— Ты уже спишь?

— Нет еще.

— А малыш?

— Давным-давно заснул.

Отец помолчал, будто в нерешительности. Потом сказал:

— Сегодня заходил ко мне ходжа Алауддин.

— Что говорил?

— Да он, собственно, пришел по поручению раджи…

— А что раджа?

— Раджа приказал передать, что Бахадур должен умереть.

Мама вздрогнула как от удара. Я почувствовал, как гулко забилось мое сердце, и зажал себе рот ладонью, чтоб не вскрикнуть.

Мама не проронила ни слова. После долгого молчания отец опять заговорил:

— Ходжа Алауддин передал так: есть основания думать, что, если Бахадура посадить в тюрьму или пристрелить, может начаться бунт. Поэтому скажи господину доктору, чтобы он перерезал ему вену.

Мама с силой втянула в себя воздух.

— Ходжа Алауддин сказал, что Бахадуру лучше умереть естественной смертью. Тогда это не вызовет шума. Одно легкое движение скальпеля — и не артерия, так вена… Кто что потом докажет?

— Но ведь ты врач. Твой долг возвращать жизнь, а не отнимать ее.

— Я главный врач княжества. Я принят при дворе раджи. Мне дали большой дом. С садом. Десять акров земли. Двух садовников. Пять человек прислуги. Уважение. Положение в обществе. Достаточно высокое положение. Одно движение скальпеля — и все останется без перемен. Вот так.

Сдавленным голосом мама спросила:

— Что ты ответил?

— Попросил месяц сроку.

Мама дрожала всем телом, будто ей стало холодно под теплым одеялом или будто ее била лихорадка. Потом она резко встала. Ни слова не сказав отцу, она вышла из спальни, открыла запертую дверь молельни и прошла туда, бормоча на ходу мантру.

Я забыл обо всем на свете и, зная, что мама простерлась сейчас на полу в молитве, горько заплакал.

Вдруг я очутился в объятиях отца, но, когда он стал целовать меня, успокаивая, я почувствовал, что и у него лицо мокрое от слез.

До истечения срока оставался один день. Когда отец вошел в палату Бахадура, чтобы перевязать его, он застал там смотрителя и двух санитаров. Но в этот день, прежде чем приступить к перевязке, отец выслал всех из палаты. Отец запер дверь и начал снимать бинты. Многие из ран Бахадура уже подживали. Тщательно очистив раны, отец взял в руки скальпель и позвал:

— Бахадур.

— Да?

— Тебе известно, где Гульнар и Лейла?

Бахадур опустил голову и долго молчал. Отец сказал:

— Я обманул тебя.

— Знаю.

— Как ты узнал? Кто тебе сказал?

Отец был поражен — он строго запретил персоналу больницы рассказывать об этом Бахадуру.

— Кто тебе сказал?

— Никто не говорил, — медленно ответил Бахадур. — Но я знаю.

— Но ты еще, наверное, не знаешь, что раджа приказал прикончить тебя в больнице?

— Нет!

Бахадур сел в кровати, от слабости придерживаясь обеими руками за ее края.

— Это приказ раджи… Сегодня последний день твоей жизни.

Не сводя глаз со скальпеля в докторской руке, Бахадур проговорил:

— Вы не можете это сделать…

Теперь на скальпель смотрели оба.

— Ходить можешь? — тихо спросил отец.

— Не знаю, доктор.

— Брюшная полость почти зажила, правая нога тоже. С левой хуже… И рваная рана левого предплечья… Можешь ходить, Бахадур?

— Я не знаю, доктор! Я совсем обессилел от того, что вы мне сейчас сказали.

— Это твоя последняя возможность — сегодня ночью ни один человек не войдет в твою палату. Я скажу, что дал тебе снотворное и ты проспишь до утра. Дежурного санитара я под каким-нибудь предлогом вызову к себе домой. Если ты сумеешь выбраться из больницы и добраться до западной стены сада, тебя там будут ждать с конем.

Глаза Бахадура наполнились слезами. Он схватил отца за руку.

— Доктор! — бормотал он. — Доктор, что вы говорите?..

— Надо положить конец подобной власти. Сегодня между индусами и мусульманами существует такая же вражда, как между нами в тот день, когда мы подрались. Но я и сегодня повторяю: ни один индус не имеет права угнетать мусульман, как ни один мусульманин не имеет права угнетать индусов. Ни один человек не имеет права угнетать другого. Наши отцы учили нас уважению к человеческой жизни. Ты вправе любыми средствами бороться с произволом, жертвой которого ты стал.

Отец спрятал скальпель и с поклоном тихо вышел из палаты Бахадура.

Наутро я позавтракал и, взяв английский букварь, пошел в сад.

— Пойду под алычовое дерево учить урок, — сказал я маме.

Отец уже целый месяц учил меня читать по-английски. Разговорному языку меня давно научили: отец спрашивал меня о чем-нибудь по-английски, а я должен был отвечать. Когда к нам в гости приходили чиновники, то в числе прочего гостей развлекали моими познаниями в английском. Услышав, как я говорю, гости ахали, а я от смущения засовывал палец в рот.