенно в самом его начале, день долго не сдает позиции, медленно и мучительно отступает, ненавязчиво превращая дневную ясность в сероватые сумерки, которые потом плавно переходят в чернильную непроницаемую мглу. Исподволь, крадучись, короткая июньская ночь движется с востока на запад, на цыпочках подступает к окнам, заглядывает в двери. Потихонечку накрывает плотным покрывалом леса, поля, реки и, простираясь до самого горизонта, гасит прощальные лучи засыпающего солнца. Ночь властвует недолго, но уверенно. Она коротка, но глубока и размеренна. В июньские ночи хочется свободно дышать, летать над землей, верить в бесконечность и, не отрываясь, смотреть на небо, дожидаясь бледного предрассветного сияния. Глава 9 Нынче, как раз, был один из тех дней, когда смеркается особенно долго. Прозрачность теплого вечера отступала неспешно, повисая клоками на опушках и пролесках, цепляясь за прибрежный камыш и высокую осоку. Уставшее за день светило все же отправилось на отдых, и край неба, полыхающий заревом, наконец, погас. В окно осторожно стукнули. – Иди в летнюю кухню, я сейчас, – выглянув, произнесла Степанида. Катерина молча развернулась и вошла в летнюю кухню. Место это с наступлением лета становилось любимым у сельчан. В каждом дворе оно делалось таким, как мечталось хозяюшке: где-то это было легкое строение без окон, иногда даже без дверей, где-то оказывалось крошечным домиком в одну комнату, где-то только навесом на деревянных столбах. Убранство тоже отличалось, в зависимости от потребностей: у кого-то здесь помещался диван, у кого-то – обычная деревянная лавка, где-то туда ставили даже стол со стульями. Но везде и всегда в летней кухне обитала плита, потому что именно сюда, как только становилось тепло, переносилась кухня из дома. Здесь варили варенье и компоты, консервировали овощи и резали салаты. И часто обедали и ужинами, с радостью и удовольствием перемещаясь из душных комнат на свежий воздух. У Степаниды летняя кухня, полностью перестроенная лет пять назад заезжей строительной бригадой, блистала чистотой. Когда женщина поняла, что старое сооружение, больше похожее на хлюпкий сарайчик, возведенный еще дедом, вот-вот рухнет, то решительно взялась за дело. Сама все измерила, сделала разметку на местности, нарисовала эскизы и, заплатив бригаде, которую рекомендовал коллега, возвела капитальный крошечный домик с тремя окошками, большой комнатой, огромной кладовкой и, главное, настоящей русской печью, о которой давным-давно мечтала. В домике, кстати, можно было при желании и зимой жить, потому что печь прекрасно обогревала небольшое пространство. Но Степанида искушению не поддавалась, и, как полагалось издавна, на зиму кухню переносила в дом. Но едва солнце начинало пригревать, и на дорожках у дома появлялись проталины, как она тут же вымывала окна, вычищала с мылом и щеткой пол и переезжала вместе с кастрюлями и поварешками в летнюю кухню. И до самого конца ноября, пока первые морозы не начинали покусывать опустевшую землю, она не перетаскивала кухонное хозяйство в основной дом. Мать, которая уже не помогала дочери в силу возраста, жалеючи ее, не раз предлагала: – Да бог с ней, с летней кухней. Готовь в доме и летом, ничего с нами не станется! – Что ты, мама, – усмехалась Стеша. – Это ж удовольствие какое! Зачем я буду здесь пыхтеть над плитой, обливаясь потом? Ничего, не развалюсь. Прабабка моя, в честь которой ты меня назвала, бабка жили так же, и я не отступлюсь от наших обычаев. Едва Катерина, поджав ноги, устроилась на уютном старом диванчике, как на дорожке послышались и шаги Степаниды. Войдя, она задернула ситцевые шторки. – Надо закрыть, а то комары или ночные бабочки налетят. Ну, что? Как дела? – Да какие у нас дела? – Катя задумчиво пожала плечами. – Витька, на удивление, трезв, как стеклышко, а ведь сегодня суббота – как раз его день! Но он ни шагу со двора, представляешь? Я вот думаю: может, заболел? И молчит все время. Не пойму, что с ним такое приключилось. Будто воды святой напился. Телевизор смотрит. – Ничего, пусть помолчит, ему полезно, – Степанида усмехнулась, вспомнив утреннюю экзекуцию. – А вдруг у него что-то болит? – Перестань, Катя. Он уже так проспиртовался, что его ни одна зараза не возьмет! – Ой, не знаю, Стеша, – Катерина, вздохнув, подложила ладошку под щеку. – У меня каждый день, как по лезвию бритвы, сама понимаешь. Не знаю, чего ждать – бури или штиля. Ну, да ладно. Что у вас-то? Спят твои? – Мать, наконец, угомонилась. Уснула. Она всегда рано ложится и рано встает. Старость – не радость. А Ниночка к Татьяне побежала, подарок ей привезла. – Любит ее Ниночка, – улыбнулась Катерина. – Угу, – согласилась подруга, – любит. Да и как ее не любить? Она же к ней всегда, как к родной, относилась. Помнишь, на руках носила целую ночь, когда у крошечной Нинки живот болел? А как платье ей на новогодний утренник всю ночь шила? Невестка моя покойная не ошиблась, когда выбрала Татьяну в крестные матери для Ниночки. – Да… Столько лет уже прошло после их гибели, а будто вчера, – Катерина внимательно пригляделась к подруге. – А ты, вроде, расстроена чем-то? Обеспокоена? Или мне кажется? – Ой, Катя, не кажется, – вздохнула Степанида. – Боюсь я, подруга, что беда на нас надвигается. – Боже! Час от часу не легче, – Катерина испуганно опустила ноги на пол и напряженно выпрямилась. – Какая беда? Ответить Степанида не успела, на пороге летней кухни появилась запыхавшаяся Нина. – А я смотрю, в доме темно, а на кухне свет горит. Вы чего тут? Секретничаете? – Не секретничаем. Проходи, – усмехнулась Степанида. Ниночка набрала в ковшик воды, напилась и обернулась к Степаниде. – А чего тогда такие загадочные? – Не поверишь, тебя обсуждаем, – лукаво хмыкнула Катерина. – Меня? – вспыхнула девушка. – С чего это, мам Стеш? – Присядь, детка, – Степанида молча подвинула стул племяннице. Ничего не понимая, Ниночка медленно опустилась на стул. – Да что у вас тут за консилиум? – А как ты, детка, хотела? – отозвалась Степанида. – Разве могу я спокойно теперь жить? – Господи, – уже не на шутку переполошилась Катерина. – Да что у вас тут происходит? Степанида, не отвечая, открыла шкаф, достала графинчик с вишневой наливкой, холодное мясо, порезала малосольных огурчиков, хлеб, домашний сыр. Поставила на стол рюмки, тарелки. – Подай, Ниночка, вилки и салфетки, – она кивнула на полку у стены и глянула на подругу. – Подвигайся, Кать, к столу. – С вами не соскучишься. Праздник, что ли, какой? Что мы отмечаем? – Катерина недоуменно развела руками. – Есть повод для наливки? – А давай, подруга, без повода выпьем. Что-то на душе пасмурно да тоскливо, – Степанида указала на племянницу. – За Ниночку вот, например, давай выпьем. Или за то, чтобы тревоги мои напрасными оказались. – А можно поподробнее? – Катя взяла рюмку. – Хотелось бы понимать, с чего такой трагический тон… Степанида, будто и не слыша ее, обернулась к племяннице. – Я не стала ничего при матери обсуждать сегодня днем, ни к чему ее будоражить. Она уже не в том возрасте, чтобы волноваться. Хватит с нее, она свое сполна получила. Но разговор наш сегодняшний, Ниночка, все-таки закончить хочется. Девушка, сообразив, о чем пойдет речь, насупилась и опустила голову. Тишина поплыла по крошечному домику. Было слышно, как где-то за плетнем, у соседки, гремит цепью собака. Как в хлеву тяжело вздыхает уставшая за день корова. Как где-то в конце улицы промчался мотоцикл, выплюнув в тишину хрипящий вопль разгоряченного мотора. Вот где-то звякнуло ведро в руках припозднившейся хозяйки. Вот из открытого окна соседнего дома донесся громкий храп уснувшего, наконец, соседа. Вот на насесте заклохтали сонные куры… И эта тишина, наполненная привычными крестьянскому уху звуками, не настораживала и не беспокоила, а лишь настраивала на задушевный, доверительный лад. Такие минуты, быть может, редки, но именно в такие благословенные мгновения хочется долго молчать, исповедоваться или тихо-тихо петь молитвы или псалмы. Ночная тишина плавала в крохотной летней кухне. Она словно густела и твердела от напряжения, и ее нарушала только мучительная борьба запутавшейся в ситцевой шторке мухи, которая отчаянно звенела и жужжала, пытаясь вырваться из страшного тряпичного плена. – Ой, Ниночка, – вдруг спохватилась Степанида, – ты не подумай, ради бога, что я тебе здесь судилище устраиваю. – Она легко встала со стула, ласково обняла огорченную девушку за плечи. – Ниночка, милая, ты так напряглась, словно на допросе. На самом деле ты вовсе и не обязана ничего нам говорить. Если не хочешь – не рассказывай. Это меня мои страхи пережитые мучают, не отпускают, вот я и срываюсь на тебе. Девушка, пожав плечами, в ответ лишь светло улыбнулась, недоуменно округлив глаза. – Мам Стеш, да я вообще не пойму, в чем проблема? Что вы волнуетесь? Мне нечего скрывать. Только что рассказывать? Тут и говорить-то не о чем. Обычная история, не пойму, чего ты так всполошилась? – Да вы что? Сговорились, что ли? – подалась вперед Катерина. – Сколько можно нервы мои тянуть? Говорите уже! Что у вас тут за противостояние? – Вот видишь, мам Стеш, – усмехнулась Ниночка, – и теть Катю уже накрутили. А ведь ничего страшного. Но, чтобы всем было понятно, начну сначала. В общем, теть Кать, я влюбилась. Он – врач. Молодой хирург. Приехал из Москвы в районную больницу. И, главное, на что отреагировала мама Стеша, он женат. Вот и вся история. – И все? – ошарашенная Катерина изумленно обернулась к Степаниде. – Это и есть твой повод для тревоги? Нет, ты точно спятила! – Ой, Нина, Нина, – горестно качнула головой Степанида. – Это тебе только так кажется. – Ну, ты чего, мам Стеш? – Ниночка нежно чмокнула приемную мать в голову. – Что ты так расстроилась? Помнишь, чему ты меня учила? Любовь – это счастье, редкий дар. Ну? Говорила же? – Говорила. – Вот! А он, кстати, меня очень любит. – Любит? А жену? Ее он, я полагаю, тоже любит? – Степанида сердито свела брови на переносице. – Ну, подожди, подожди, – остановила ее Катерина. – Не вали ты все в одну кучу! – А что делать прикажешь? Сидеть сложа руки? – Степанида бросила на подругу жесткий взгляд. – Господи! Да не лезь ты сразу в бутылку, Стеша! Ничего ж еще не случилось. – Еще не случилось? Ключевое слово здесь «еще»… – Степанида побледнела. – А тебе это ничего не напоминает? – Мне – нет. Ты о чем? – удивленно поглядела на нее Катя. – Ни о чем, – Стеша досадливо дернула плечом, встала, налила в рюмки наливку собственного приготовления. – Давайте-ка все-таки выпьем! – Так все же за что? За что пить станем? – Катя послушно подняла рюмку. – За то, чтобы Ниночка наша ошибок моих не повторяла, – горько прошептала Степанида. Катерина, фыркнув, демонстративно вернула рюмку на стол и недовольно поджала губы. – Что за тост? Я за это пить не стану! Ты, Стеша, просто зациклилась на этом. Да и к чему теперь вспоминать былое? – Не хочешь – не пей. А я вот выпила. А про воспоминания я тебе так скажу. Мне и вспоминать не надобно, я просто никогда не забывала! Катя, расстроенно помолчав, все-таки взяла рюмку, чуть пригубила наливку и вернула ее на стол. – Я не так выразилась. Я тоже не забывала. Но не вижу связи, понимаешь? Разве твои не самые радужные воспоминания – повод портить жизнь Ниночке? Любит девочка, счастлива, ну и славно! Вон как светится. Да и избранник ее, наверное, не самый плохой человек. А ошибаться всякий может. Ниночка внимательно слушала их, заинтересованно переводя взгляд с одной на другую. – Подождите, подождите, – не сдержав любопытства, перебила она. – Мам Стеш, а о чем это вы? Тайны какие-то… Хотелось бы и мне узнать, о чем вы обе никогда не забывали? Теть Кать, о чем речь? – Не забивай себе голову, Ниночка, – усмехнулась Катерина. – Это дела давние, прошлые, давным-давно минувшие. – Ну, уж нет! Нагнали тумана, настращали, заинтриговали, а теперь в кусты? – Вот что ты устроила, видишь? – Катерина развела руками. – Начали за здравие, а закончим, я чувствую, за упокой! – Не до шуток мне, Катя, – недовольно отозвалась Степанида. – Я с той минуты, как Ниночка мне сообщила о том, что у нее роман с женатым, прийти в себя не могу. – Мам Стеш, – племянница огорченно поджала губы, – да что тебя так поразило в этой истории? Я уже сто раз пожалела, что рассказала. – Послушай меня, детка, – горько вздохнула Степанида. – Я не зануда, ты знаешь. Но в нашем роду словно проклятие лежит, женская доля очень тяжела. Мы, словно окаянные или проклятущие, весь век маемся, тянем воз в одиночестве. Не секрет, что ни прабабка наша, ни бабушка твоя, ни я счастливы не были. Это как в поэме известной: «ключи от счастья женского заброшены, потеряны у Бога самого…». Про нас эти строки написаны, точно про нас. Нет у нас ключей от счастья, обходит оно женщин нашего рода стороной. Да мы не жаловались, жили-выживали, крепились, работали, детей растили. – Мам Стеш, постой… Но ко мне это какое отношение имеет? – Понимаешь, Ниночка, все мужчины на свете делятся на своих и чужих. Все, без исключения. Если мужчина женат – он чужой. Бывает, конечно, и неженатый чужим, но это реже. Просто надо с самого начала понять – твой человек или нет, родной или чужак. На чужого не стоит тратить ни силы, ни время, ни чувства. Он все равно не оценит. Воспользуется тобою, твоей любовью, твоими телом и душой, а потом вернется домой, а ты останешься раны зализывать. – Она посмотрела куда-то вдаль, словно что-то припоминая. – Я никогда тебе не рассказывала о своей молодости. Просто повода не было, а теперь думаю, что напрасно. – А что такое было в твоей молодости? – Я когда-то ошиблась. Очень сильно. Обожглась. Тоже приняла чужого за своего. И поплатилась. – Остановись, – подала голос Катя. – Зачем, Стеша? Не надо, ни к чему душу бередить. Давайте расходиться. Поздно уже. Пойдем-ка, девочки мои, лучше спать. – Нет, – перебила ее Степанида. – Не смогу я спать, подкатило прямо под сердце… Давно не окуналась в этот черный омут, бежала от воспоминаний. Видно, время пришло все Ниночке рассказать. Пусть учится на моих ошибках. – Перестань. Никто не учится на чужих ошибках, – Катерина резко отодвинула тарелку. – Глупости все это! Если бы все было так легко, если бы можно было соломки подстелить – не случалось бы в жизни столько трагедий. Ниночку ты своими историями ничему не научишь. Ничему! Она должна свою жизнь прожить, свои шишки набить. Это правильно, когда человек сам ошибки совершает и потом их исправляет, если получится. Ты ее не защитишь, не оградишь, а себя только расстроишь. – Ну, уж нет, – заупрямилась обычно очень покладистая и сговорчивая Ниночка. – Теперь уже я обязательно хочу знать эту историю! Даже не из обычного женского любопытства, а чтобы развеять ваши страхи насчет меня. Как я понимаю, ты, мам Стеш, считаешь, что я повторяю твою ошибку. Вот и расскажи о том, что было. Уверена, смогу тебя успокоить. – Ой, Стеша, Стеша, – недовольно хмыкнула Катерина, – заварила ты кашу. Видно, давно не плакала, соскучилась? Ну, давай, давай, начинай душу травить. Степанида неторопливо встала, подошла к плите, отодвинула кастрюлю в сторону, повесила полотенце на крючок, сняла фартук… Она двигалась медленно, будто во сне. Погружаясь в далекие воспоминания, Стеша словно поддавалась их гипнотическому опьянению, отодвигалась от реальности, возвращаясь в те дни, когда молодость еще не покинула ее и когда душа еще была способна радоваться любой мелочи. И с каждой секундой это состояние нереальности происходящего все нарастало, усиливалось и казалось, вот-вот здесь, на летней кухне, внезапно появятся все те люди, которые, казалось, давно канули в лету. – Испортила я вам вечер? Ну, простите, – невесело усмехнулась Степанида. – Видно, есть то, что сильнее меня. Иной раз думаешь, позабыла все, нет в душе сожаления или печали, но бог все равно по-своему рассудит. Когда придет момент, ты наберешься сил и все былое назовешь своими словами, проговоришь. Не зря в народе толкуют, что если вслух сказал, это все равно что отпустил восвояси. Очистился. Снял с себя горечь, отмылся от паутины черной печали. Похоже, мой черед настал… Глава 10 Тот декабрь неожиданно стал счастливым для Стеши. А уж последующие месяцы оказались еще слаще, радостнее и беззаботнее. Валентин Ильич, влюбленный и ликующий, словно родился второй раз: беспрестанно улыбался, лекции читал на одном дыхании, на семинарах не придирался к студентам, не донимал их вечными замечаниями. После заседания кафедры торопился домой, на факультетских вечеринках не засиживался, летал по университету как на крыльях. Степаниду так и вовсе будто подменили. Всегда спокойная, уравновешенная и невозмутимая, она вдруг стала улыбаться по поводу и без повода, краснела, как маков цвет, смущалась и волновалась. Владеющая собой в любых ситуациях, девушка начала суетиться, спешить и потеряла свою былую способность всегда оставаться бесстрастной и сдержанной. Когда Валентин после первой ночи решительно протянул ей ключ от своей квартиры, она инстинктивно спрятала руки за спину. – Зачем? Не нужно. – Нужно, – Валентин взял ее руку и, преодолевая сопротивление, вложил в ладошку ключ. – Хочу, чтобы ты всегда была рядом. Здесь, в квартире. Понимаешь? Пожалуйста, соглашайся. Млея от блаженства, Степанида ключ взяла и вдруг заплакала, не в силах справиться с нахлынувшим эмоциями. Валентин, растерявшись, привлек ее к себе, заглянул в глаза. – Стеша, ты лучшее, что могло со мной случиться. Не плачь. Все будет хорошо. И она ему поверила. Приученная мамой к порядку, девушка сразу привела небольшую квартиру любимого в идеальное состояние. Она стирала, готовила, гладила, зубрила лекции, болтала с подругами, звонила маме и все время параллельно думала о Валентине. О его улыбке, его словах, руках, дыхании. Катя, сдвинув брови, недовольно качала головой. – Чего ты все время улыбаешься? Смотреть невозможно! Ты будто поглупела. Натыкаешься на стулья, спотыкаешься на ровном месте. Очнись, Стешка! Возьми себя в руки. А то я все время боюсь, что ты под машину попадешь – ты даже на дорогу не смотришь, ходишь, как лунатик. – Отстань, – отмахивалась Степанида. – Если отстану, кто о тебе, глупой и влюбленной, позаботится? Но Степаниде было все равно, что про нее думают и что говорят. Она буквально дышала своей любовью, наслаждаясь каждым прожитым днем. И казалось ей, вот оно – счастье! И думалось, что есть на всем белом свете только он и она. Только их любовь. И какая любовь! Страстная, чувственная, но главное, взаимная. Но ведь судьба играет с нами в свою игру. Судьба не идет по проторенной дорожке, не любит подсказок и заверений. Она сама выбирает, кому помочь, у кого отнять, а кого одарить. Судьба – искусный игрок! Для кого-то она злодейка, а для кого-то волшебница. Стешино счастье длилось четыре месяца. Новый год они встретили вдвоем. Валентин принес живую елочку, купленную у рынка, достал коробку с еще бабушкиными игрушками. Они со Стешей вместе украшали ее, выбирая из коробки сосульки, зайцев, снежинки… Девушка, сияя от счастья, вытащила из заветной коробки большой красный шар. – Ой, смотри, какой красавец! У нас дома такой же есть. Я уверена, он волшебный! Стоит на него посмотреть и загадать желание, оно тут же сбудется! Ну, правда… Не веришь? Валентин подошел близко-близко, взял у нее из рук шар, отложил его в сторону и заглянул любимой в глаза. – Стешка, откуда ты такая взялась? – Какая такая? – она застенчиво потупилась. – Хорошая. Чистая, настоящая… – Да обычная я, – она улыбнулась, зардевшись. – Нет, Стеша, ты удивительная. Пришла, спасла меня, вылечила, полюбила… Такая красавица, умница, и вдруг меня выбрала. До сих пор не могу поверить. Я никогда не думал, что такие существуют. Ты же из тех женщин, которые и из огня вынесут, и кровь свою отдадут, и на плаху ради любви пойдут. Ты, Стеша, редкостный экземпляр! – Что ты выдумываешь? Глупости все это, – волнуясь, она подняла на него глаза. – Я просто тебя люблю, понимаешь? Очень-очень люблю! Мне самой хочется тебе подавать, за тобой ухаживать, кормить тебя… Это любовь такая… – Любовь… Любовь. Это любовь… – жадно целуя ее глаза, шею, волосы, шептал он в ответ. Сессию Степанида сдала на удивление легко. Катерина и Маринка, которые учили день и ночь, поражались: – Как у тебя это получается? Ничего не учишь, а пятерки так и сыплются. Завистливая Маринка хитро подмигнула: – Знаю я, как это делается! Наверное, любовник твой за тебя похлопотал, да? – С ума сошла? – испуганно вздрогнула Степанида. – Во-первых, Валентин мне не любовник… – Да ладно, – Маринка ехидно прищурилась. – Не любовник? А кто, если он с тобой спит? – Да ты что? – гневно набросилась на девушку Катя. – Что ты несешь? Тебе не стыдно? – А чего мне стыдиться? Все и так знают, что они спят вместе. У любого на факультете спроси. А если так, то и похлопотать за свою пассию не зазорно. – Ты что, дура? – Катя возмущенно вскочила со стула. – Как ты можешь? И никто ничего не знает, врешь ты! – Ой, скажите, пожалуйста, какие мы нежные, – захохотала Маринка. – Правда глаза колет? – Фу! Ты же нашей подругой столько лет считалась! Какая же я идиотка, раньше тебя не рассмотрела, – Катя негодующе оттолкнула ее. – Иди отсюда! – Кать, подожди, дай сказать, – остановила ее Степанида. – Ты, Марин, ничего не понимаешь. Ничего! И мне жаль тебя, если ты не знаешь, что любовник и любимый – это не одно и то же! Это во-первых. А во-вторых, он никогда никого за меня не просил, никогда! Обидно, что ты таких простых вещей не понимаешь. – Ну, раз вы так заговорили, то держитесь, – Маринка бросила свою сумку на стол, повернулась к Степаниде. – Может быть, и не нужно, но я скажу: мне бояться нечего! Нормальный человек никогда не поверит в эту вашу идеальную любовь. Любой понимает, что у каждого из вас свои интересы! Валентину нужна баба, он свою мужскую нужду справляет, да еще и обеды горячие ест, рубашки глаженые носит. А ты вцепилась в Валентина только потому, что он преподаватель университета, кандидат наук, мужик видный с квартирой и деньгами. И правда только одна! Она, к сожалению для тебя в том, что сейчас ни в чем нельзя быть уверенной. Жизнь такая: сегодня он – твой, а завтра, например, мой или еще чей-то. Катькин, например. – Заткнись, кретинка, – Катерина сжала кулаки. – Врезать бы тебе, да бесполезно: из твоей головы дурь не так-то просто выбить. И правда, как же мы с тобой столько лет дружили? Я сама поражаюсь, как мы тебя не раскусили? – Катерина обернулась к потерянной Степаниде, прижавшейся к стене. – Пойдем, Стеш. Не слушай ты ее! Она сама не знает, что болтает. Но в Марину словно бес в тот день вселился. Ничто уже не могло ее остановить. Догнав девушек, она крепко схватила Степаниду за локоть. – Что ж ты убегаешь? Правда глаза колет? Стеша испуганно отпрянула, а Катерина с недоумением покачала головой. – Марин, ты спятила? Может, тебе «скорую» вызвать, чтобы в психушку отвезли? Или ты тоже влюбилась? Марина отдернула руку и, нахмурившись, резко отвернулась и быстро пошла в противоположную сторону. Катя, не догадываясь, ударила в самое больное. Валентин Ильич Марине очень нравился. Да так сильно, что порою снился по ночам. Но еще больше девушку одолевала страшная зависть, которая безжалостно грызла ее неспокойное сердце. Девушка реально не могла понять этого человека. Как же так? Где же это видано, чтобы такой первостатейный мужчина полюбил деревенскую девушку, а ее, коренную москвичку-красавицу, даже и не заметил? Марина замкнулась. Ушла в себя. Переживала. Но не потому что обидела подругу, а только из-за того, что никак не могла придумать, как обратить внимание Валентина на себя. Завистливая, привередливая и жадная до наслаждений, ее душа отказывалась верить, что отношения Валентина и Стеши продлятся долго. Зима пронеслась незаметно. Она получилась разной. Для кого-то – легкой и радостной, для кого-то – трудной и тоскливой. Как известно, зимой люди живут от праздника до праздника. Все начинается с декабрьского дня Святого Николая, на смену ему приходят новогодние застолья, вслед за ними мы встречаем святое Рождество, провожаем старый новый год, а тут уже на подходе Крещение. С февралем является Сретение, а там и Власьев день недалеко. Ну, а заканчивает череду лучших зимних дней, конечно, Масленица. Праздники большинству из нас – неотложные хлопоты да заботы, забавы да веселье, но некоторым, особенно злобным, потерянным и обездоленным, – время одиночества, сиротства и заброшенности. Маринка, привыкшая за последние пять лет все праздники проводить с подругами, почти никуда не выходила, не ездила, не веселилась. Сидела в своей комнате, читала, слушала музыку и придумывала способ отомстить гордой Степаниде за свое унижение. В чем виновата бывшая подруга, Марина не очень хотела разбираться и не копалась в своей душе в поисках ответа. Она не утруждала себя нравственными исканиями и сомнениями, не рефлексировала, не каялась. Лишь твердо уверовала, что последнее слово должно остаться за ней! Вьюжный и холодный март налетел на озябший город стремительно, забросал его колючим снежным крошевом, ощетинился северным ветром, закрыл горизонт серыми тучами. Из них время от времени проливался на окоченевшую землю крапчатый дождь. Заканчивался пятый курс. Приближалась защита дипломов. Пятикурсники, уже ощущающие себя более свободными и самостоятельными, покровительственно поглядывали на студентов первых курсов. Снисходительно улыбались, глядя на их суматошные и восторженные доверчивость и беззащитность. Степанида и Катерина писали дипломы, связанные междисциплинарными темами, поэтому вместе сидели в библиотеках и сообща работали в архивах. Валентин наслаждался обретенным счастьем и спокойствием. Несмотря на стремительно бегущее время, страстные любовные отношения и абсолютную уверенность в своем чувстве, предложения Степаниде он не делал. Жил сегодняшним днем, упивался блаженством, смаковал нежность девушки, пил по каплям, словно росу, ее любовь, и ни о чем не задумывался. А зачем? Для чего что-то менять? Его все устраивало, и даже в голову не приходила мысль о том, что девушку происходящее может обижать, унижать или как-то задевать чувство ее достоинства. Валентин не видел ничего плохого в том, что они со Стешей живут, не расписываясь. Гражданский брак – это же так круто! Валентин умилялся оттого, что все складывалось так удачно! Стеша рядом, но его мужская свобода совершенно не ограничена! Мужчину отчего-то ужасно пугали официальные бумаги, раздражали грядущие семейные хлопоты и бесила мысль о неизбежности торжественных церемоний и мероприятий. Стеша жила своей любовью. Никогда ничего не просила у Валентина, не заикалась о своих мечтах, не делилась своими мыслями, страшась разрушить то хрупкое счастье, которое добыла и выстроила с таким трудом. Ей, как и всякой девушке, мечталось о белом платье, шумной свадьбе и о большой дружной семье. По ночам иногда снились маленькие дети, которых она качала на руках, свечи у алтаря, мама с иконой Казанской Божией Матери, благословляющая их с Валентином. Девушка просыпалась в слезах, но напрашиваться и уговаривать Валентина не хотела, считала это недопустимым и отвратительным. Она просто жила, радуясь каждому прожитому дню. Просто любила и всю себя отдавала любимому. Однако, беда всегда рядом, она крадется на цыпочках. Подступает неслышно. Двигается незаметно. Но бдительно следит за нами и ждет своего часа. В марте пришла телеграмма, прервавшая привычное течение жизни. У мамы случился инфаркт. Тетка Зинаида сообщила, что состояние матери серьезное, и врачи положительных прогнозов не дают. Степанида потеряла покой. Утратив от волнения самообладание и природную невозмутимость, девушка кинулась в деканат. – Я хочу написать заявление и уехать на месяц. Мне срочно нужен академический отпуск! – Что? Что это ты выдумала, Зорина? – декан удивленно выпучил глаза. – Какой академический отпуск в марте? С ума сошла? До диплома осталось два месяца. Совсем сдурела! Защитишься, потом и нагуляешься. – Пожалуйста, разрешите, – не сдержавшись, зарыдала Стеша. – Мама в больнице, а я у нее одна дочь. Брат не сможет приехать, у них только ребенок родился, поэтому я поеду ухаживать. – Нет, и никаких разговоров, – декан был непреклонен. – Это невиданная глупость! Я, конечно, сочувствую твоей беде, но отпустить не могу. Попроси кого-то поухаживать за матерью, но сама ты не можешь все бросить! Кто диплом-то писать будет вместо тебя? – Да написала я уже! Написала, куратору отдала и копии рецензентам отправила. Пока они будут читать да рецензии свои сочинять, я вернусь. Честное слово! Ну, разрешите, умоляю! Пожалуйста! В качестве исключения или поощрения – я ведь все годы на отлично училась! – Ох, Зорина, Зорина, что с тобой делать? Без ножа ты меня режешь, – декан, сняв очки, внимательно поглядел на нее. – Знаю, что человек ты добросовестный, и, правда, что училась всегда отлично. Понимаю, что врать не станешь. Но все же учебный процесс у нас, хоть и пятый курс. Пора ответственная, защита диплома грядет. Ума не приложу, что мне с тобой делать… – Ну, пожалуйста, отпустите. С мамой очень плохо. Я не смогу спокойно жить потом, если, не дай бог, что-то случится! – Ну, ну… Перестань! Надо думать о хорошем, настраиваться на позитив. Ладно уж… Ты и мертвого уговоришь. Поезжай, подпишу твое заявление. Но гляди, чтобы через месяц здесь была, а не то… – Спасибо, спасибо огромное, – Стеша, просияв, вихрем кинулась к нему на шею. – Я вас не подведу! Ни за что не подведу! – Ну, ладно, ладно, – смущенный декан покраснел. – Ты это прекрати… Если меня каждая студентка обнимать да целовать станет, жена потом домой не пустит. Иди отсюда, ради бога! Как март прошел, каким он был – девушка не заметила. Помнила только, что дни и ночи мелькали, словно кадры черно-белого немого кино. Разговаривать особо не с кем было, дома стояла гробовая тишина. Мама, подключенная к аппаратам, молчала. И только врачи, тетка Зина да верная Катька разрывали паутину молчания. Иногда звонил брат, расспрашивал про маму, рассказывал о крохотной дочери Ниночке, но это не смягчало гнетущее чувство тревоги. Густая тягучая безысходность, накрывшая Стешу с головой, казалась непреодолимой и бесконечной. И девушке порою мерещилось, что эта пучина отчаяния уже никогда не выпустит ее из своих цепких объятий. Поначалу Степанида сидела в реанимации сутками. Держала мать за руку, шептала пересохшими губами, глотая соленые слезы: – Мамочка, пожалуйста… Ты только живи… Живи, не оставляй нас! Приходила в храм, истово молилась, неумело и судорожно лепетала то, что крутилось в голове, плакала перед древними иконами: – Господи, помоги ей. Не отнимай ее, дай ей силы выжить. Богородица милостивая, ты же все видишь, все понимаешь. Спаси мою мамочку! И судьба сжалилась. Мать, пережив кризис, пошла на поправку, окрепла. Окрыленная Степанида от нее не отходила: кормила с ложечки, мыла, расчесывала, пела народные песни, читала вслух книги. Дни чередовались с ночами. На смену рассвету приходил закат. Все казалось правильным и обычным, кроме одного… Только недели через две она спохватилась – Валентин почти не звонил. Три раза за это время он набрал ее номер, скороговоркой перечислил свои бесконечные дела, торопливо спросил про настроение, ни разу не вспомнил о больной матери и не произнес ни одного слова о своей любви. Влюбленная Стеша скучала, расстраивалась, но не винила мужчину и сразу нашла объяснение его поспешности. А как же? Он человек занятой, самостоятельный, серьезный. Ему не до сантиментов, не до изъявления чувств и проявления сентиментальности. У него лекции, студенты, кафедра, курсовые работы, конференции и доклады. Не приучен он к нежным речам, у него забот хватает. Однако, говорят, что душа наша чувствует беду задолго до того, как та постучится в дом. И поэтому она, беспокойная и чистая, загодя горюет и мается, томится и стонет. Степанида, утонувшая в заботах о больной матери, не сразу и заметила, что стали ей сниться тяжелые сны. Кошмары все чаще отнимали ночное спокойствие. Просыпаясь в поту, она долго глядела в потолок, прислушиваясь к тому, как беспокойно колотится в груди сердце, и все пыталась понять, зачем и для чего снятся ей ночные страшилки. Объяснения не находилось.

Конец ознакомительного фрагмента.