– Твари! – процедил Жмых сквозь зубы.

Попытался подхватить тело, но потом подивился собственной глупости. Зачем тащить Лукаса далеко? Вышел за освещенный круг – и ладно. Сейчас нужно найти ящик с деньгами и делать ноги. Прятаться в лесу, искать место для ночлега. Или выходить в город.

– Надеюсь, не в обычаях призраков твоей родины приходить к друзьям после смерти и корить их за то, что они не расквитались с обидчиками? – спросил Жмых, глядя на мертвого приятеля. Глаза привыкли к темноте, и острые черты лица лемурийца стало видно очень хорошо. – Ведь, в конце концов, гораздо правильнее являться к тому, кто тебя пришил. Так ведь?

Глаза лемурийца распахнулись. Дикий вопль Глеба прорезал ночную тишину.

– Эй, ты чего там?! – крикнул Седой. – Дело делай, а не песни пой. – Он замолчал.

Хорошо им было вдвоем, возле уютного костра. А Глеб здесь оставался один на один с ожившим мертвецом.

– Друг, ты ведь не тронешь меня? – в священном ужасе прохрипел Жмых.

– Не покидай меня, – замогильным голосом проговорил лемуриец. – Пойдем вместе!

Костлявая рука крепко вцепилась в плечо. Глеб почувствовал, что еще немного – и мочевой пузырь не справится с распирающим его давлением.

– Я не хочу идти туда, куда идешь ты! Я еще так молод! Отпусти меня, Лукас Раук!

– Тогда я пойду туда, куда пойдешь ты! – прохрипел лемуриец.

Вот оно, начинается! Грозит загробными визитами… А Жмых, не боявшийся на свете практически ничего, очень не любил кладбища, покойников, призраков. Видно, сказывались детские страхи.

Интересно, может, лемурийцы могут жить какое-то время с пробитым пулей сердцем? Особенности физиологии? Может, перед окончательной смертью они впадают в такой боевой раж, который им прежде и не снился? От всех этих мыслей, молниями сверкавших в голове, от близости бледного лица и твердой хватки вцепившейся в плечо руки сердце Глеба выскакивало из груди.

Он рванулся, пытаясь освободиться, но лемуриец держал крепко.

– Мне больно, – застонал Лукас. – Больно, что друг хочет меня бросить… И так болят ребра! Ох-хо-хох. Все легкие отбиты.

Интересно, насчет ребер и легких – это такой лемурийский речевой оборот? Как люди, бывает, говорят, что у них болит сердце, так лемурийцы объясняют душевную муку болью в костях и в легких?

– Пусти меня, – застонал Жмых.

– Почему ты хочешь меня бросить? Он еще спрашивает!

– Живым не по пути с мертвыми, жмурик!

– Почему ты называешь меня жмуриком, ведь мое имя Лукас!

– Хорошо, хоть имя свое помнишь. Ты извини, друг, но так уж получилось, что тебя пришили. Но я же в этом совсем-совсем не виноват! Я не подставлял тебя ни словом, ни делом! Поэтому лучше пойди, поищи Седого, нашинковавшего тебя свинцовыми маслинами, и его кореша, накормившего тебя зеленым горошком… А меня оставь в покое!

– Да почему же ты решил, что я мертв?

– У лемурийцев два сердца? – начал приходить в себя Жмых. – Ты жив?

– У лемурийцев одно сердце… – слабым голосом ответил Лукас. – Но у нашего воинственного приятеля Факира я прихватил не только гранаты. У него был прекрасный кевларовый бронежилет. Я посчитал, что глупо не надеть его, когда вокруг творится такая заварушка… Поэтому пока жив. Но ребра у меня, похоже, сломаны. Адская боль. А еще ты так неаккуратно меня тащил. Я пришел в себя от боли!

– Ну, извини, – опасливо покосился на внезапно ожившего приятеля Глеб. – Я, знаешь ли, думал, что ты покойник. И то, что ты жив, меня не огорчает… Если ты не врешь, конечно.

– Уж как это не огорчает меня, – скривился Лукас. – Но я не смогу далеко уйти. Страшная боль в груди. Будто меня кувалдой ударили.

– Двумя кувалдами, – уточнил Жмых.

– Я вырубился после первого удара, – ответил Лукас. – Очнулся тогда, когда ты целовал руку этому подонку. Подумал, что я брежу, и опять провалился в забытье…

– Ты и бредил, – смущенно пробормотал Глеб. – Не было такого. Ты знаешь что, полежи тут немного… Я только ящик сейчас найду и сразу вернусь.

– Какой ящик?

– С деньгами. Да ты не боись, я не убегу, не брошу тебя.

– Я и не боюсь. Я доверяю тебе. Потому что ты – мой друг. – Поэт так доверительно глянул на Жмыха, что тому стало нехорошо.

– Ну, ты это… – сказал он. – Не очень-то обольщайся. Я некоторым своим старым корешам так рожи расквасил, что их мама родная узнать не могла. Все спрашивала: это ты, сынок?

– И меня ты тоже бил, – с грустью в голосе проговорил Лукас. – Ты не самый хороший человек, Глеб Эдуард, но ты мой друг.