— Мне плевать, кто чего там ждёт! — Её голос сорвался.

Гардиан Арт то ли слабо закашлял, то ли попытался рассмеяться. Его едва приоткрытые чёрные глаза блеснули в темноте.

— Поезжай и повеселись. Это важно сейчас. Считай приказом. Только пообещай мне, что будешь сильной девочкой, Хели.

Он сжал её холодную ладонь в своей. Хелена, уставившись в пол невидящим взглядом, покачала головой. Она не могла этого обещать. Она уже не была сильной. Глаза жгли слёзы, у неё дрожали губы, и она не могла дышать.

— Пообещай мне, — потребовал отец, и она едва слышно вздохнула:

— Конечно. — А после привстала, потянулась к отцу и легко поцеловала в щёку. «Только и ты мне обещай, папа», — прошептала она, отстраняясь. Гардиан Арт посмотрел на дочь глазами, выражающими столько любви и тепла, сколько могли выразить глаза человека, находящегося на грани.

Хелена покинула комнату, изо всех сил стараясь подавить застрявший в горле ком, и упала на скамью напротив. Отец обещал пережить хотя бы этот день — день её рождения. Отец всегда держал своё слово. И ей бы тоже хотелось сдержать своё, только если бы она могла быть такой же сильной, как он, она бы не давила сейчас истерику, не прятала бы всхлипы в ладонях. Она бы встала и с гордо поднятой головой поехала в Летний на этот никому не нужный бал.

Ей нельзя было плакать, нельзя было показывать слабость людям, которых мать собрала для празднования. Что бы ни происходило, она должна выглядеть идеально. А с растёкшимся макияжем это было бы сложно.

Шмыгнув носом в последний раз и набрав в лёгкие побольше воздуха, она поднялась и расправила плечи. Она была Арт. А это значило, что ей нужно быть сильной. Или по крайней мере показывать всем, что она сильная.

— Миледи! — всплеснула руками подбежавшая к ней на лестнице молоденькая служанка. — Я вас искала! Мадам…

Хелена хмуро взглянула на девушку, и та осеклась.

— Прикажите подавать карету. Я еду в Летний.

Летний всегда был полной противоположностью Ренджерелла, столицы Санаркса. Тёплый ветер никогда не оставлял его, даже зимой прилетая с южных островов. Он отличался от севера, как зима от лета: тонкие деревья с сочными листьями, просторные улочки, мощённые светлым камнем, дома, украшенные яркими цветами. И порты… Белопарусные яхты и прогулочные катера то и дело причаливали к пристаням, привозя десятки людей в цветастых костюмах и с улыбками на светлых лицах.

Вдали от этих оживлённых портов, за городом, окружённый цветущим, несмотря на позднюю осень, парком стоял громадный особняк из светло-бурого камня. Ровно шестнадцать лет назад он был завершён и собирался праздновать с хозяйкой их общий день рождения. Его крышу украсили большие цветы и сотни световых шаров, воздушные фонарики летали по парку, где начинали собираться молодые люди в праздничных нарядах. Огромный пруд, как и большие постриженные в форме шаров кусты, должен был засверкать тысячами искр, как только стемнеет.

Хелена любила свой маленький замок, но сейчас даже он казался издевательски ярким и радостным. Она словно попала в другой мир, где дурные мысли не ушли, но вырядились в кричащие цвета и нацепили улыбки.

И всё же, стоило ей выйти из кареты, прохладный, пахнущий цветами ветер окутал, как спасительный кокон. Неожиданное, неуместное облегчение. Ей даже подумалось, что, быть может, отцу стало бы лучше, если бы его перевезли сюда, но с дрожащим вздохом она прогнала эту мысль. Стоило подумать об отце, как панический страх и истерики грозились погрести под собой, а здесь это было неуместно. Уместной была только широкая улыбка, которую она научилась изображать так хорошо, что порой сама не понимала, искренне ли улыбается.

И эта способность спасала, пока Хелена здоровалась с людьми, которые были с ней так же притворно приветливы, как и она с ними. Каждый второй ей был крайне противен, но мать никогда не спрашивала её мнения и составляла списки гостей сама. Поздравления становились витиеватее, как будто они устроили негласный конкурс. Каждый пытался похвалить её платье — золотистое, с кружевами и обнажёнными плечами. Каждый хотел посочувствовать и пожелать его величеству скорейшего выздоровления. От этого приходилось натягивать улыбку так сильно, что сводило скулы.

Она устала от этих слов. Устала выдавливать из себя благодарности и контролировать эмоции. Назойливый молоточек больно бил по сознанию и пугал тем, о чём не хотелось вспоминать. Об этом нельзя было думать. Крест. Замок. Что угодно, чтобы изгнать парализующие мысли. Она не представляла, как будет жить, если они сбудутся. Она любила отца слишком сильно, и он — такой властно-жёсткий с другими, такой нежный с ней — тоже любил её. Любил настолько, что, даже лёжа при смерти, хотел, чтобы она была счастлива.