— У них новое оружие и отличные лошади. Их не догнать, и они много, метко стреляют. У нас огромные потери. Люди подавлены.

— Что за оружие? — еще сильнее нахмурился генерал.

— Мы не знаем. Но оно может сделать пять выстрелов очень быстро. Потом перезарядка. Достаточно быстрая. И снова могут стрелять. Судя по дальности и точности огня — оружие нарезное.

— Русские… да еще с новым, скорострельным, нарезным оружием… Этого нам еще не хватало.

— К ним надо выслать людей на переговоры, — заметил его адъютант.

— Это еще зачем?

— Уверен, что это все просто недоразумение. Мы с Россией не воюем. И если из-за этой неприятности начнется война, император нас сурово покарает.

— Неприятности?! — вспылил командир улан. — Да только у меня полторы сотни убитыми и ранеными!

— Уверяю вас. Если Россия вступит в войну убитых и раненых будет намного больше. — холодно произнес адъютант.

Генерал что-то хотел ответить, но сдержал. Парень был из очень влиятельного рода и просто при нем проходил… как бы это мягче выразиться… практику. Порох нюхал издалека. Но еще полгода назад он находился в Вене и крутился на самом верху. Да и сейчас его родственники взяли корпус под свою опеку и помогали весьма существенно, так что игнорировать его слова, тем более в таком деле было чревато…

* * *

В это же самое время недалеко от Москвы происходило маленькое чудо, на которое пришли поглазеть очень многие. Не полгорода, конечно, но тысяч десять здесь точно собралось. Включая гостей столицы из самых разных мест и стран. Вон — в удалении стояли за ограждением из сотрудников полиции…

Совсем юный паренек выдохнул и, подпалив фитили, рычажком опустил кожух спиртовой горелки. Так, чтобы ветер на них не дул прямо, а воздух забирался снизу, усиливая тягу и интенсивность огня.

Большой купол тряпичного шара колыхался над ним пугая и завораживая одновременно. Шелковая ткань. С ней нужно было обходиться очень осторожно, так как огня она боялась чрезвычайно. Поэтому первичный надув делали не горелкой, а специальной печкой вроде походной, только хитрее и крупнее. Боковые трубы булерьяна сверху сводились в одну с помощью насадки. А на нее уже надевали кожух для подачи горячего воздуха в шар.

Надували долго. Во всяком случае для Саньки это время тянулось целую вечность.

Сначала ничего не происходило, но потом ткань стала легонько колебаться. Вспухать. Приподниматься. Печка, как воздушный насос, работала терпимо. Доработанная, разумеется. С большой интенсивностью горения и множеством труб, причем удлиненных снизу насадками так, чтобы забирали именно холодный воздух, игнорируя его прогрев у самой печи.

Наконец, шар оторвался от земли под всеобщее ликование толпы.

Еще, в сущности, ничего не произошло, а они вон как взревели.

Продули его еще немного.

И теперь наступил черед паренька…

Минуту ничего не происходило. Две.

Наконец корзина, в которой Санька сидел, покачнулась. Еще раз. Еще. И оторвалась от земли. А дядька Федот отпустил стопор, позволив барабану с веревкой разматываться. Той, что воздушный шар был привязан к тяжелому фургону, чтобы ветром куда не снесло.

Десять минут.

Пятнадцать.

И корзину дернуло, а подъем прекратился. Вся длина веревки в шестьдесят саженей[1] оказалась выбрана.

Снизу доносился крики.

Рев.

Ликование.

Санька же туда не смотрел. Он наслаждался видом, который перед ним открылся. Вся Москва была как на ладони и ее окрестности. Да и расположенный неподалеку Воробьев дворец оказался ниже. Немного, но ниже…

— Славная штука вышла, — произнес глава Генштаба Яков Федорович Долгоруков. — Это же теперь, ежели у корпуса будет такая, он как далеко сможет обозревать округу?

— На неполных два дня пути обычным маршем. — произнес Алексей.

— И что, походные вышки теперь не нужны? Что же с ними делать? Зачем мы их столько сделали?

— Как не нужны? — удивился Головин Алексей Алексеевич, выступавший главой военной разведки. — Ты видел, сколько его готовить к запуску?

— Так с него вон как далеко видно. Вышки-то зачем?

— А если враг спрятался? В лесу там или еще где? А если туман? А если с шаром что станет? Нет. Вышки походные очень нужны. Да и как ты что разглядишь на таком расстоянии? Даже в зрительную трубу — мелкота одна.