— Это был конец света — день, когда мы пришли в Люс-Сен-Совёр… Небо было низкое и темное. Гром гремел всю ночь. Ты часами сидел у москитной сетки, глядя на молнии.

Эмиль благодарно улыбается ей. Она не представляет себе, какое это для него облегчение.

— А ты? — спрашивает он.

— Что — я?

— Ты, наверно, испугалась.

Она пожимает плечами все с тем же невыразительным лицом, которое, впрочем, уже не так невыразительно.

— Не особенно.

— Вот как?

— Когда видишь молнии, звук не так пугает…

— О… Так это хорошая новость…

Она кивает и слегка щурит глаза, чтобы сосредоточиться.

— На следующий день было… в общем, как утро после грозы.

— То есть?

Она щурится еще сильнее, подбирая слова.

— После черноты и ветра все кажется ярче, свежее, легче. Понимаешь?

— Да.

— Небо было… как будто синее, облака невесомее…

Эмиль не отдает себе отчета, что слушает ее завороженно, смотрит ей в лицо, приоткрыв рот. Он сознает только одну свою мысль: Господи, у нее в голове настоящая поэзия.

— Я собирала цветы по дороге. Ты спросил меня, что это. Это были акониты.

Он открывает рот, но она отвечает на его вопрос, прежде чем он успевает его задать:

— Цветы с длинным стеблем и десятками маленьких сине-лиловых колокольчиков. Ты сказал, что они красивые. Мы… мы пришли в Жедр во второй половине дня, и ты… Ты захотел увидеть мельницы. Ты просто влюбился в мельницы. Они правда красивые, эти старые мельницы из камней.

Он секунду выжидает, чтобы быть уверенным, что она закончила, и говорит:

— Спасибо.

Жоанна пожимает плечами, как будто это не имеет значения. Но это важно. И Эмиль ей благодарен.

Продолжение он знает сам. Они отправились к цирку Гаварни сегодня утром, и он потерял сознание. Его доставили на вертолете в Баньер-де-Бигор, и вот вечером они здесь, в этой деревушке, которая выглядит заброшенной.

Они продолжают молча есть. Когда они бросают тарелки в траву несколько минут спустя, Жоанна складывает ноги по-турецки и несколько раз открывает рот, как будто хочет заговорить, но не решается.

— Что такое? — спрашивает Эмиль.

Она качает головой.

— Ничего. Это глупо.

Он настаивает, и она бормочет еле слышно: «Я не знаю», уйдя в свои мысли. Он не уверен, что она обращалась к нему. Он медленно встает и выводит ее из задумчивости, предлагая:

— Я пойду обойду деревню. Мне надо пройтись. Хочешь со мной?

Она даже не колеблется и тоже встает.

— Хорошо.

Их шаги гулко стучат по булыжной мостовой в пустой деревне. Они идут не спеша, держа руки в карманах. Останавливаются на минуту у церкви, и Жоанна откашливается.

— Я тут подумала кое о чем…

Она медлит. Он кивает, чтобы она продолжала, но она еще сомневается.

— Я думала о том, что будет в следующий раз, когда ты потеряешь сознание…

Он снова кивает.

— Ты права. Надо об этом поговорить.

Он опускается на ступеньку на церковной паперти. Она — нет. Она остается стоять, переминаясь с ноги на ногу.

— Мне… Мне придется отвезти тебя в больницу, если с тобой опять случится такое…

Он понял, куда она клонит. Он не хотел об этом думать сегодня, хотел сполна насладиться вновь обретенным спокойствием, но им действительно надо поговорить.

— Я не знаю, все ли больницы так легко получают доступ к медицинским картам, но…

Он перебивает ее:

— Я думаю, все больницы. Думаю, что такое может повториться.

На лице у него мучительная гримаса.

— Я не знаю, что тебе сказать… Не знаю, есть ли выход… Я… Я не хочу, чтобы тебя привлекли, так что… если это повторится, лучше просто оставь меня на дороге, пока я не очнусь…

— Прекрати.

— Я не хочу, чтобы меня вернули к родителям.

— Я знаю.

— Так что лучше оставь меня подыхать на дороге.

— Я знаю, Эмиль. Выход есть.

— Что?

Он смотрит на Жоанну недоверчиво. Она по-прежнему стоит перед ним. Нависает. Вид у нее довольно уверенный. Она кивает.

— Да. Я думала об этом сегодня утром и потом… когда мы ели.

— Что…

Он не может закончить свой вопрос. Его одолевают сомнения и лихорадочное ожидание.

— Мы ничего не изменим в том, что тебя объявили неспособным принимать решения самостоятельно. Это невозможно. Но…

— Но?