Шрифт:
— Не дергайся. Я ставлю тебе компресс.
Она снова исчезает из поля зрения. Он смотрит на свой локоть, не поворачивая головы. Жоанна, похоже, уже обработала эту рану. Белой больничной повязки больше нет. Вместо нее какая-то зеленая кашица.
— Что это?
Она отвечает не сразу. Слишком сосредоточена на своем деле. Ему приятно ощущение прохлады, окутывающее его голову и словно распространяющееся по всему телу.
— Компресс из крапивы, — отвечает она наконец.
Он слышит, как она двигается, должно быть, выпрямляется, потому что он снова видит ее над собой.
— Я нашла только крапиву.
— Это плохо?
— Я предпочла бы найти мяту… Чтобы был антисептик…
— А…
— Ладно, хотя бы не будет больше кровоточить…
Она как будто на минуту задумывается.
— Нужен еще уксус для дезинфекции…
Эмиль не может удержаться от улыбки, хотя и понимает, что от этого натягивается кожа на голове, там, где наложили швы.
— Почему ты улыбаешься?
Он удивлен, что Жоанна это заметила.
— Подумал, как я буду пахнуть, когда ты намажешь меня мятой и уксусом.
Он счастлив видеть, что она тоже улыбается.
— Ты будешь здорово отпугивать насекомых.
У нее очень легкий смех. Всегда удивительно слышать, как она смеется. Эмиль прикрывает глаза, наслаждаясь моментом. Они с Жоанной шутят, это такая редкость. Трава под ним мягкая, солнечные лучи касаются его лица, свежий ветерок щекочет ноги.
— Отдохни еще немного, — говорит она.
Он чувствует, как Жоанна поднимается, слышит ее удаляющиеся шаги по траве.
— Который час?
Но она уже исчезла.
Когда он снова просыпается, уже стемнело. Он приподнимается, морщась от боли в локте. На нем по-прежнему кашица. На голове, наверно, тоже. Жоанна сидит поодаль, у дрожащего огонька. Несколько секунд он привыкает к темноте и наконец понимает, что она склонилась над горелкой. Она оборачивается, услышав, как он зашевелился.
— А. Ты проснулся.
— Извини… Я спал как младенец… Уже поздно?
Его часы остановились несколько дней назад. Ему еще трудно привыкнуть жить без расписания. Жоанна пожимает плечами.
— Не знаю… Часов десять, наверно.
Эмиль садится, потом медленно встает. Он чувствует себя гораздо лучше. Отдохнувшим. Успокоенным. Он подходит ближе к горелке.
— Ты, наверно, умираешь с голоду, — говорит он извиняющимся тоном.
— Ничего.
— Что ты нам готовишь вкусного?
Жоанна показывает банку из-под красной фасоли и еще одну из-под кукурузы, валяющиеся у ее ног.
— Подобие чили кон карне без карне.
— Интересно.
Он садится рядом с ней, вытянув ноги, встряхивается.
— Тебе нужна помощь?
— Нет. Уже почти готово.
— Ладно.
Несколько секунд он молчит. Смотрит, как Жоанна медленно помешивает содержимое кастрюльки.
— А эти штуки, когда можно будет их снять?
— Компрессы?
— Да…
— Они высохнут и сами отвалятся.
— Ладно…
— Чешется?
— Нет.
Она пожимает плечами.
— Тогда жди, пока отвалятся.
Снова повисает молчание. Слышен только стрекот цикад и скрежет ложки по дну кастрюльки. Проходит несколько минут. Жоанна выключает огонь, берет пластиковые тарелки и наполняет их своим чили кон карне.
— Держи.
— Спасибо.
Они берут большие ложки, заменяющие им вилки на бивуаке, и принимаются за еду. Деревня абсолютно тиха. Днем, когда они шли, не встретили никого. Им кажется, будто они одни на свете со своими пластиковыми тарелками.
— Я…
Эмиль глотает ложку смеси, прежде чем продолжить:
— Я сегодня перечитал дневник… Но ничего не вспомнилось.
— По-прежнему ничего?
Он качает головой. Жоанна не выказывает беспокойства. Утром она была по-настоящему встревожена, но сейчас вид у нее успокоенный и успокаивающий.
— Может быть, еще вспомнится.
— Или нет.
— Или нет.
— Что было в эти три дня?
Его вопрос застает ее слегка врасплох. Она ставит тарелку за землю, пожимает плечами.
— Ничего особенного… Как обычно…
— То есть?
— Мы шли. Ставили палатку, ели и спали… Как каждый день.
— А.
Он разочарован. Ему хотелось услышать другое. Хотелось, чтобы она обставила черноту в его голове, заменила ее видами, звуками, запахами… Жоанна, должно быть, поняла это по его растерянному выражению. Или по его «а». Во всяком случае, слегка выпрямившись, она начинает: