– Ваше высокопревосходительство, разрешите побеспокоить?

– Да входи, входи уже, Николай Готлибович. И говорил ведь тебе: без «дительств»…

– Извините, Всеволод Федорович, но в коридоре меня могли услышать.

– Согласен, прости ворчуна, это я спросонок туплю. Ну-с, с чем пожаловал?

– Как вы велели предупредить, докладываю: до Иркутска нам остается часа два ходу. И еще: наш спаситель, казачий сотник, вчера вечером пришел в себя.

– Слава богу! Но почему сразу не доложили, как я просил? И почему сотник?

– Вы уже ко сну отошли, и мы с Гревеницем, подумали, что…

– Подумали они. Ясно… Государь знает?

– Естественно. Он вечером к нему заходил, и наш лихой подхорунжий стал сотником.

– А Руднев проспал, значит? Ну, молодцы. Орелики инициативные! Ругаться на вас – никакого здоровья не хватит. А ведь заставляете…

– Всеволод Федорович, простите Христа ради. Но никуда он от вас не сбежит…

– Николай Готлибович, милый мой, ну сколько раз мне вам и всей банде повторять: приказания должны выполняться, даже если они облечены старшим по званию в форму просьбы. Вы ведь всех моих резонов не знаете, не так ли?

Ладно, утренний фитиль короткий, добрая весть – это хорошо. А теперь пакуйте-ка быстренько чемоданы. Все четверо. Вы, Гревениц, Костенко и Хлодовский остаетесь вместе со мной в Иркутске ожидать германцев. Таково решение государя. Тирпиц прибудет не один, а с весьма интересной компанией, так что мне может понадобиться ваша поддержка на флангах. Вопросов нет? Все понятно, надеюсь?

– Так точно, понятно, Всеволод Федорович!

– Пока все. Через час двадцать всем быть у меня. Будут вам кое-какие инструкции.

– Слушаюсь! Разрешите идти?

– Ступай уже. Мне тоже собраться надо. Вестового пока не зови, сперва я сам со всем разберусь. Или опять носки с очками искать по багажу час буду. Да! Не забудьте, что послезавтра – срок сдачи ваших «записок». – Руднев хитровато прищурился, смерив каперанга Рейна оценивающим взглядом. – По моим прикидкам, наши подопечные немцы в Иркутск прикатить еще не успеют, и время у нас должно быть. Посмотрим, что вы там мне понапридумывали, господа младореформаторы.

Петрович понимал, что среди молодых, талантливых офицеров подспудно назревает недовольство архаичной системой управления флотом и бессистемным, непродуманным наполнением его корабельным составом в сочетании с «экономией по Верховскому». Их тяготили прелести вооруженного резерва и многомесячное зимнее прозябание команд в береговых казармах экипажей, отучающее матросов от плаваний.

Но острее всего золотопогонную молодежь волновали проблемы комплектования, обучения и продвижения по службе личного состава. И прежде всего офицерского, чей профессиональный и служебный рост был втиснут в прокрустово ложе пресловутого морского ценза.

О глубокой порочности этого печально известного детища адмирала Шестакова он знал еще по книгам из прежней жизни. Пагубными для флота в этой системе были и постоянные перетасовки командного состава, и то, что отбывшие цензовые «морские месяцы» офицеры практически гарантированно получали очередное звание и повышение по службе. «Выплавать ценз», пусть стоя на якорях под манящим соблазнами берегом, а не служить с полной самоотдачей, рвением и азартом, преодолевая шторма и туманы по макаровскому принципу «в море – дома», стало уделом значительной части выпускников Морского корпуса. Выше головы не прыгнешь. Всяк сверчок знай свой шесток…

Буднично, постепенно отравленные формализмом карьерной гарантированности, привыкшие к «каюткомпанейской чехарде» офицеры годами добросовестно убивавали в себе переставшие быть «двигателем служебного роста» инициативу и творчество. И… исправно, в ожидаемый срок получали под командование корабли, отряды и эскадры.

Конечно, даже в таких условиях наш флот взращивал звезды первой величины. Но и адмиралы-подвижники – Лихачев, Макаров, Дубасов, Чухнин – не имели реальных шансов на реформирование системы, в которой все устраивало ее августейшего шефа генерал-адмирала и сплотившийся вокруг него бомонд военно-морской бюрократии.

Горьким апофеозом эпохи ценза, а точнее военно-морского застоя и уравниловки, стал приказ генерал-адъютанта Рожественского перед Цусимским сражением: «Следовать за головным. В случае выхода оного из строя эскадру ведет следующий мателот…»

В этих строчках выплеснулся наружу весь его ужас от осознания флотоводческих качеств большинства подчиненных ему адмиралов и командиров. На случай собственной гибели на флагмане, представлявшейся Зиновию Петровичу неизбежной, единственный шанс для вверенной ему эскадры хоть частью судов пробиться во Владивосток ее далеко не бездарный командующий видел лишь в терпении и упорстве быков, тупо прущих друг за другом под кувалду забойщика на скотобойне. Возможно, в надежде на то, что тот в конце концов просто устанет ею махать?