В таком виде, бодрой походкой, без четверти девять утра я явился к зданию школы, построенной в стиле конструктивизма из стекла и бетона лет десять назад. Над выпирающим вперед кубическим входом блестели на солнце большие окна, за которыми располагался актовый зал. На верхней террасе стояли несколько человек и курили. Сам я не знал, но Петр Михайлович рассказал вчера, что школу временно перенесли в другое место, а сейчас в здании разместились эвакуированные семьи из Ленинграда, Днепропетровска, Харькова и других городов — им выделили третий этаж. На втором этаже устроили госпиталь для тяжелораненых, а первый целиком отдали под административные помещения — тут то и находились обкомовские кабинеты по соседству с кабинетами врачей и медсестер.

У входа стояла группа раненых: один на костылях, второй — с ужасно обожженным лицом, перебинтованным так, что оставались видны только блестящие глаза, часть засохшей корки, покрывавшей лицо, и пересохшие губы, и третий — самый здоровый на вид, с подвязанной к шее рукой. Раненые курили и негромко разговаривали о чем-то своем. Мое появление их нисколько не заинтересовало. Я на всякий случай поздоровался и зашел в школу.

На нижнем этаже царила рабочая суета. Люди в белых халатах сновали туда-сюда, другие носили обычные костюмы и галстуки. Мужчины стриглись достаточно коротко, но при этом сбоку оставляли небольшой объем и зачесывали волосы назад. Усы почти никто не носил, бородатых я вообще не встречал. А вообще все люди производили на меня странное впечатление — они были другими, не такими, как в моем времени, и даже не такими, как в моем детстве. Я подметил это еще в самый первый день, только лишь выйдя на улицу, а после попав на завод. Сложно объяснить словами, в чем заключается основное отличие. Может, в глазах, в которых чувствовалась затаенная грусть и усталость. Может в движениях — уверенных и надежных. Или в лицах — простых, но словно светящихся внутренней красотой.

По лестнице спустилась женщина, за которой семенили двое детишек — видно, беженцы, расселенные на третьем этаже. Я вежливо распахнул перед ними дверь. Женщина смущенно улыбнулась и кивком поблагодарила меня за помощь.

Никакой охраны в здании не имелось, так что и спросить, где именно находится нужный кабинет, было не у кого.

— Простите! — попытался я обратиться к стремительно пробегавшей мимо девушке с тугой луковкой волос, стянутых на затылке, и стопкой документов в руках, но она даже не повернула голову в мою сторону, исчезнув, словно тень отца Гамлета.

— Извините! — вторая попытка была более удачная. Высокий мужчина в белом врачебном халате вопросительно взглянул на меня. — Я ищу представителей обкома!

— Дальше по коридору, — коротко махнул рукой врач, и отправился по своим делам.

Ладно, общее направление поисков понятно, и на том спасибо. Табличек на дверях не было — из-за неразберихи, видно, не сделали, но вот на некоторых кнопками были пришпилены тетрадные листки, где имелись надписи от руки.

Найдя листок, на котором размашисто было выведено: «Челябинский Обком ВКП(б)», я постучался, и, получив, неразборчивый ответ с той стороны, потянул на себя дверь.

— Вам кого, молодой человек? — в небольшой комнатке за столами сидели трое мужчин лет сорока и работали с бумагами.

— Моя фамилия Буров, меня вызывали на девять утра, — представился я, скромно теребя шапку в руках.

Мужчины переглянулись. Один из них, в круглых очках, недоуменно пожал плечами.

— Буров? — переспросил он. — Не припомню… а кто именно вас вызывал, в какой отдел и по какому поводу?

Я слегка растерялся. Михалыч не упоминал фамилию звонившего, сказал лишь время и место. Так я и начал объяснять:

— Я рабочий ЧТЗ, сборочный цех. Некоторое время назад помог милиции задержать преступников… грабителей магазина. Вчера об этом написали в «Комсомолке», и меня сразу вызвали сюда. А кто именно вызвал, я не знаю. Мне бригадир передал приглашение.

Непонимание в глазах мужчин рассеялось. Тот, в очках, даже улыбнулся:

— Как же, как же, читали! Так это ты и есть, герой?

Я развел руками.

— Да какой там герой… случайно мимо проходил и помог…

— В одиночку взять банду — это подвиг. Мне рассказывали друзья из милиции. Лейтенант Денисов, знаешь такого? Но, в общем, я все понял. Тебя вызывали не к нам, а в обком комсомола, это третья дверь дальше по коридору. А у нас обком партии, ты для нас пока интереса не представляешь, разве что на будущее, — мужчина вновь улыбнулся, потом подумал, взял со стола лист бумаги, что-то написал на нем и протянул мне: — Возьми! Тут моя фамилия и местный номер телефона. Если будут сложности или проблемы, звони!

Я глянул на листок, под коротким номером стояла фамилия — Петерсон, поблагодарил всех троих и вышел. Как все сложно. Вся эта внутрипартийная иерархия являлась для меня темным лесом. В воспоминаниях Димы, конечно, все было относительно структурировано, но требовалось сделать усилие, чтобы нужные данные всплыли в голове.

Итак, комсомол или ВЛКСМ — Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи — организация, занимающаяся правильным воспитание подрастающего поколения в возрасте от четырнадцати лет. До этого возраста — пионерия, а совсем малышня могли стать октябрятами.

«Если тебе комсомолец имя — имя крепи делами своими!» — всплыл в сознании старый лозунг, и тут же вспомнился еще один: «У партии и комсомола одна цель — коммунизм!»

Я отсчитал нужное число дверей и, увидев аббревиатуру «ВЛКСМ.ЧЕЛ» на двери, постучался, надеясь, что в этот раз меня тут ждут.

— Войдите! — раздался чуть приглушенный дверью женский голос.

Я вошел и увидел ту самую девицу, у которой пытался узнать дорогу десять минут назад. Вторым в кабинете был белобрысый парень лет двадцати пяти, одетый в светлый костюм в тонкую полоску.