— Ты вот говорила, в тебе русалья кровь, — сказал Василий, выбирая косточки из рыбы. — А эти лезвия в двери тебе не мешают, ну, не знаю, не причиняют неудобства? А то, может, вытащить их.

— Да что ты, Вася! Водяницей бабка моя была, в матери уж только половина русальей крови, а у меня и того меньше. Что мне станется? Ты лучше не убирай защиту, не ровён час, пастень воротится. Так и не прознали мы, отчего он приходил...

— Бабка, не мать? — уточнил Василий. — А то кое-кто говорил, что мать.

Марьяша подтвердила, что бабка, и добавила, что он может ещё Тихомира спросить, и Василий про себя выругал Хохлика. Проклятый коротышка, всё переврёт, ни одному слову нельзя верить.

— А правда, — всё-таки спросил он, — что водяницы парней чаруют, чтобы те голову теряли?

Сказал и улыбнулся, как будто шутит, а сам с волнением ждал ответа.

Марьяша рассмеялась.

— Глупый ты, Вася! Боишься, я тебя причаровала? Водяницы и впрямь морок наводят, токмо держится он недолго, им бы в воду кого заманить, да и всё. Всю жизнь-то так никого не продержишь!

И с любопытством спросила, подавшись вперёд и глядя блестящими глазами:

— Нешто думаешь, причаровала? Так уж сильно я тебе люба, что и сердцу своему не веришь, боишься, то чары?

— Ну... — смущённо ответил Василий, отводя глаза. — Да так, на всякий случай спросил.

— А помнишь, как в жёны меня позвал на другой день, как в Перловку явился?

Ей бы всё веселиться. Смотрит, улыбается, глаза сверкают, а у Василия уши огнём горят.

— Ох, блин, — взмолился он. — Это вот забудь, пожалуйста, и никогда не вспоминай, если в тебе есть хоть капля милосердия!

— А ежели б я тогда согласилась? — не унималась она.

Василий отодвинул миску с рыбой и поднялся с лавки.

— Так, всё, — мрачно сказал он. — Я руки мыть пошёл. А потом утоплюсь.

Но куда там, Марьяша не отвязалась.

— Я тебе водицы солью, — сказала она и тоже встала.

Потом он её проводил, а сам пошёл к кузнецу. Отнёс ему бересту и растолковал, что должно получиться. Мало ли, вдруг он всё-таки напутал, в какую сторону у косы должны быть повёрнуты зубцы, а кузнец сообразит, если будет знать предназначение этой штуковины.

Возвращаясь назад, Василий всё думал о Марьяше и невольно улыбался. Нет, всё-таки, наверное, она ему ни в чём не врала. И как её оставить? И как остаться самому? Волк, вон, вообще к ней перебрался жить, ещё и с ним домой не захочет...

Да он уже, наверное, и сам не хочет.

Он направился не к себе, а к дядьке Добряку. Тот был отчего-то не в духе, всё поглядывал на дверь, на Василия смотрел раздражённо, к столу не пригласил. И с лавки то и дело срывался, расхаживал туда-сюда. В любое другое время Василий бы понял намёк и ушёл, но ему позарез надо было с кем-то обсудить ситуацию. Марьяшу он тревожить не стал, но взятая у бабки куколка жгла ему карман, и он не знал, что с ней делать, и у кого спросить совета, тоже не знал. Помнил только, что Добряк предупреждал насчёт бабки.

Может, был тот самый день, когда дядька превращался в медведя? Это совсем некстати. Знать бы ещё, разумный этот медведь или нет...

Василий решил не тянуть и сказал Добряку, что видел в лесу ведьмин круг.

— Ага, — рассеянно ответил тот и опять, нахмурившись, посмотрел на дверь.

— А ещё я видел, как бабка Ярогнева превратилась в ворону и полетела в лес, — добавил Василий.

— Да неужто? — спросил Добряк, явно думая о другом. Даже смотрел в сторону.

— Вот, — сказал Василий, доставая куколку из кармана на поясе и показывая ему. — Видишь? В доме у бабки нашёл. Ты знаешь, что с такими вещами делают? Я думал сжечь, но мало ли, вдруг ещё сам загорюсь...

Добряк присмотрелся к куколке, вроде заинтересовался, но это длилось всего пару мгновений. Он отвёл руку Василия и указал на дверь.

— Пора тебе, парень. После потолкуем. Иди, говорю, домой!

Василий обиделся до глубины души, но спорить не стал. Хоть разговор и важный, но поговорить, действительно, можно и завтра. Он же не знает, как работают все эти превращения — может, дядька из последних сил сдерживается и не может больше ни о чём думать.

Василий попрощался и ушёл. Недалеко, за угол. Очень уж ему было интересно посмотреть на медведя, хоть одним глазком.

Дядька и правда вышел почти сразу. Торопливо осмотрелся, не заметил Василия и пошёл к воротам. Когда он скрылся за ними и притворил створку, Василий вышел из-за угла и осторожно пошёл следом.

Уже сгустились сумерки, тёмные после пасмурного дня. Задувал сырой ветер, лез под рубаху. На дороге кое-где не просохли лужи, и от ворот, неприятно холодных, пахло мокрым деревом. Одна только и радость, что не было комаров.

Дядька Добряк не спешил превращаться. Спустился к родничку, принялся там расхаживать, поглядывая то на небо, то в сторону ворот. Василий присел недалеко от ворот, у кустов смородины, касаясь их плечом, и понадеялся, что его не видно. Кусты кололись и тоже были мокрыми.