«У меня всё получится, у меня всё получится» — повторяю я про себя словно мантру под ритмичный звук помпы, качающую дыхательную смесь в лёгкие пациента. Почему бы и нет, если получилось — во всяком случае я верю в это — излечить у мамы не только ревматоидный артрит, но и…

— Х-х-х-р-р-р…

Я непроизвольно дёргаюсь, отпрянув от захрипевшего больного. Но, похоже, это всего лишь какой-то непроизвольный спазм, возможно, из-за трубки в горле. Ладно, если такое ещё повторится, постараюсь не обращать внимания.

Снова кладу ладонь на голову. Закрыв глаза, сосредотачиваюсь, мысленным взором вижу под черепной коробкой мозговую оболочку, изменившую цвет под влиянием пропитавших её патогенных бактерий на желтовато-зелёный. Менингококки или пневмококки? В общем-то, неважно, моя задача — уничтожить инфекцию, выжечь её из мозга калёным железом.

Короткие «паутинки» от моей ладони и пальцев прорастают сквозь черепную коробку, проникают в поражённые ткани, растекаясь вглубь и в стороны. Я испытываю слабые симптомы гнойного менингита, у меня слегка повышается температура тела, нарастает головная боль, появляется тошнота. Но я готов к этому, и просто делаю свою работу.

Чувствую, как по многочисленным «паутинкам» в лежащего передо мной человека перетекает моя жизненная энергия. Хватит ли её для того, чтобы изничтожить всю эту гнилую микрофауну, прежде чем она окончательно иссякнет?

Я стараюсь не думать о том, что могу и сам умереть, если жизненная энергия покинет меня полностью. Хоть об этом и не упоминалось в «Руководстве», но логика подсказывала, что, если я иссякну, то мой организм может этого и не пережить.

Время для меня перестаёт течь, я застываю в нём, словно комар в капле смолы. Для меня всё в этом мире, в этой Вселенной перестало существовать, я как робот, методично, сантиметр за сантиметром освобождаю мозговую оболочку этого работяги, примерного мужа и отца Паршина, от проникшей в неё мерзости.

Когда же поток энергии прекращается, «паутинки» гаснут и исчезают. Что, всё?! Ощущение, что за это время вообще не сделал ни одного вдоха-выдоха. Я едва поднимаю будто налившиеся свинцом веки, и тут же чувствую, как к горлу подкатывает тошнота. То ли настоящая, то ли всё ещё отзвук болезни пациента, от которой я его, надеюсь, успешно избавил. Успеваю схватить стоявшую под кроватью утку, в которую тут же выблевываю весь свой завтрак.

А ещё несколько секунд спустя периферийным зрением вижу, как распахивается дверь, и кто-то в белом влетает в помещение.

— Арсений Ильич, что с вами?! — слышу я встревоженный голос медсестры. — Вам плохо?

— Прошу прощения.

Голос какой-то сиплый… Ну да, связки от рвотного рефлекса словно наждаком продрало. Я вытираю носовым платком выступившую на лбу испарину, а затем и губы. Во рту будто кошки нагадили.

— Наверное, на завтрак съел что-то не то.

Паршин лежал неподвижно, грудь его под попискивание датчиков и шум качающей смесь помпы едва заметно вздымалась, так и не поймёшь, получилось у меня что-нибудь или это всё было плодом моего больного воображения… Вообще создавалось ощущение, что он просто спал, хотя с виду вроде бы ничего не изменилось.

Мне же было реально хреново. Ноги и руки дрожат, как у алкаша, не нашедшего чем опохмелиться, а тошнота снова подступает к горлу, хотя блевать могу теперь только, наверное, желчью.

— Пойду я, наверное, — сиплю я, хватаясь за спинку кровати, чтобы не упасть. — Только сначала утку в туалете ополосну.

— Да идите уж, сама ополосну, — машет рукой медсестра. — И так вон на ногах едва держитесь. Может, вам угольку активированного дать? У меня есть.

— Да не нужно, само пройдёт… Вы уж не говорите Анатолию Борисовичу про мой конфуз, хорошо? А лучше вообще не говорите, что я приходил.

— Ну смотрите, не хотите — не скажу. Тогда уж бегите, а то Зобов с минуты на минуты прийти должен. Вы же обещали вроде быстро управиться, а сами пробыли тут чуть не полчаса.

Гляди-ка, а я и не заметил, как время пролетело. Вот уж действительно, впал в прострацию, или, вернее, в целительский транс. Преисполненный благодарности и пообещав плитку шоколада, я на всё ещё нетвёрдых ногах покидаю реанимационное отделение.

Моё состояние не укрывается от коллег.

— Какой-то ты, Арсений, бледный весь, — с тревогой заявляет пышногрудая блондинка Лариса Офицерова. — Часом не заболел?

Я повторяю легенду с чем-то нехорошим, съеденным на завтрак, после чего оказываюсь засыпан советами, что нужно делать. В итоге вскоре информация доходит до Штейнберга, который устраивает настоящий допрос, советуется при мне по телефону с заведующим инфекционным отделением Марией Борисовной Красных, после чего заставляет меня всё же выпить две таблетки активированного угля и таблетку левометицина, а затем отправляет домой с советом соблюдать диету.

— Если к завтрашнему дню не полегчает, то попросите кого-нибудь из соседей вызвать вам «скорую», возможно, придётся полежать в инфекционном отделении, — рекомендует Аркадий Вадимович.