— Ты сам отослал их, чтобы они не слышали, как ты убиваешь меня. Теперь они не услышат, как я убью тебя.

Этейн метнулась к двери, но я опередил её, отшвырнул назад и быстро запер дверь. Затем я обернулся.

Карнат выскочил из-за своего стола, яростно размахивая тяжёлой лампой, чтобы обрушить её мне на голову.

Я поймал его за запястье и заставил бросить её. Мы боролись там, и хотя он был моложе меня на много лет, но в моих руках он был как ребёнок. Я больше не был дрожащим стариком. Казалось, в моих руках была сила всех рук обречённой Атлантиды.

Мои худые руки держали его за горло стальной хваткой, которую он не мог разжать. Этейн, застыв в парализующем ужасе, смотрела, как я неуклонно и безжалостно, с трудом удерживая Карната, иду к окнам. Я заставил его голову свеситься с карниза открытого окна, его выпученные глаза дико уставились на меня.

— Боги Атлантиды, узрите жертву и искупление! — взревел я и вышвырнул Карната от окна.

Я увидел, как его тело, кружась, полетело вниз, в темноту, а затем обернулся. Этейн прижалась к стене, её глаза расширились от страха, вся её красота была стёрта ужасом. Но вот она вышла вперёд, боязливо приблизилась ко мне, в её глазах была мольба.

— Не убивай меня, Улиос! — умоляла она в безумном страхе. — Когда-то ты любил меня!

Она подошла ближе, затаив дыхание, и стала настойчиво уговаривать:

— Теперь остались только ты и я, Улиос, но мы двое всё ещё можем жить вечно. Мы всё ещё можем пересаживать мозги друг друга в новые тела, если понадобится. Я буду любить тебя так, как не любила ещё ни одна женщина. Ты сделаешь это, Улиос? Ты пощадишь меня и продолжишь жить со мной?

Я посмотрел на неё и улыбнулся, после чего достал из кармана крошечную чёрную таблетку, положил её в рот и проглотил.

— Что ты сделал? — закричала Этейн.

Я сказал ей:

— Я только что проглотил один хитрый яд. Через час я умру, ибо моя месть и искупление закончены. Ты — часть этого искупления, Этейн. Ты не умрёшь, ты будешь жить в этом теле и состаришься в нём. Да, ты испытаешь в нём то, чего боялась больше всего на свете, то, ради предотвращения чего предала Атлантиду. Ты состаришься.

Я подошёл к двери и отпер её.

— Теперь я иду, чтобы завершить написанную мною летопись греха и искупления, а затем умереть. Прощай, Этейн.

— Улиос! — крикнула она, и когда я вышел за дверь и закрыл её за собой, я снова услышал её хриплый крик. — Улиос!