Чтобы ужиться с матерью и не травмировать её психику, я разработал несколько правил:

1) Не называть себя Викентий.

2) Не повышать голос.

3) Не пререкаться.

4) Не отвечать на агрессию.

5) Не оставлять колющие и режущие предметы на виду.

6) Не оставлять ключи в дверях и всегда запирать балкон.

И всё-таки я жалок. Обвиняю в своих проблемах пожилую женщину, страдающую маразмом. Нормальный сын отправил бы мать в лечебницу, но мне это не по карману. Лучше взять рецепт на димедрол и наблюдать, как мама медленно теряет рассудок. Поэтому она права, что не узнаёт меня. Я не достоин называться её сыном.

Наталья Максимовна заснула только под утро. Она легла на кровать, отвернулась и начала плакать. А потом заснула. Я смотрел на неё и думал: «Вот бы она не проснулась». Подобные мысли посещают меня каждый вечер. Иногда мне даже снится её смерть. Звучит чудовищно, но… в моих снах она хотя бы не мучается. Просто закрывает глаза и перестаёт дышать.

Так или иначе, на сегодня моё дело сделано. Я ложусь на голубой диван с мотоциклистами, сгибаю колени (чтобы ноги не свисали), но не могу уснуть. Сегодня гоночное ложе кажется мне каким-то особенно жестким. Жаль, что димедрола нет. Я встаю и иду на балкон. Через разбитое окно открывается вид на чёрный пол и ржавые куски метала. Только это осталось от виноградной лозы и кованой решётки после пожара, который случился где-то полгода назад. Жаль, что в тот день вся квартира не сгорела к чертям. Вместе с фотографиями в деревянных рамочках, вместе с бесчисленными книгами, вместе с грёбаным диваном и советским холодильником. Вместе со мной и матерью, которая тогда спала. Сейчас мысли о самоубийстве не пугали меня. На самом деле я бы с большим удовольствием перерезал себе горло и захлебнулся бы в собственной крови. Но тогда кто будет следить за мамой? Если во мне и осталось хоть что-то человеческое, так это чувство долга. Неоплаченного долга.

Уже семь. Самое время умыться и позавтракать. Я иду в ванную, сажусь на поломанную стиральную машину, которую давно стоит выкинуть, и чищу зубы. Мой взгляд устремлён на уродливое отражение в зеркале. С каждой секундой отвращение к самому себе возрастает. Мне вдруг вспомнилось, каким красивым я был, когда впервые вышел в ринг: длинные волосы, новенькие шорты, воля к жизни в глазах. Теперь моя внешность — шарж, кривое отражение прошлого. Недаром мать не узнаёт меня…

Я резко ударил по стеклу. Зеркало потрескалось и запачкалось кровью, но этого мало. Я всё бью и бью, пока мельчайший осколок не падает в умывальник.

Надо промыть руку, но тело будто оцепенело. Даже в окровавленных осколках я всё ещё вижу своё отражение! Да чтоб тебя! Как одержимый, я колочу по стеклу, и боль вместе с характерным звуком доставляет удовольствие.

Раковина отвалилась и упала на пол. Я опустился на колени. В том, что осталось от зеркала… в некоторых осколках… всё еще видно это лицо!

Я запускаю ладони в пучину стёклышек и сжимаю кулаки. Не помогает. Ненавистный облик всё ещё выглядывает то с одной точки, то с другой.

— Твою мать! — крикнул я и опустил голову в осколки. — Твою мать! Твою мать!! Твою мать!!!

Окровавленные руки обняли раковину и прижали её к голове. При каждом движении лицо покрывается порезами, но отступать нельзя! Надо засунуть голову как можно глубже… чтобы не было слышно, как хнычет взрослый мужик.

В обед я пошёл в спортклуб «Титаниум». На рецепции сегодня та самая девушка из эротического сна. Когда она смеётся, можно увидеть её дёсны и пересчитать зубы. Наяву эта улыбка не кажется игривой.

Я пересекаю огромный зал с кучей новеньких тренажеров и штанг. В конце есть два так называемых зала для групповых программ. В левом проходят тренировки для мужчин: бокс, дзюдо; а в правом: йога, пилатес и остальная бабская хрень. Я открываю левую дверь и вижу, как тренер даёт молодым боксёрам указания. Он больше не гоняет спортсменов от снаряда к снаряду. Только руководит.

— Ты опоздал, — сказал тренер. — Брился, наверное?

А-а, шутка про порезы… Несколько спортсменов вгляделись в моё лицо, но быстро отвернулись. Я начал разминку.

Мы растеряли прежнюю любовь к боксу. Меня сломали поражения, а пламенный дух тренера начал гаснуть ещё с того дня, как наш подвальчик закрыли из-за антисанитарии. Тогда его пригласили в зал «Победа»…

Весь час я занимаюсь один, и только под конец старик машет в мою сторону. Он показывает на здорового парня с короткой стрижкой и пухлыми губами. Это означает спарринг. Сегодня вечером должен состояться мой третий поединок с Шарпеем, поэтому тренер поставил меня против самого сильного боксёра в зале. Это был молодой мастер спорта по прозвищу «Бык». Во сне я с лёгкостью побил его, но наяву это было не так просто. Он боксировал вполсилы и всё равно доминировал. В прошлом это бы оскорбило меня, но сейчас я трезво оценивал свои шансы и не лез на рожон.

— Подождёшь меня на улице, хорошо? — сказал тренер в раздевалке. — Мы же с тобой давно так не общались, а у меня как раз перерыв.

Я согласился и минут двадцать ждал у входа. Тренер предложил прогуляться. Мужчина вспоминал прошлое и говорил на удивление расслабленно. В ларьке он купил банку пива.

— Будешь?

Я отказался.

— Ну да, ты же не пьёшь, — добавил он и неожиданно завёл разговор о Шарпее. Мне показалось это странным, и я решил спросить:

— Почему он не пришел на тренировку? И как там с боем?