Он ожидал вопросов, но Попф молчал. Облокотившись о стол и барабаня по нему пальцами, Попф думал, что же ему сейчас делать. Если бы против его изобретения выступали с возражениями научного порядка, можно было бы спорить по существу. Если бы против его эликсира выдвинули соображения морального, экономического, даже политического свойства, тоже можно было бы спорить. Но что делать, если в двадцатом веке, в культурном городе культурной страны ученого вдруг обвиняют в служении сатане?

Ясно было одно: ни в коем случае нельзя терять самообладания.

Он снова позвонил редактору газеты. На этот раз редактор оказался дома.

— Это говорит доктор Попф. Здравствуйте!

— Здравствуйте, доктор, — ответил редактор чрезвычайно кислым голосом.

— Я уже звонил сегодня, но вас не было дома, — сказал Попф.

— Я был в соборе, — многозначительно пояснил редактор. — По воскресеньям я в это время обычно посещаю мессу, как и все добрые христиане.

— Как бы нам с вами повидаться? — спросил Попф. — Я приготовил ответ доктору Лойзу, надо еще разок-другой напечатать объявления о прививках. Набежали и кое-какие другие вопросы…

Тут Попф сделал паузу, но редактор не торопился с ответом. Слышно было, как он молча попыхивает трубкой. Редактор был завзятый курильщик.

— Боюсь, — начал он наконец, — что в ближайшие две-три недели в газете будет очень трудно с местом. Минимум полосу у меня будут ежедневно забирать близнецы, больше полосы — рассказ духовно-нравственного содержания. У меня запланировано напечатать целую серию таких рассказов. Во вторник у меня, кроме того, идет подробный отчет… — снова послышалось усиленное попыхивание, -…подробный отчет о сегодняшней проповеди нашего лучшего церковного оратора отца Франциска…

— Неужели она вам так понравилась? — едко спросил Попф.

— Дорогой доктор, — строго заметил редактор, — я лет на двадцать старше вас, родился и вырос в Бакбуке, свыше четверти века издаю здесь газету. Отец Франциск в некотором роде гордость нашего города.

— Значит, она вам так понравилась, эта отвратительная, изуверская проповедь?

— Милостивый государь, — сухо промолвил редактор, — надо мною нет никаких хозяев. Я независим и свободен в своей деятельности, и если я помещаю в своей газете какой-либо материал, значит, я нахожу в этом известный смысл.

— И вы верите в черта, дьявола, сатану, и что я работаю в качестве его бакбукского контрагента, и что я ему продал свою душу?

— Я верю в то, во что верю, и никому не собираюсь в этом давать отчет.

— Ну, а если говорить начистоту? Ведь нас никто не слышит.

— Если говорить начистоту, любезнейший доктор, я бы на вашем месте лучше уехал. Мало разве городов в Аржантейе?

— Уезжать из-за какой-то нелепой проповеди?

— Уверяю вас, доктор, это было бы в высшей степени благоразумно.

— Ну хорошо, — сказал Попф, — места в газете не предвидится. А объявление для расклейки на улице вы мне можете напечатать?

— Весьма сожалею, доктор, но состояние моей типографии столь плачевно, что…

— Будьте здоровы, господин редактор! — перебил его Попф.

— Будьте здоровы, доктор! — обрадовался редактор и поспешно положил телефонную трубку.

— Итак, объявления придется напечатать на машинке, — сказал Попф аптекарю таким тоном, словно только этот вопрос его и беспокоил.

Господин Бамболи беспомощно глянул на доктора.

«Эх, милый мой доктор! — подумал он, горестно сжав свои тонкие синие губы. — При чем здесь машинка? Разве в объявлении сейчас дело? Если этот старый хорек, редактор, отказывается принимать заказ на объявление, значит, дело уже совсем плохо, так плохо, что дальше некуда. И думать сейчас надо совсем не о рекламе, а о том, как бы не получилось еще хуже».

Эти вполне логичные соображения он и выложил перед доктором. Тот выслушал его очень внимательно и снова промолвил:

— Итак, дорогой господин Бамболи, придется объявления печатать на машинке. Что ж, это даже забавно. Когда-нибудь приятно будет вспомнить.

Он снял футляр с маленькой пишущей машинки, нарезал бумаги, нащелкал два десятка объявлений, аккуратно свернул в трубочку, перевязал ниткой, достал из ящика коробку с кнопками, надел шляпу и сказал:

— Для слуги дьявола хватит и двадцати объявлений.

Он хотел рассмеяться своей шутке, но улыбка получилась у него такая горькая, что у сердобольного аптекаря защемило сердце.