– Ну да, – ответил Бэб. – Наступит конец твоему скромному рэкету здесь.

Кровь прихлынула к щекам Мартинеса, и складки на его лице исчезли.

– Мой скромный рэкет, – возразил он, тщательно подбирая слова, – единственное, что дает возможность процветать твоему грязному бизнесу.

– Я знаю, – Бэб говорил тем же самым тоном, каким обращался к двум грабителям, прежде чем обрушиться на них.

– Потому что ты нуждаешься в напоминаниях, ни..., – он осекся, однако Бэб помог ему закончить фразу, произнеся слово, которое полицейский собирался сказать:

«Нигер».

– Ты подцепил себе эту белую, – хрипло произнес Мартинес, указывая пальцем на Дайну. До этого момента он вел себя так, точно ее в комнате и в помине не было. – И бог знает что воображаешь о себе. – Он покачал головой. – Но ты – всего лишь кусочек дерьма, который мне приходится отскребывать от каблука время от времени. Запомни это, – он выпрямился. – Да, усвой еще вот что. Теперь ты будешь мне платить дважды в месяц. – Сегодня – День Страшного Суда, hi jo malo, день внесения платы.

Бэб долго не отвечал и сидел неподвижно, точно погрузившись в глубокую задумчивость. Дайна видела, как сильно вздымается грудь Мартинеса при каждом вздохе. Крупные капли пота катились по его вискам.

– Знаешь, в чем твоя беда, Мартинес? – сказал наконец Бэб. – Ты так давно привык считать себя одним из белых, что уже начинаешь перенимать их замашки.

– Ты видишь эти глаза, hi jo malo? – Мартинес показал пальцем. – Они голубые, верно? Голубые. А волосы? Никаких завитушек. Я не нигер.

– Нет, – тихо согласился Бэб, – ты хуже, чем нигер. Ведь именно это говорят тебе в участке при каждом удобном случае твои белые коллеги? – Он бросил взгляд на одеревеневшее лицо собеседника. – О да, сейчас их заставили нанять несколько спиков вроде тебя, но ты же знаешь, кто остается хозяином. Да-да.

Глаза Мартинеса сузились; их взгляд еще больше потяжелел.

– Ты бы лучше попридержал язычок, нигер. Бэб пропустил его слова мимо ушей.

– Ты перенял у белых их жадность, Мартинес, и из-за нее запросто можешь увязнуть в дерьме по уши. Ты завидуешь другим легавым, у которых дела идут пошустрее, да? Увы, бэби, это не для тебя, вот в чем штука. Белым позволительно грешить, ибо за ними сила. А за тобой – ничего. Ты всего лишь грязный спик, и твое место в самом низу.

– El dinero, – яростно воскликнул Мартинес. Рука, которую он по-прежнему держал вытянутой перед собой, судорожно, точно по своей воле сжималась и разжималась. Волосы под фуражкой намокли и блестели от пота. – Ahora!

Бэб не спеша поднялся с места и покачал головой.

– Приходи, как обычно, в конце месяца, и тогда ты получишь причитающееся тебе. Я не вижу никаких оснований платить тебе больше, чем прежде.

– Посмотрим, как ты запоешь в участке.

– Да, да, да. Посмотрим, – Бэб кивнул. – Это будет действительно отличное зрелище. Легавый пуэрториканец – взяточник. – Он облизнулся, словно в предвкушении необычного лакомства. – Все повеселятся на славу. Ну а капитан, я полагаю, так и ждет чего-нибудь в этом роде, чтобы вышвырнуть тебя вон пинком под зад.

Мартинес сжал руки в кулаки. Лицо его потемнело, и он слегка покачнулся.

– Нет, детка, – грустно протянул Бэб. – Мы с тобой связаны одной веревочкой... я с одного конца, а ты – с другого. Ты хочешь, чтобы все оставалось по-прежнему, я прав?

Мартинес уже было открыл рот, собираясь ответить, но во время закусил губу и промолчал. С размаху обрушив тяжелый кулак на крышку письменного стола, он развернулся и вышел из комнаты.

Глубоко вздохнув, Бэб откинулся на спинку кресла и скрестил пальцы рук на затылке. Затем, повернувшись к Дайне, он пожал могучими плечами.

– Это не его вина. Белые обращаются с ним, как с помойным ведром. Никогда не позволяй никому вести себя так по отношению к себе, мама. – Повернувшись, он выглянул из зарешеченного окна, за которым виднелись покрытые черными пятнами копоти фасады домов на 42 стрит. – Черт побери, они отобрали последнее, что у него оставалось: его гордость.

Незадолго до полудня одна из осветительных мачт рухнула едва не убив трех человек. В результате съемки были прерваны до конца дня.

Дайна и Ясмин ушли, вняв словам взбешенного происшествием Мариона: он затратил пять часов, чтобы создать нужное освещение. «Убирайтесь отсюда, все до единого!» – заорал он, впрочем совершенно беззлобно. Он намеревался устроить инженерам-осветителям торжественную порку и хотел, чтобы при этом кто-либо присутствовал. Вся съемочная группа работала, не щадя себя, воплощая в жизнь его идеи, и он, в свою очередь, уже успел искренне привязаться к каждому из его членов.

Густой и влажный воздух на улице в этот день был особенно удушлив из-за смога, и Дайне захотелось очутиться на берегу моря. К тому же город, несмотря на свои гигантские размеры, вызывал у нее приступы клаустрофобии.