Так, а это что, это печь, что-то типа шведки, но с большой лежанкой. Ладно, хоть она на кровати оказалась, а ну как с этой печи вниз возвернуться. Больно было бы. Так, смотрим далее. Ага, слева дверь, похоже на улицу, справа дверной проход, без двери. Наверное, пойдём вначале в комнату, надо одежду какую найти, всё же одеться стоит, покрывало так и норовит сползти вниз.

В соседней комнате ударил бой часов. Один раз. Это что, час что ли? Брр. Она вчера только в три в избушку вернулась. А сейчас час, получается сутки без малого в отрубе. Люба ощупала себя, потрогала промеж ног, вроде нормально, без видимых и слышимых повреждений. Любушка усмехнулась. Такую старуху никто и насиловать не стал. Брр, но как холодно. А вдруг где-то, кто-то, что-то. Оружие, хоть какое найти. Люба подошла к печи. Так, этажерка с книгами, вешалка, посудный шкаф типа серванта. Что здесь снизу? Она нагнулась, какие-то железки, о да это щипцы, кочерёжки, возьмем одну. Взяла в руки кочергу – тяжелая.

Она слышала биение своего сердца, стук этих невидимых клапанов заглушал все звуки вокруг. Ничего не слышно. Но нет, за стеной какой-то мало слышимый шорох. По спине поползли мурашки.

Сердце, моё сердце, как сильно ты бьешься, не выскочи, прошу тебя не выскочи, ну точно выскочит, кроме него ничего не слышно. И ещё оно болит.

А может ну его, лечь и делайте со мной что хотите. А если маньяк. Тогда бы связал. Но как я сюда попала. Где охрана, как они попали в дом, как вывезли, почему не связали. Ум начал мозговой штурм, и несмотря на отвратное самочувствие Люба решила драться, – Просто так, живой не дамся.

Женщина перехватила кочергу двумя руками и медленно, на цыпочках покралась в соседнюю комнату. Сердце предательски бухало, и вдруг у него появился союзник – мозг запаниковал, включил сигнал тревоги: – Что ты делаешь, беги, а если их там несколько, ты не справишься. Ты женщина, ты слабая, убегай. Но, другая часть оттолкнула паникёра: все нормально, я управляю эмоциями, руками, ногами. Ты охотник, ты женщина, отстаивающая свою честь, ты борешься за свою жизнь, да ты просто воин. Иди, иди. И Люба сделала шаг вперед, в дверной проход.

Глаза уже давно привыкли к темноте, и она сразу увидела его, лежащего тут же, слева, на каком-то то ли топчане, то ли диванчике. Человек лежал на спине, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. То, что глаза у него были открытыми, Любаша поняла сразу, испугалась ещё больше и замахнулась двумя руками, норовя попасть в голову…

Она не смогла ударить и, опустив кочергу просто смотрела на него. А тот, словно и вовсе не спал, быстро поднявшись, и присев, посмотрел на неё: – Ну здравствуй Любушка. Что ж ты так, забыла поди, не хочешь бить – не замахивайся, а замахнулась – ну так и бей.

Любушка выронила кочергу, и та больно ударила её по-маленькому пальцу правой ноги:

– Ты кто?

Глава 2. 2022. Тридцатое августа. Фёдор.

Всю свою жизнь полковник Фёдор Александрович Руснаков воевал. Первый свой бой он помнил, как сейчас. Детский садик. Ему четыре или пять лет. Он играет с красивой девочкой, какая ему очень нравилась. Помнится, он тогда разрывался на две части: на ком жениться, на маме или на ней. Он помнил её имя. Её звали Нелли. И вот двери в группу открываются и воспитательница, вводит темноволосого мальчика: – Дети, у нас новый мальчик. Его зовут Тимур. Тимур, поздоровайся с детками.

Тимур смотрит зверьком, и здороваться не хочет. Но вот уже и завтрак, а после завтрака все выносят посуду. И Тимур, только пришедший, и как будто ещё не освоившийся, сильно дёргает Нелли за косичку. Ей больно, она выпускает посуду, и та бьется, а Нелли плачет. Все молчат, а она плачет. А Тимур смеется. Фёдор ничего не может понять, он цепенеет, впадает в состояние бетона. Она плачет, он смеется. И все, глядя на Тимура, тоже начинают смеяться, и никто не заступится. И никого взрослых. У Фёдора в руках тоже посуда, он тоже её выносит, и он со всей силы бьет Тимура стаканом в лицо. У того фонтаном из носа идет кровь, Тимур визжит неожиданно тоненьким голоском, зажимает нос руками, воспитательница бежит к Тимуру…

Вечером отец его выпорол. Больно, со злобой. Фёдор лежал и плакал. Ему было больно, но больнее разбитой задницы была боль внутренняя. Тогда он понял, что такое сердце. Утром он в садик не пошел, а мама, пришедшая с ночной смены, весь день была с ним. Он любил маму, но с тех пор перестал любить отца. Не за то, что выпорол, за то, что не разобрался…

Фёдор прервался в воспоминаниях, невидящий взгляд скользнул за окно, опять дождь, безконечный нижегородский, унылый, моросящий. Раньше он любил дождь, ему нравился стук капель по крыше, потоки воды, несущиеся по улицам, разбегающиеся от первых капель прохожие. И они, детвора, вдыхающие запах озона и бегущие по лужам в одних трусах, пускающие кораблики, щепки, спичечные коробки по бурлящим в канавах потокам.

С годами он стал любить другой дождь, тот, что шел сутками. Загоняя тебя в теплый дом, квартиру, блиндаж. Там можно было обсохнуть, напиться чаю, растянуться в блаженной неге и слушать его – долгий, сильный, могучий.

Теперь он перестал любить всякий дождь, особенно такой, без начала и конца, зарядивший еще в начале августа, на батюшку Серафима, и оканчивающийся в ноябре, а то и в декабре. Сразу переходящий в снег и двадцатиградусный мороз. Бывало и такое.