Оценки конкретных военных конфликтов, представления о допустимости открытого содействия военному ослаблению царизма привели к столкновению мнений различных политических сил, в том числе в демократическом лагере. Так, М.А. Бакунин готов был приветствовать военное выступление европейских держав в поддержку Польши, что означало новую коалиционную войну против России. Опасность такой позиции понимал Н.П. Огарев: «Если будет война, то нам ничего не остается, как переждать ее, ибо вмешаться с этой стороны и самому противно, и совершенно кредитоподрывательно» [280] . Противоречия по этому вопросу проявились в дальнейшем на конгрессах международной пацифистской организации Лига

Федор Михайлович Достоевский

мира и свободы. В женевском конгрессе 1867 г. приняли участие видные деятели российской политической эмиграции Н.П. Огарев, Г.Н. Вырубов и М.А. Бакунин. Особенно активно развивал пораженческую позицию Бакунин, заявлявший о желании «всех унижений, всех поражений» России, так как «ее успехи, ее слава были и всегда будут прямо противоположны счастью и свободе народов русских и не русских». Считая армию «основанием императорской власти», М.А. Бакунин желал ей «одних поражений во всякой войне, которую предпримет империя» [281] . Его речь вызвала совершенно различную реакцию. Часть вольнодумцев одобрила столь радикальные средства борьбы. Более умеренный во взглядах А.И. Герцен осудил антироссийскую риторику Бакунина [282] (позднее Г.Н. Вырубов охарактеризовал данную линию А.И. Герцена «сентиментальным увлечением», а не продуманной политической тактикой [283] ). Посетивший конгресс Ф.М. Достоевский в письме племяннице с неприязнью отзывался о поведении эмигрантов. Их взгляды Ф.М. Достоевский характеризовал «комичностью, слабостью, бестолковщиной, несогласием, противоречием себе» [284] . Считается, что выступление М.А. Бакунина на женевском конгрессе легло в основу образов нигилистов в романе «Бесы» [285] .

В 1868 г. М.А. Бакунин вновь посетил конгресс Лиги мира и свободы. Он заявил, что «самым большим счастьем для русского народа было бы поражение императорских войск, каким-нибудь внутренним или внешним образом». В выступлении им была дана оценка итогам Крымской кампании: «Эта война, к счастью, столь несчастная для нас, нанесла тяжелый удар самому существованию империи». По мысли М.А. Бакунина, исход войны вызвал рост общественного недовольства -народ «начинает понимать, что царь - божественная отвлеченность и есть действительная и главнейшая причина всех его бедствий. От этого сознания до кровавой революции очень недалеко» [286] . Устранение же реакционного правления, по убеждению Бакунина, сделает возможным прекращение захватнических войн, откроет эпоху всеобщего справедливого мира.

Участие в конгрессах Лиги мира и свободы обнаружило среди представителей отечественной демократической мысли спектр воззрений на проблемы обороны государства и влияния войн на социально-политические процессы в стране. Если А.И. Герцен и Н.П. Огарев были осторожны в высказываниях о военном поражении царизма как желательном событии, то М.А. Бакунин и его последователи заняли более радикальную позицию. Поскольку вопрос о применении насилия в освободительной борьбе являлся для них в принципе решенным, революционная война считалась допустимым средством сокрушения царизма. Оправданием неизбежному при таком развитии событий кровопролитию служила жестокость царизма. Один из ведущих идеологов движения П.Л. Лавров заключал, что «хронические страдания масс при сохранении прежнего строя» значительно превосходят «страдания от революции» [287] . Более того, прямое столкновение революционеров с государством признавалось неизбежным: «Нет и не может быть мира между растущим обществом будущего и гнилыми развалинами прошедшего» [288] . Таким образом, любое ослабление враждебного политического строя, любой нанесенный ему вред представлялись с позиции освободительного движения целесообразными. Не составлял исключения и военный разгром самодержавия внешним противником.

Петр Лаврович Лавров

Генезис пораженческой позиции революционеров анализировали историки освободительного движения. Е.Г. Плимак отмечал, что социальный нигилизм революционных народников, состоявший в отрицании «традиционных общественных отношений», распространялся и на самодержавное государство как часть этих отношений [289] . В.Ф. Антонов указывал: «М.А. Бакунин рассматривал государство как категорию историческую, “проходящую”» [290] . Поэтому для наиболее радикальной части противников самодержавия военный престиж страны не представлял ценности и рассматривался в качестве допустимой цены за внутренние преобразования.

В дальнейшем отношение к войне как фактору, способному вызвать революционный взрыв, стало предметом острых дискуссий среди представителей отечественной демократической мысли, а на фоне войн, которые вела Россия в начале XX в., привело к непримиримому расколу в лагере российских социалистов.

Другим аспектом интересов революционных народников к военному вопросу было отношение к армии как части общества и институту государства. Ее облик и качественное состояние целиком определялись сущностью самодержавия как государственного уклада, при котором вооруженные силы государства являлись средством захватнических войн и подавления народных протестов. В публицистических и агитационных работах революционные народники характеризовали порядки в российской армии как противоречащие демократическим и гуманистическим идеалам, внешнюю политику царизма как ведущую к разорению крестьянских хозяйств, к многочисленным неоправданным жертвам. П.Л. Лавров соотносил самодержавные устои с «солдатчиной», «самым жестоким способом пожирания» народа [291] . П.Н. Ткачев называл российских солдат «бездушными автоматами», «бессмысленными, слепыми и часто бессознательными орудиями в руках небольшой кучки аристократов» [292] .После неудачного покушения на Александра II у Д.В. Каракозова была обнаружена прокламация, где говорилось: «Прослышал об этом (неповиновении крестьян помещикам.
– И.Г., А.Р.) царь и посылает своих генералов с войсками наказать крестьян-ослушников, и стали эти генералы вешать крестьян да расстреливать. Присмирели мужички, приняли эту волю-неволю, и стало их житьишко хуже прежнего» [293] . Видный деятель революционного подполья начала 1860-х гг. М.Л. Михайлов вспоминал, что село его отца было «подвержено всем ужасам военного усмирения» за выступления против «господ» [294] .

Критика военной системы царской России занимала важное место в трудах М.А. Бакунина. Неизгладимый отпечаток в его социальном опыте оставили собственные впечатления от армейской службы. Вдохновленный декабристами, М.А. Бакунин поступил в 1829 г. в Петербургское артиллерийское училище. Однако он испытал большое разочарование от порядков николаевской армии: молодым военным его круга оказались чужды идеалы офицеров, выступивших на Сенатской площади. Для М.А. Бакунина, по его собственному признанию, это стало «первым столкновением с русской действительностью» [295] . В письме родителям он сообщал: «Вино, карты и другие занятия, которых стыдливость не позволяет мне назвать, составляют почти единственное препровождение времени» учащихся [296] . Рассказывая сестрам о быте и нравах в училище, он осуждал свое окружение за чрезмерную склонность к развлечениям, а не к интеллектуальному развитию [297] . Тягостное впечатление на М.А. Бакунина оказала последующая служба в Гродненской губернии. Уже в одном из первых писем к родным он признается, что «мысли и чувства» сослуживцев далеки ему, а «их образ жизни невыносим» [298] . Писателю Я.М. Неверову он обрисовывает свое пребывание «в глуши, в кругу скотов, а не людей, без одной книги и без надежды когда-нибудь вырваться из этого ада» [299] .

Подобно А.И. Герцену, М.А. Бакунин увидел в офицерской среде эпохи Николая I не последователей декабристов, а носителей реакционных взглядов, верную опору самодержавия. Так, размышляя о чертах социально-политического строя России, он приходит к выводу, что усилия правительства направлены «исключительно на завоевания», а от народа требуются только «деньги, солдаты и внешнее спокойствие» [300] . Поэтому самодержавие целенаправленно формирует изолированную от общественной жизни армию, «завоевательную машину», готовую к выполнению любых приказов [301] .