– Здравствуйте. Я Андрей Самосатский, художник. Но постарайтесь забыть, что я художник, потому что сегодня я хочу поговорить не об искусстве. Тему лекции вы знаете – «Йога для мертвых». Это будет вводная лекция в новый вид йоги, которую, уж простите меня, старика, я назвал так кричаще. Ни к индуизму, ни к буддизму эта йога отношения не имеет. В сущности, это и не йога вовсе, а психосоматическая методика. Никакие приемы из традиционных практик тут не заимствованы. Индуистская и буддистская антропология, всякие там чакры, гуны, скандхи, дхармы, асавы – все это принципиально проигнорировано. Так что йогой данная методика называется лишь по весьма отдаленной аналогии. Так вот, для начала следует кое-что объяснить…

Выйдя после лекции на улицу, я пытался понять: что это сейчас было? К чему клонил Самосатский в своих запутанных рассуждениях? Впрочем, лекция вводная, так что, возможно, потом все прояснится.

Но вторая лекция, назначенная на следующую субботу, не состоялась. И в дальнейшем лекций не было. Причину никто не объявил. Самосатский опять затворился ото всех.

Но прошло чуть больше полугода, и по городу, тут и там, появились расклеенные объявления:

«Йога для мертвых. Набирается группа учеников, желающих изучать и практиковать новый вид йоги, не имеющий аналогов в истории духовных практик. Предпочтение отдается смертельно больным и склонным к суициду».

Фамилия Самосатского не упоминалась, зато был указан адрес: улица Луначарского, 112.

Я позвонил Павлуше и спросил, не знает ли он адрес Самосатского. Тот ответил, что знает улицу, а номер дома ему неведом, улица же – Луначарского; ее последние дома подходят под западный склон старого кладбища, которое на Солнечной, вот где-то там, в конце улицы, где совсем уж дремучая глухомань, старик и живет.

Что ж, похоже, объявление было дано не кем иным, как Самосатским.

После той мутной вводной лекции я все думал: к чему же он клонил? Про саму методику йоги на лекции ни слова не прозвучало. Старик начал с того, что надо, мол, уточнить некоторые базовые понятия, без которых в его системе не разобраться, и вывалил на слушателей целый поток неудобоваримых философских и психологических рассуждений.

Лектор из него получился никакой, дар слова у художника отсутствовал напрочь, слушать его было нелегко. Видимо, он сам это понял после вводной лекции, потому и решил с теорией покончить. Но у меня создалось впечатление, что он придумал нечто совершенно исключительное. Мне до подкожного зуда стало любопытно: что ж оно все-таки такое, эта йога для мертвых? И зачем ему живые ученики? Но если йога для мертвецов, то им-то она для чего? В голове мелькали жутковатые картинки: как бездыханные трупы усаживают в позу «лотоса», как укладывают их в позу «собаки», как растягивают им сухожилия на импровизированных дыбах; под руководством Самосатского живые ученики терпеливо и методично прислуживали беспомощным мертвецам. Были и другие картинки, совсем уж нелепые и непристойные.

Любопытство стало невыносимым, и я решил записаться в ученики.

Доехал до старого кладбища, на котором давно уже никого не хоронили, обошел его вдоль ограды с северной стороны и тропинкой спустился по склону. Внизу, под кладбищем, шла улица Грибоедова, а параллельно – Луначарского.

Вскоре я уже нажимал кнопку звонка на калитке номер 112, слыша, как где-то в доме раздается мелодичная трель.

Это был добротный двухэтажный дом, построенный, наверное, в середине прошлого века. За ним на участке виднелось строение поновее и в один этаж, с панорамными окнами. Похоже, студия.

Калитку отворил молодой человек с внимательным серьезным взглядом глубоко запавших серых глаз и пригласил меня внутрь.

Самосатский принимал в гостиной на первом этаже. Беседовал со мной около получаса, задавал неожиданные вопросы, к примеру: «Что, по-вашему, хуже? Первый вариант: полное небытие после смерти, абсолютный нуль. Второй вариант: ад с вечными мучениями. И третий вариант: вечный цикл перерождений, нескончаемая реинкарнация. Что хуже из трех?»

Под конец собеседования мне казалось, будто старик не столько выслушивает мои ответы, сколько дегустирует меня, мою душу, как бы пробуя ее на вкус – по глотку, как сомелье.

Дегустация завершилась, и он вынес вердикт: принят. Так я вступил в общество изучения йоги для мертвых.

Когда я поделился новостью с Катей, сестрой, – мы случайно столкнулись в торговом центре, – она скривилась:

– Митя, ну что тебя все куда-то тянет… в какой-то мрачняк?

Действительно, после гибели родителей на всем, что меня занимало, лежал мертвенный, стылый оттенок – будь то живопись, литература, музыка, кино. В моей душе словно что-то вывихнулось. Я стал молчалив и заторможен, но порой делался, наоборот, слишком раздражителен и тревожен.

Когда мы с Катей ездили на могилу родителей, сестра всегда была спокойна, по крайней мере внешне, меня же трясло от нервов. И в родительском доме я не мог оставаться, хотя там достаточно просторно; мне все чудилось, будто в нем поселились призраки их отсутствия. Место родителей заполнила пустота, и она жила своей фантомной жизнью, скользила смерчем над полом. Чувствуя ее, я представлял, что и за мной бродит по пятам такой же призрак – ждет, когда я исчезну, чтобы занять мое место.

Потом в Катиной жизни появился Игорь – бодрый и хваткий «кабанчик» с собственным бизнесом. При этом лицо словно украдено с чужой головы: какое-то аристократическое, с тонкими чертами; такое лицо впору бы носить художнику или поэту, вот только посреди него зияли самодовольные глаза успешного коммерсанта. Я, как мог, отговаривал сестру от свадьбы, но… Вскоре молодые супруги выплатили мне мою долю за дом, даже добавили сверху, и я был выдворен в отдельное жилье. Из родного гнезда забрал только книги – внушительную библиотеку, собранную дедом и отцом. Ни Катю, ни тем более Игоря эта макулатура не интересовала.