Впрочем, к позднему вечеру выяснилось, что беспокоилась секретарша Сайдуласа вовсе не зря. Его, скрюченного, обнаружили в очке рыночного туалета с финкой, застрявшей в глазнице. Дело, в целом, обычное – мало ли кому перешел дорогу новоявленный коммерсант, но способ – унизительный и жуткий, да еще и едва ли не в центре рынка – заставил всю Тулу гудеть как улей. Новость быстро долетела до Дыбы, приведя того в смятение: ведь если гипнотизер мертв, значит, вода и в самом деле сработала… Но почему тогда в кабинете Вискаса и на иконе Марлен изображен один и тот же человек?

Этот вопрос заставил Олега всю ночь беспокойно ворочаться в постели, хоть жмуры уже и не стояли под окнами, а дыхание было ровным, как метроном. Сон приснился дурацкий и муторный – будто ему снова восемь и он сидит в столовой детдома. Не пойми откуда взявшаяся Марлен Демьяновна в белом халате нянечки зачерпывает половником из гигантской кастрюли жирную черную землю с червями и накладывает детям в тарелки. Вот шлепнулась порция и перед Дыбой, и красный червь, перевалившись через край, устремился на волю. А земля в кастрюле закончилась, и на дне Олег увидел бледное как поганка тело своего приютского товарища – Мишки Оборина. Глаза его были старательно выкорчеваны.

Наутро Дыба, натянув шмотки поцивильней – какие-то брючки и пиджак в елочку, – спрятал ствол и кастет в сейф, а взамен вынул документы: свидетельство о собственности, договор купли-продажи, справку о выплате взноса. С этой стопкой он направился в приют.

Судили и рядили с городской администрацией едва ли не до вечера. Алевтина Михайловна приходила несколько раз, приносила сладкий чай и булочки с изюмом, которые Олег обожал с детства. Чинуши явно пытались вымогать взятки, но дела приюта Дыба вел чище дембельского подворотничка. Наконец, когда дебелые тетки в бобровых шапках что-то понаотмечали в своих бланках и, цокая сапогами по асфальту, покинули территорию приюта, засобирался, наконец, и Олег. Натянул пиджак, подошел к окну, завязывая длинный лоховской шарф и… застыл: у забора он увидел скрюченную фигуру, что опиралась на четырехлапую клюку.

Дыба выбежал на улицу, не застегнувшись. Он до последнего был уверен, что стоит ему приблизиться к воротам, как Марлен Демьяновна растворится, исчезнет в налетевшей вдруг вьюге, но она стояла там как обрубок дерева, срезанного молнией.

– Документы на приют с собой? – скрипнула бабка, не здороваясь, и, приняв молчание Олега за положительный ответ, кивнула. – Отлично. Вот приютом и расплатишься. Страсть как деток люблю.

Странное требование выбило Дыбу из колеи.

Зачем ей эта богадельня? Дотаций нет, бюджет на ладан дышит; если бы Олег в свое время не выкупил здание – сироты бы уже по миру пошли вместе с педсоставом. После всего, что наговорила старуха на кладбище, в любовь к детишкам верилось с трудом. Он морщил лоб, пытаясь придумать, как соскочить с долга.

– Дурь по башке не гоняй, хуже будет! – заметив его замешательство, поторопила Марлен Демьяновна. – Заводи катафалку свою.

Ехать было неблизко. Старуха расположилась в тени, на заднем сиденье, по-хозяйски приобняв портфель, в котором хранилось свидетельство на собственность на здание приюта. Изредка она тыкала скрюченным пальцем в повороты, указывая дорогу. Олег же вел молча, сосредоточенно раздумывая, что делать теперь с этим опрометчиво данным обещанием.

Наконец старуха скомандовала:

– Тпр-ру! Стоп машина!

Дыба заглушил двигатель. Жила бабка в десятке километров от Тулы в глухом поселке под названием Петелино. От вида местных красот и правда хотелось залезть в петлю: на пути встречались лишь заброшенные, утопающие в сухом борщевике коровники и облезлые домишки за покосившимися заборами. Около одного такого и затормозил Широкого. Старуха вылезла из машины без посторонней помощи – Олег почему-то теперь не желал прикасаться к ведьме. Та махнула рукой, приглашая следовать за собой, открыла калитку. У самого входа их встретила пустая конура с лежащей на земле ржавой цепью, на которую Марлен Демьяновна прикрикнула: «Фу! Свои! Не тронь!» Ни цепь, ни конура не отреагировали.

Вид у придомовой территории был неухоженный; весь участок усеивали ямы – создавалось впечатление, что здесь на постоянной основе проводятся археологические раскопки.

– Клад ищете? – пошутил Олег, пытаясь разогнать гнетущую тишину.

– Прячу, – уклончиво отрезала старуха.

Вошли в дом. Тот напоминал обычную старушечью хижину: какие-то банки, старая мебель, вязаная салфетка на телевизоре, желтые от времени тюлевые занавески. Но одновременно за всем этим чудился некий тайный смысл, загадка, словно все это – лишь притвор, а храм, видимый только с определенной точки, находится в другом, параллельном пространстве. И если занять эту точку, то кружева салфеток превратятся в оккультные узоры, в банках можно будет разглядеть тошнотворное содержимое, что вырезают у свежих трупов, а под занавесом бревенчатых стен обнаружится голодная первобытная тьма.

– Садись! – скомандовала старуха, указывая на колченогий стул. – Я договор дарения принесу.

– Благодарствую, я постою! – ответил Дыба.

Бабка пожала плечами и ушла за договором. Олег же принялся крутиться на месте, осматривая помещение. Дом как дом, вот плита газовая – небось от баллона, вот холодильник – пузатый, уже пожелтевший «ЗиЛ». Телевизор, покрытый толстым слоем пыли. А вот…

Странный предмет, привлекший внимание Дыбы, никак не вписывался в бедную обстановку лачуги и казался той самой дыркой в нарисованном очаге, ведущей за пределы объяснимой реальности. То, что выглядело случайным набором журнальных вырезок и фотографий, явно имело в себе систему и несло страшный, неочевидный смысл.