— Достопочтенный мистер Томпсон! Прошу, отдохните и выпейте холодного чаю. Людям трудно работать в тот день, когда полагается навещать могилы предков. Им нужно совсем чуть-чуть помолиться, дабы не прогневать богов и духов. Но даю слово: после этого мы возобновим труды со всем усердием и завершим землемерные съемки вовремя.

— Вот в этом-то с вами, китайцами, и беда — в ваших бесконечных суевериях, — сказал иноземец. Говор его был непривычен, однако я все прекрасно понимал. — Помни: главная забота Британии — железная дорога Гонконг — Тяньцзинь. Если к закату я не дойду до деревни Ботоу, у всех вычту из жалованья.

До нас доходили слухи, что династия Цин проиграла войну и была вынуждена пойти на множество уступок, в том числе — за свой счет помогать иноземцам в постройке дороги из железа. Но все это показалось мне такими небылицами, что я не обратил на слухи особого внимания.

Мандарин истово закивал:

— Достопочтенный мистер Томпсон полностью прав. Но не позволите ли мне потревожить ваш снисходительный слух советом?

Усталый англичанин нетерпеливо махнул рукой.

— Некоторые местные крестьяне обеспокоены предполагаемым расположением железной дороги. Видите ли, они полагают, что уже проложенные рельсы легли поверх вен, по коим сквозь землю струится ци, и преграждают ей путь. Это очень скверно с точки зрения фэн-шуй.

— О чем это ты?

— Это подобно дыханию человека, — сказал мандарин и несколько раз с шумом втянул в себя воздух, чтоб англичанин наверняка понял, о чем речь. — В земле вдоль рек, по холмам, под древними дорогами пролегают каналы, по коим течет энергия ци. Она несет процветание деревням, питает редких зверей, местных духов и богов домашнего очага. Не могли бы вы подумать о том, чтобы совсем немножко сдвинуть железнодорожную линию, следуя советам мастеров фэн-шуй?

Томпсон закатил глаза.

— В жизни не слышал такого вздора! Ты хочешь, чтоб я отклонился от самого рационального пути, так как опасаешься прогневать своих идолов?

На лице мандарина отразилась боль.

— Видите ли, в тех местах, где рельсы уже проложены, творится много дурного: люди теряют заработок, животные умирают, боги домашнего очага не отвечают на молитвы. Все — и буддистские, и даоистские монахи — согласны: причина в железной дороге.

Томпсон подошел к будде и окинул его оценивающим взглядом. Я поспешил спрятаться за спиной статуи и крепко стиснул руку Янь. Оба мы затаили дух в надежде, что нас не заметят.

— Осталась ли еще сила у этого идола? — спросил Томпсон.

— Храм уже многие годы не может прокормить ни одного монаха, — ответил мандарин. — Но этого будду чтут до сих пор. По рассказам крестьян, обращенные к нему молитвы часто бывают услышаны.

За этим последовал громкий треск. Люди в главном зале хором ахнули.

— Я только что сломал тростью руки этому вашему богу, — сказал Томпсон. — Как видите, меня не поразила молния и никакая иная кара не постигла. Напротив, теперь мы знаем: это всего лишь идол, слепленный из глины пополам с соломой и выкрашенный дешевыми красками. Вот потому-то ваш народ и проиграл войну с Британией. Вместо того, чтобы думать о постройке железных дорог и изготовлении стальных пушек, вы поклоняетесь глиняным болванам.

Об изменении направления железнодорожных путей больше не было сказано ни слова.

После того, как эти люди ушли, мы с Янь выбрались из-за статуи и долго смотрели на сломанные руки будды.

— Мир меняется, — сказала Янь. — Гонконг, железные дороги, иноземцы с проволокой, по которой передается речь, и машинами, изрыгающими дым… Сказители в чайных домах все больше и больше толкуют об этих чудесах. Думаю, поэтому древнее волшебство и уходит. На смену ему идет новое, более сильное.

Голос ее звучал равнодушно, был холоден, как бестревожный осенний пруд, но в каждом слове звенела жуткая истина. Я вспомнил отца, изо всех сил сохраняющего бодрую мину, хотя заказчиков все меньше и меньше… Неужели время, отданное заучиванию заклинаний и танцу с мечом, потрачено зря?

— Что же ты теперь будешь делать? — спросил я, представив себе ее, одну среди холмов, не в силах найти пищу для подкрепления своего волшебства.

— Я могу сделать только одно…

На миг ее голос прервался, зазвучал с обреченностью камня, брошенного в пруд. Но Янь подняла на меня взгляд, и хладнокровие вернулось к ней вновь.

— Мы можем сделать только одно. Научиться бороться за жизнь.

Железная дорога вскоре стала привычной деталью пейзажа. Черный локомотив, попыхивая паром, бежал через рисовые поля и тащил за собой длинную вереницу вагонов, будто дракон, спускающийся в долину с далеких, туманных голубых гор. Какое-то время это зрелище казалось чудом. Детишки дивились на поезд, бежали за ним вдоль рельсов, стараясь не отстать.

Однако сажа и копоть из труб локомотивов погубила рис близ железной дороги, а однажды под колесами поезда погибли двое детишек, заигравшихся на рельсах, а после оцепеневших от испуга. После этого поезд перестал вызывать восхищение.

Люди совсем перестали приходить к нам с отцом с просьбой о помощи. Шли либо к христианскому миссионеру, либо к новому учителю, говорившему, будто он учился в самом Сан-Франциско. Движимые слухами о ярких огнях и хороших заработках, деревенские юноши начали уходить в Гонконг или в Кантон. Поля лежали невозделанными. В деревне оставались лишь старики да дети с одним чувством — чувством обреченности — на всех. Вскоре к нам зачастили люди из отдаленных провинций с тем, чтобы скупить наши земли по дешевке.