– Ну что, Рэй-Рэй. Как дела? Скольких деточек осчастливила своими рисуночками? – Нолан не переставал кривляться.

– Не обращай внимания, Рейчел, – извиняющимся тоном прервал его Роман и ткнул кулаком брата в плечо. Я не знаю, как они ощущали границы одного тела, которое делили на двоих, но поморщились оба, в глазах забегали бесята. Показное заступничество раздражало еще больше, чем открытое издевательство.

– Ничего страшного, – ухмыльнулась я. – Наверное, бессонная ночь…

Опасный намек. Нолан не пропустил его мимо ушей – вцепился дворовой собакой в брошенную обглоданную кость.

– Бессонная ночь?

Красивый образ стал каменной маской. Черты лица скривились и заострились, подбородок подался вперед, под кожей заиграли желваки. Не таким уж красавцем оказался этот парень, когда наружу пробивалась внутренняя сущность. Злобная и уродливая.

Я пожала плечами и собиралась уже что-нибудь ответить, как на стул передо мной залез маленький мальчик, повернул усыпанное конопушками лицо и начал лопотать на своем птичьем языке что-то, видимо, очень важное, но совершенно непонятное.

– Он хочет трансформера. – его мать, молодая женщина с красным обгоревшим лицом, спасла положение.

– Не мни себя особенной, – прошипел Нолан.

Им ничего не оставалось, как убраться восвояси, тем более что через несколько минут начиналось очередное представление, да и бродить среди посетителей не разрешали до вечера – иначе никто бы не стал платить деньги за то, чтобы посмотреть на них.

Следующие несколько часов я занималась любимым делом: разрисовывала любопытные мордашки, била татуировки, тщательно маскируя защитный символ, и при первой же возможности наблюдала за развитием событий у главного шатра, но ничего странного не заметила. Да, оттуда, как обычно, люди выходили опьяненные увиденными ужасами. Им требовалось время, чтобы прийти в себя, но не все с этим справлялись, поэтому большинство осело у барных стоек, вручив детей аниматорам.

Наконец, когда начало темнеть и невозможно стало работать, мне удалось попасть на последний сеанс шоу. Я увидела знакомые фигуры в темных плащах и с капюшонами на головах, услышала пугающий шепот, перерастающий в крик, увидела и странной формы крест, и зажженные факелы. А вот каменная плита пропала. Как и кровь молодой обнаженной девушки, которая, скорее всего, умерла. Я пожалела, что испугалась вчера и не смогла посмотреть, как они будут убирать за собой: выносить тело, вычищать сцену. Совершенно точно – невозможно скрыть такое.

В этот раз на крест привязали женщину лет сорока в темно-красном платье с длинными рукавами и юбкой, прикрывающей колени. Она хихикала, желая спрятать в смехе охвативший ее ужас, и дергалась в разные стороны, пытаясь вырваться из ловушки.

– Как старается. Работает на публику. Видно, подсадная.

– Тут нет подсадных, – я повернулась на говорящего и обомлела – рядом со мной сидел Эрик Перрье.

Он тоже бросил взгляд на меня, но словно не узнал. Пожал плечами и отвернулся, чтобы досмотреть шоу. Я ошиблась? Но нет, сомнений быть не могло: хорошо сложенное загорелое тело, покрытое татуировками, чуть волнистые темно-каштановые волосы, уложенные на бок, черные прямые брови над ярко-голубыми глазами, капризные губы. Это был он, и в то же время передо мною сидел другой человек. Складывалось ощущение, что прошло несколько лет с той ночи, когда я видела его в последний раз, настолько он изменился. Прежде мягкий озорной взгляд теперь стал ледяной пропастью. Тело хоть и оставалось подтянутым, заметно сдулось и смотрелось скорее поджарым, чем мускулистым. Привычная ироничная ухмылка превратилась в гримасу отвращения.

Со сцены раздался крик, прервав мои размышления. Кричала женщина, привязанная к кресту. Она умоляла отвязать ее, отпустить, но Длинный Лу засунул ей в рот комок тряпья, и шоу продолжилось.

Пленница дергалась, извивалась, беззвучно кричала, но в следующий момент обмякла. Тело повисло на веревках. Голова свесилась на грудь, закрыла ото всех лицо взбешенными локонами волос. Какое-то время никто не обращал на это внимание, и даже мне все происходящее казалось просто игрой, удачной постановкой, минутой славы для этой не к месту разодевшейся женщины. Многие, наслышанные о творящемся на шоу, приходили сюда специально ради этого – попасть на сцену. Стать участником этого омерзительного ритуала. Быть истерзанным на глазах у публики.

Безумные танцы утихали, факелы погасли. Фигуры, разодетые в старинные костюмы, одна за другой исчезали за занавесом, расположенном прямо по центру сцены. Зрители разразились овациями, кто-то повскакивал с мест, закричал “браво” и “бис” – им было мало. Они требовали еще и, скорее всего, не отказались бы увидеть, как действие продолжится и достигнет апогея, как нечто, увиденное мною вчера ночью.

– Что с ней? – выкрикнули из зала. Кто-то с первых рядов, кто лучше всех остальных видел происходящее.

– Эй, ей, кажется, плохо.

Зал затих. Женщина на кресте не шевелилась и, кажется, не дышала. Было заметно, как сильно впиваются в плоть на руках и ногах веревки под тяжестью тела, оставляя кроваво-синие следы. Платье задралось, оголило белые бедра в ссадинах и саже от обгоревшего креста. На сцену вышли двое помощников и надеялись привести ее в чувство. Тщетно. Отвязав веревки, они уложили ее прямо там, в растоптанную в бешеном танце пыль. Зрители достали телефоны, чтобы снять все на камеру, – совсем как тогда, когда на кресте висел мой отец. Им стало наплевать на запреты снимать видео или делать фотографии – у ярмарки не нашлось бы столько людей, чтобы помешать им всем, да и те, кто остался, занимались абсолютно другим.