– Ну, это все-таки йога, – оправдывался я перед сестрой. – Саморазвитие! И потом, знаешь, кто преподает? Самосатский! Тот самый!

– Этот психопат, который на крест себя повесил, чтобы впасть в это… в самадхи и сойти в ад, как Спаситель? – Катины губы брезгливо кривились. – А теперь он, значит, секту организовал? Ты помнишь, за что его отстранили от преподавания на худграфе?

– Да это было сто лет назад!

– Не важно, сколько лет. У него на курсе случился массовый суицид. И ты хочешь чему-то обучаться у этого человека?

– Кать, да мне просто интересно, что за йога для мертвых такая.

– Судя по названию, Мить, чтобы ею заниматься, нужно умереть.

Из кинотеатра при ТЦ вернулись Игорь с Кирей – моим трехлетним голубоглазым племянником. Оба вышли в холл из лифта, спустившегося с верхнего этажа. Катя тут же оборвала беседу, лишь дежурно пообещала за мной присматривать, а я дежурно ее поблагодарил. Ее «присмотр», с ежемесячными созвонами и стандартными вопросами, в конце концов имел целью держать меня – ходячий сгусток страхов и сомнений – на расстоянии, не подпуская слишком близко к ее уютному семейному мирку.

Когда занятия по йоге начались, оказалось, что Самосатский набрал девятнадцать человек. Семнадцать мужчин и двух женщин. Одна – совсем молоденькая девушка, правда, с таким тяжелым старческим взглядом, что под ним ты сам, казалось, ветшал и приближался к могиле. Вторая – напротив, непоседливая тетушка с желтыми от мозолей пятками. Такие в попытках оживить увядшую красу бегают по степ-аэробикам и скачут в лосинах перед телевизором, когда транслируют утреннюю зарядку.

Проходили занятия иногда во дворе, но чаще в дальнем строении, за домом, которое и впрямь оказалось студией, приспособленной под мастерскую художника, но не использовалось по назначению. Самосатский забросил и живопись, и скульптуру.

Вообще он был скрытен, о себе не рассказывал, с учениками не откровенничал. Мне даже казалось и, наверное, справедливо, что старик всех нас презирает до глубины души. Занимался он с нами с таким видом, словно ставил эксперименты на личинках или червях.

Но его неприязненная холодность, как ни странно, привлекала к нему – и не только меня, других учеников тоже, словно каждому накинули на шею петлю и тянут в неуютную, но и манящую темень.

Обведя всех, будто концлагерным прожектором, колким пронзительным взглядом из-под густых бровей, Самосатский провозгласил:

– Предупреждаю! Если кому-то что-то не нравится, не прикидывайтесь заинтересованными, сваливайте сразу. Здесь, может, и секта, но не тоталитарная, держать вас и уговаривать не буду. Деньги ваши мне не нужны, занятия бесплатные. Поэтому если пропал интерес, тут же валите, выход всегда свободный. В чем цель занятий? Пока скажу так. Вы должны довести себя до такого состояния, чтобы после смерти могли управлять своим трупом. Подобные практики можно найти у гаитянских хунганов, у индийских агхори, даже у каббалистов. Все они пытались, с переменным успехом, черпать энергию, знания из чужих трупов и, что важнее, – управлять ими. Наша цель схожа, но мы учимся управлять вовсе не чужими трупами. Наша задача – загробная власть над собственным телом. Пока это все, что вам нужно знать.

Упражнения, которые он задавал нам, были непонятны.

Мы часто занимались в полной темноте, надев очки для сварки с закрашенными стеклами. Старик устраивал нам многочасовую сенсорную депривацию. Приказывал нам закапываться в кучи песка и лежать, скорчившись, под его массой, дыша через трубочку для капельницы. Заставлял испытывать половое влечение к дохлым кошкам.

Солнечные дни завершались одним и тем же упражнением на растождествление с собственным «я», оно называлось «тень на закате». Мы садились в студии напротив своих теней, очерченных закатным солнцем, и мысленно переносили свое «я» в темный силуэт на стене. Двигаясь, представляли, что не мы управляем движениями тени, но тень управляет телом. Когда солнце садилось, каждый переживал маленькую смерть вместе с тенью, растворявшейся в сумраке.

Казалось, исполняя эти упражнения, мы варимся в желудке какой-то полумеханической твари, методично перерабатывающей нас в продукт неведомого назначения.

Я чувствовал, что за упражнениями стоит какая-то система, но понять ее не мог. Не ясно было и то, какого рода управление собственным трупом имел в виду старик.

В некоторых упражнениях прослеживалась своя прогрессия. Скажем, во время упражнения «могила», как мы его называли между собой, старик клал ученикам камни на грудь, с каждым разом все более тяжелые. В упражнениях с трупами одно дохлое животное сменяло другое, и степень повреждений и разложения объекта становилась все сильнее.

Поначалу я думал, что старик где-то находит кошек, погибших под колесами автомобилей, но как-то раз Володя Николаев – тот парень, что открыл мне калитку в самый первый день, – по секрету рассказал, что Самосатский сам убивает и калечит кошек. А Володя помогает ему с ними управиться, поэтому знает.

Со временем я заметил, что без каких-либо усилий возбуждаюсь от вида развороченных внутренностей и обнаженных костей.

Копившуюся похоть я сливал в Надю – ту девушку с тяжелым взглядом. Отдавалась она молча, без страсти, словно выполняла очередное йогическое упражнение. Только иногда у нее начинались беспричинные припадки истеричных рыданий, переходившие в спазмы удушья; это прекращалось лишь после глотка воды. Надя всегда таскала с собой полулитровую пластиковую бутылочку на случай приступа, но никогда не спешила ее открывать. Ей словно нравилось задыхаться, задерживаясь на краю смерти.