– Безусловно. Убийца послан был не Игорем и не при его содействии, иначе бы твой адрес не выясняли через человека в посольстве. Следовательно, это дело на данном этапе ему неподконтрольно.

– Погодите, но ведь убийцу нанимал Сергей!

– Милая девочка, никто не может быть уверен в своих подчиненных и коллегах. Я – даже я! – не поручусь, что завтра не обнаружится, что кого-то из наших сотрудников не подкупила одна из иностранных разведок. Русская, например…

Дядя наконец улыбнулся.

– На этого человека, даже если бы он был другом твоего Игоря, нельзя положиться.

– Нет. Ни в коем случае, – подтвердила я.

– Хорошо, что ты так ответила. Если бы ты сказала «можно», я бы тебе заявил, что ты ошибаешься. Ни на кого нельзя полагаться, кроме самого себя. Никого нельзя считать своим другом. Смотря что, впрочем, понимать под словом «друг». Если это милый человек, с которым ты не делишься секретами, не работаешь вместе и не даешь взаймы деньги – тогда он тебе друг.

– Тогда он мне – никто!

– Тоже верно, – согласился дядя. – Этот «никто» и есть твой самый лучший друг. Он-то уж тебе точно не напакостит: почвы нет, делить нечего… Вернемся к разговору: этот Сергей, увидев, что Игорь отстранился или отстранен от дела, мог переметнуться к другим хозяевам. Как бы то ни было, в Россию ехать крайне опасно. Возвращаться туда – просто совать голову в петлю. На помощь и защиту Игоря рассчитывать нельзя. Если он вообще жив. Кто там у тебя еще есть? Мама? Ты сама понимаешь, что времена, когда мама могла тебя защитить от всех в мире невзгод, давно прошли…

– Вы считаете, что Игоря могли убить?!

– Могли.

– Но почему?!

– Ну смотри. Нам известно, что тебя хотят убить. Игорь при этом может находиться в одной из трех возможных ситуаций:

– либо он ничего не знает об этом деле;

– либо он принимает в нем участие;

– либо он пытается ему воспротивиться.

Первое предположение не подходит: мы знаем, что он осведомлен. Второе предположение также не подходит, так как явно не он, пусть даже при посредничестве этого Сергея, направил убийцу на твой старый адрес: он ведь знал, что ты уже переехала. Нам остается только третье предположение: он попытался помешать чьему-то намерению тебя убить. И его убрали. Тогда и молчание его объясняется. Но во всех трех случаях он тебе ничем не поможет.

Арифметические выкладки дяди Джонатана привели меня в бешенство. Он говорит об Игоре так спокойно, словно речь идет о вещи: если вещь убрали, она больше не послужит!

Сэр Уильям, словно почувствовав мое возмущение, глянул на меня своими лукавыми глазками исподлобья:

– Ты что-то хотела сказать?

Я покачала головой. Не объяснять же ему!

И не объяснить.

– Поэтому, – закончил он подчеркнуто спокойно фразу, – я предлагаю тебе остаться в Англии. Попросить политического убежища. Я тебе помогу ради моего племянника. И ты сможешь затихнуть на какое-то время, спрятаться. А там видно будет. Будем держать руку на пульсе.

Он смотрел на меня. Хитренькие глазки сделались ледяными, колкими, сверлящими. Очевидно, этот человек не испытывал ко мне ни малейшего сочувствия и, если и предлагал помощь, то делал это ради любимого племянника. Если он вообще способен любить. Может, это просто ход с его стороны, чтобы затащить Джонатана к нему в разведку. Ему ведь нужны надежные кадры, за которых он может поручиться…

– Нет, – сказала я. – Спасибо.

– Ты хорошо думала?

– Я вообще не подумала. Я просто сказала: нет. Другого быть не может.

– Тогда подумай.

Я взорвалась.

– Я прекрасно поняла, что друзья для вас ничего не значат! Но там в опасности Игорь, и там моя мама! Это-то хоть что-нибудь значит, с вашей точки зрения? Или я должна исчезнуть, не объяснив даже, куда и почему, и мама будет плакать ночи напролет и глотать валокордин, пока ее сердце не откажет от горя?

– Игорю, девочка, ты ничем не поможешь. Жив он или нет, не в твоих силах что-то изменить в его судьбе, она в руках людей, более могущественных, чем ты. Что же касается твоей матери… Если она будет знать, где ты находишься, то тогда не только ты обречена на смерть, но и она тоже. Подумай об этом.

Странное дело, мысль о том, что Игорь мог находиться в опасности и даже быть убит, меня волновала как-то вяло, заторможенно, словно речь шла о каком-то знакомом, но не близком человеке. Что-то умерло во мне за месяц его молчания и догадок о том, что он меня предал… И теперь, даже понимая, что я могла оказаться не права и Игорь, вовсе наоборот, мог пострадать, пытаясь спасти меня, – я не находила в своей душе прежних чувств. Это было до удивления несправедливо, но я ничего не могла с собой поделать. Я знала только одно: с эмоциями или без них, но я постараюсь ему помочь. Если это будет в моих силах…