– Имей в виду, – предупредил Люшу руководитель, – мы, антропологи, на раскопе народ пришлый. Во-первых, надо уважать местных, это, думаю, без объяснений понятно. Во-вторых, нужно считаться с хозяевами стоянки, археологами. Научными сотрудниками и их практикантами. Они ведут основные полевые работы. Приезжают в Кударо первыми, с оборудованием и провизией, обустраивают базу и последними уезжают. Остальные группы – так, погостить на всем готовом.

– А что за остальные группы? Кроме нас? – встрепенулась Люша, поглядывая, как суровая, чеканной красоты осетинка развешивает на веревке лохматые шкуры.

За редкозубым штакетником поблеивали овцы. Там и сям в выжженной солнцем траве попадались скопления черненьких козьих шариков.

– Палеонтологи, например, – ответил Стерх. – Ищут кости каких-нибудь грызунов, носятся с ведрами и ситами, намывают грунт из раскопа. Геологи-четвертичники почву исследуют. Академик Молчанов сейчас тут, кстати. Увидишь, манерный такой господин, доктор геолого-минералогических наук, за ним всегда бегает рьяный школяр с теодолитом. И гречку ему студенты варят отдельно. Тоже мне, барин, – неодобрительно проворчал он. – А вообще кого только нет… Вплоть до астрономов. Их по синякам под глазами можно идентифицировать. Они бедняги, не высыпаются, ночами звезды считают, а днем их все норовят привлечь к тяжелому физическому труду.

Познакомившись поближе с разнообразными обитателями базы, Люша узнала, что существует еще одна категория «пришлых» – неквалифицированный творческий люд. Поэты, художники, музыканты, прибившиеся к экспедиции в поисках вдохновения.

Взять, скажем, флейтистку Сонечку, невесомую и белокурую консерваторскую лорелею, обладательницу чересчур подвижной, словно на шарнирах, челюсти, чьи утренние гаммы будили экспедицию почище пионерского горна. Или медвежьего вида Севу из Ленинградского института киноинженеров, который путал палеолит с неолитом и с первого дня своим невежеством действовал Люше на нервы. Богему тоже снабжали лопатами или кисточками и спозаранку отправляли на раскоп. Впрочем, они не больно-то протестовали, ведь вдохновения от местных лиловых рассветов хоть отбавляй… Встречались и просто эксцентричные личности – как сухощавый йог по прозвищу Мяу-Ляу. Этот питался исключительно грецкими орехами в меду из привезенной с собой пятилитровой банки.

Жилось на базе относительно комфортно, даже не в палатках. Под нужды экспедиции был приспособлен заброшенный осетинский дом на краю скалы. Одно из помещений археологи отвели под камералку. Там чистили, фотографировали и изучали добытый в пещерах материал, а еще, по слухам, назначали поздние свидания. В других комнатах ночевали (кто на раскладушках, кто в тощих спальниках с хлопчатобумажными вкладышами), еду готовили на летней кухне. Дела туалетные браво справляли прямо над бездной, в щелястой кабинке, по-хитрому пристроенной к дому. Умываться шли с бруском хозяйственного мыла на ручей либо наскоро освежались у рукомойника, прибитого к одинокому деревцу. По воскресеньям спускались в нижний поселок – в баню.

Больше всех от тягот этой недопоходной жизни страдала, понятно, чистоплотная Вера. Кропотливая и точная возня с костями в камералке вполне соответствовала ее усидчивой натуре, но вот неистребимая грязь… Тут-то и начались между подругами разногласия. Люша к бытовым неудобствам приладилась быстро, по-спартански; Верино нытье ей стало надоедать. Ну Люша и огрызнулась пару раз, Вера обиделась. А что, не полагается дочери Стерха жаловаться, не к лицу. Тем паче когда столько чудес творится: и полуночные песни под гитару, и сумасшедшие звезды, и первые робкие глотки молодого вина.

Стерх был Люшей доволен, хвалил. Он до последнего колебался, стоило ли брать с собой в экспедицию не одну, а сразу двух неразумных девчонок, от которых только и жди, что будут путаться под ногами. Это ж не студентики Молчанова, подобострастные и вышколенные до нервного тика, а непредсказуемые подростки, женского тем более пола, со всеми их труднопостижимыми потребностями. Что до Веры… Кто знал, что в ней так сильны неврозы, ее клиническая домовитость: готова в студеном ручье портянки стирать, пока суставы не распухнут.

Разумеется, Стерх понимал, что виноват. Он-то после смерти жены малодушно ушел в работу, а Вере куда было деться? Неспроста она взвалила на себя домашние тяготы, фактически сама себя воспитала по-женски… Стерх даже косичку не научился плести, лишь однажды отвел в парикмахерскую, Вера так и носит с тех пор короткую воробьиную стрижку. Да, наверное, он нерадивый отец, но получше того проходимца, который бросил Верину мать беременной и теперь не имел на дочь ни притязаний, ни прав.

А когда в доме Стерхов появилась Люша, эта неуемная девчонка с горящими глазами, все в одночасье пересобралось в причудливую ролевую структуру, о которой Валерий Яковлевич пытался лишний раз не думать. Правда, порой ловил себя на неуютной мысли, что Люша ему как бы дочка, а хозяйственная Вера, столь похожая на маму, – немножечко жена…

Как бы то ни было, Люша, в отличие от Веры, демонстрировала выдающиеся способности к исторической науке, а уж для экспедиционной жизни и вовсе оказалась скроена идеально. Несмотря на похвалы наставника, ей, однако, мнилось, что она медлительна и неуклюжа. Люша лихорадочно ворошила в памяти все проштудированное по теме. Если от руководителя не поступало задач, добровольно бегала на раскоп. Наблюдала за археологами (ее манила их деятельная близость к земле), помогала, училась. И очень-очень старалась, особенно при старших коллегах.